[Не] тотальная война

Мясо, сахар и жиры по карточкам. Дефицит необходимых потребительских товаров и вездесущий черный рынок. Изнурительный труд на военных заводах по двенадцать часов в сутки. Массовая мобилизация молодых людей 18-20 лет в действующую армию.

До 24 февраля 2022 года примерно такой ассоциативный ряд возникал в сознании украинцев, когда мы слышали словосочетание "большая война".

Но спустя 21 месяц полномасштабного военного противостояния ничего подобного в Украине нет. Хотя боевые действия на фронте сравнимы со сражениями тотальных войн ХХ века, жизнь украинского тыла по-прежнему далека от хрестоматийного представления о тотальной войне.

Отчасти это объясняется тем, что, несмотря на все пафосные исторические параллели, наша война – не мировая. В 1939-1945 годах даже нейтральным странам приходилось затягивать пояса из-за паралича европейской и мировой торговли: карточное нормирование продовольствия было введено и в Швеции, и в Швейцарии.

Сейчас же у нас за спиной абсолютно мирный Запад, и поставки любых товаров в Украину по-прежнему возможны.

Однако многим украинцам с активной гражданской позицией ближе другое объяснение: наш тыловой быт несопоставим с бытом 1939–1945 годов, поскольку украинский тыл недостаточно жертвует собой. Недостаточно вкладывается в войну и в победу своей страны.

За двадцать один месяц в Украине сформировались два противоположных взгляда на этот социальный феномен.

Согласно первой точке зрения, нетотальный характер войны в украинском  тылу – это наше преимущество, которым следует гордиться. Чем больше тыловая жизнь напоминает мирную, тем лучше: ведь все это достигнуто вопреки врагу, вопреки неприятельским "Калибрам" и "Шахедам", вопреки усилиям Кремля, пытающегося превратить Украину в безжизненные руины.

Сторонники этого подхода радуются открытию ресторанов McDonald's, возвращению магазинов H&M и тому факту, что популярные столичные кафе продолжали работать даже во время прошлогодних блэкаутов.

Но вторая точка зрения подразумевает, что нетотальность войны в украинском тылу – это наша слабость и позор. Чем ближе тыловая жизнь к мирной, тем хуже для страны и армии.

Каждый гражданин, не вовлеченный в защиту своего государства – это удар по национальной обороноспособности. Каждое тыловое излишество; каждое удовольствие, без которого теоретически можно обойтись – это ресурсы, отнятые у военной машины. Это пренебрежение классическим принципом "Все для фронта, все для победы!", без которого невозможно выиграть войну. 

Представим тривиальную картинку из современной украинской жизни: в разгар кровопролитной войны гражданский парень приглашает гражданскую девушку на романтический ужин в модный ресторан. Как стоит оценивать эту идиллическую сцену?

Поклонники нетотальной войны увидят в этом символ торжества жизни над смертью, цивилизации – над варварством. Символ украинского будущего, которое не удалось уничтожить Путину и его диким ордам.  

Читайте также: Война и тыл

Но в парадигме тотальной войны эта же сцена станет укоризненным напоминанием  о растраченных ресурсах и упущенных возможностях. Потому что деньги, израсходованные на романтический ужин, можно было перечислить военным. Потому что парень мог бы сидеть не за столиком в ресторане, а в окопе на передовой. Потому что девушка могла бы пройти курсы медсестер и ухаживать за ранеными бойцами. Потому что помещение ресторана можно было приспособить под сборку боевых дронов, а поваров и официантов – обучить новым специальностям и превратить в работников военно-промышленного комплекса…

На практике отдельные приметы нетотальной войны в тылу могут оцениваться по-разному одними и теми же людьми. Скажем, ночной клуб для состоятельной публики, функционирующий в военное время, возмущает почти каждого: поскольку богачей никто не любит. Однако дорогостоящий детский праздник или чудесный магазин игрушек, без которых вполне можно обойтись, такого отторжения не вызовут, поскольку детей любят все.

Как правило, в суждениях о тотальной и нетотальной войне преобладает эмоциональная, а не рациональная составляющая.

Но если отталкиваться не от эмоций, а от рацио, то на первый план выйдет проблема неписаного общественного договора. Именно так множество украинцев, живущих в тылу, воспринимают нетотальность войны для себя и своих близких.

"Мы поддерживаем украинское государство и его военные усилия, а оно платит нам за нашу лояльность, не требуя от нас чересчур многого", – вот логика, которой придерживаются сотни тысяч гражданских обывателей.

Для кого-то такой платой видится личное неучастие в боевых действиях. Для кого-то – возможность вести жизнь, сравнимую с довоенной. Кто-то готов терпеть всевозможные неудобства и ограничения – но при условии, что их источником выступает внешний враг, а не украинская власть.

Соответственно, любые попытки перевести тыловую жизнь в русло тотальной войны – будь то принуждение к потребительскому аскетизму или массовая мобилизация совсем молодых парней – будут восприняты как односторонний пересмотр существующего социального контракта. И последствия такого радикального шага спрогнозировать трудно.

Читайте также: День, когда закончилась война

Примечательно, что на сегодняшний день схожий социальный контракт действует и во вражеском государстве. Хотя в теории Россию удобно представлять одним большим военизированным лагерем, фактически массовая поддержка захватнической войны зиждется на ее нетотальном характере для российского тыла.

Кремлевский режим до последнего оттягивал крайне непопулярную принудительную мобилизацию – и до сих пор предпочитает по возможности покупать новых солдат. Кремлевский режим не закрыл границы для мужчин, рассудив, что лучше беспрепятственно выпускать недовольных подданных из страны, а не накапливать их внутри РФ. Кремлевский режим делает все возможное, чтобы крупнейшие мегаполисы вообще не чувствовали войну, и чтобы поток похоронок с фронта шел исключительно в провинцию, а не в Москву или Санкт-Петербург.

И сколько бы мы ни говорили о переходе российской экономики на военные рельсы, этот переход не предполагает тотальной вовлеченности населения в военные усилия.  

Допустим, Украина попытается максимально приблизить жизнь собственного тыла к реалиям тотальной войны. Станет ли этот тем долгожданным козырем, который обеспечит Киеву превосходство над Москвой? Тем необходимым условием, которое позволит одержать победу в большой войне?

Приведет ли отказ от этих радикальных мер к военному поражению? Или же наоборот: радикальная попытка пересмотреть неписаный общественный договор обернется массовым недовольством граждан и резким ростом пораженческих настроений, спровоцирует дестабилизацию в украинском тылу и сыграет на руку противнику?

Исчерпывающие ответы на эти вопросы можно получить лишь экспериментальным путем. Правда, цена любого неудачного эксперимента рискует оказаться слишком высокой для Украины и украинцев.

Михаил Дубинянский