Искусство отмены

Во время Первой мировой войны немецкая овчарка в Великобритании была переименована в "эльзасскую": к прежнему названию вернулись лишь в 1977 году. Канадский Берлин в провинции Онтарио, основанный немецкими переселенцами, был переименован в Китченер – в честь британского фельдмаршала.

В Австралии переименовали три Бисмарка, два Джермантауна и десятки других населенных пунктов. А в США пробовали переименовать гамбургер (в "liberty sandwich") и краснуху, известную среди американцев как "немецкая корь": вместо "German measles" ее было предложено называть "liberty measles".

Впрочем, другая сторона тоже не оставалась в долгу. "Торжественно клялись писатели, что никогда в будущем не будут иметь ничего общего ни с французами, ни с англичанами в области культуры, и даже больше: они буквально в одну ночь решили, что ни английской, ни французской культуры вообще никогда не существовало.

Вся их культура ничтожна и ничего не стоит по сравнению с немецкой основательностью, немецким искусством и немецким характером", – так Стефан Цвейг описывал настроения в германском литературном сообществе.

Читайте также: Народ-небрат

Еще несколько лет назад эти исторические примеры могли показаться интеллигентному украинцу гротескными и даже анекдотическими. Мол, разве не абсурдно переименовывать невинный гамбургер лишь потому, что его название связано с Германией?

До недавнего времени нам было трудно поставить себя на место людей, для которых все немецкое ассоциировалось с вторжением в нейтральную Бельгию и с потоплением лайнера "Лузитания".

Но теперь ситуация изменилась.

Год большой войны в Украине – это еще и год последовательной отмены всего, что связано с враждебной Россией: от топонимов и продуктов питания до русской культуры.

Кэнселинг в самом широком смысле стал одним из наиболее ярких феноменов военного времени.

Активная часть украинского общества рассуждает о тлетворном влиянии российской литературной классики. Ищет в творчестве Достоевского и Лермонтова культурные коды, ответственные за появление убийц, насильников и мародеров. Находит у Толстого и Булгакова цитаты, доказывающие их глубокую порочность. Открывает для себя деструктивный характер пушкинского "Евгения Онегина" и тургеневской "Муму".

Правда, поклонники кэнселинга часто упускают из виду два обстоятельства.

Первое: при желания в любом классическом произведении можно найти мотивы, предосудительные с современной точки зрения.

Второе: при желании любое культурное наследие можно связать с преступлениями, совершенными в далеком или недавнем прошлом. Главное, чтобы такое желание возникло – а это зависит от эмоционального фона.

Вряд ли стоит вспоминать о немецкой культуре – в привязке к милитаризму и нацизму. Или о британской культуре, которую легко связать с британским же империализмом.

Представим, что перед нами поставлена более сложная задача: например, подвергнуть отмене культурное наследие Бельгии. Доказать, будто безобидная на первый взгляд бельгийская культура несет в себе деструктивные и преступные коды. Осуществимо ли это? Конечно.

Мы могли бы обсуждать садизм картины "Суд Камбиcа", которая была написана специально для ратуши Брюгге и остается местной музейной жемчужиной. Мы могли бы анализировать избранные фрагменты из "Легенды о Тиле Уленшпигеле", где персонаж-маньяк орудует вафельницей с острыми зубьями.

Мы могли бы вспомнить о постыдном поведении Сименона и Эрже в годы нацистской оккупации. Наконец, мы могли бы привести цитату из Мориса Метерлинка: "Смерть руководит нашей жизнью, и жизнь не имеет другой цели, кроме смерти. Наша смерть – форма, в которую отлилась наша жизнь, и она же образовала наш облик. Писать портреты следовало бы только с умерших, ибо только они одни верны себе и на мгновение показывают нам свою сущность".

Читайте также: Пресс-папье с кораллом

А затем можно было бы объявить, что именно некрофильская, садистская и аморальная культура ответственна за преступления колонизаторов в бельгийском Конго, где туземцам, не выполнившим норму сбора каучука, отрубали руки.

Что именно культура стоит за убийством Патриса Лумумбы в 1961 году и растворением его останков в серной кислоте. Что именно культура породила педофила и серийного убийцу Марка Дютру: ведь в детстве бельгийский душегуб 1990-х не мог не читать метерлинковскую "Синюю птицу" …

Рассуждения о тлетворности бельгийской культуры показались бы абсолютно логичными: если бы бельгийцы вызывали у нас ту же гамму эмоций, что и наши враги-россияне. Потому что чувства первичны, а попытки подвести под них логическое обоснование – вторичны.

На любой войне берет верх эмоцио: но не каждый готов это признать. Людям хочется верить, что ими движет рацио.

И самый легкий способ завоевать аудиторию в воюющей стране – это заняться рационализацией чужих эмоций. Например, придирчиво анализировать культуру врага и приходить к выводу о ее изначальной порочности и пагубности. К тому самому выводу, который востребован множеством разгневанных соотечественников.

Неважно, сколько логических манипуляций, сознательных или неосознанных подтасовок будет допущено в таком анализе. Важно, что в разгар кровопролитной войны подобный контент всегда найдет благодарных потребителей.

И, к сожалению, при этом слишком часто пересекается граница, за которой борьба с врагом перерастает в борьбу со здравым смыслом.

Сохранение здравомыслия в военное время – это не отказ от эмоций. Это способность принимать собственные чувства такими, какими они есть. И не пытаться во что бы то ни стало их рационализировать.

Читайте также: Рассмеши Бога

Эмоциональное отторжение российской поэзии на фоне агрессии РФ вполне оправдано. А попытки связать преступления в Буче с "Уланшей" Лермонтова – нет. Поскольку с таким же успехом сексуальное насилие на войне можно связать и с  "Похищением сабинянок" Джамболоньи.

В реальности вражеские военнослужащие не знакомы ни с малоизвестным лермонтовским стихотворением, ни со знаменитой скульптурой эпохи Ренессанса.

Честного и откровенного признания – "Толстой и Достоевский неприятны мне из-за того, что они ассоциируются со вражеской страной" – вполне достаточно.

Нет нужды копаться в "Войне и мире" или в "В преступлении и наказании", пытаясь доказать, будто именно эти произведения подталкивают россиян к агрессии. Хотя бы потому, что подавляющее большинство украинских защитников учились по школьным программам, в которых присутствовала та же самая русская классика.

Рассматривать отмену всего российского как эмоциональную реакцию на вторжение в Украину – значит констатировать очевидный факт.

Украинские чувства ничем не хуже британских чувств, благодаря которым немецкая овчарка на 60 лет стала "эльзасской".

Но представлять кэнселинг в качестве абсолютно рационального поведения – значит обманывать самих себя.

А грубый самообман бьет не столько по нашему противнику, сколько по нам самим.

Михаил Дубинянский