Иван Корчистый: "Когда прокурор попросил 8 лет Вередюку, - мы не ожидали. Минимум – 15 лет, если не пожизненное заключение"
Пятница, 7 июня 2002, 17:37
Рассмотрение жалобы Донецкой прокуратуры на решение суда об освобождении подозреваемого в убийстве журналиста Игоря Александрова Юрия Вередюка назначено к рассмотрению в Верховном суде на 11 июля. Об этом сообщил агентству "Интерфакс-Украина" председательствующий на процессе судья Донецкого апелляционного суда Иван Корчистый.
Напомним, что 20 мая Донецкая прокуратура обжаловала решение Донецкого апелляционного суда, которым был оправдан и освобожден Юрий Вередюк. По мнению прокуратуры, данный приговор "незаконен", а направление уголовного дела на новое судебное расследование - "необосновано". Таким образом, дело Александрова и отпущенного Вередюка показало не только уровень Генеральной и Донецкой областной прокуратур, но и отношение к журналистам, а значит и свободе слова в Украине. В общем, осталось ощущение недосказанности, незавершенности.
Отчасти, виноват в этом сам, обвиненный и оправданный в убийстве журналиста, Юрий Вередюк, который, как бы там ни было, девять месяцев лгал, давая возможность следствию не искать настоящих убийц. И украинская судебная практика, заставляющая усомниться в том, что решение суда не продиктовано какими-то политическими мотивами, то есть, не санкционировано свыше.
Интервью с судьей Иваном Корчистым, председательствовавшим на суде, который освободил Вередюка из-под стражи в зале суда, автор этих строк не публиковал в полном объеме с 23 мая, пока не придумал и не испробовал тест на невиновность последнего. Если бы Вередюк, действительно был убийцей, то вряд-ли он, освобожденный и оправданный, но имеющий шанс снова вернуться на нары по решению Верховного суда, ждал бы этого шанса.
Вольному - воля и Вередюк, скорее всего, скрылся бы, тем более, что как утверждает обвинение, свои обязательства перед Вередюком заказчики убийства не выполнили, то есть, он от обязательств чести тоже свободен. В общем, я сел в автобус и поехал в Краматорск, туда, где живет, извините за некрасивое слово, сожительница Вередюка, Галина Костюхина, у которой он периодически проживал до "добровольной" нашим внутренним органам.
Скажу честно, поехал не один, - вдруг бейсболист-любитель снова захочет потренироваться. Меня предупреждали, что квартира Костюхиной под круглосуточным наблюдением, но не могли утверждать чьим: бандитов или милиции. Подойдя к нужному дому, я узнал ребят, которых частенько видел в зале суда и возле расположенного по соседству Славянского горотдела. То есть, - милиция. Это, конечно, не законно, но красноречиво – вдруг приговор отменят, можно не утруждать себя поисками обвиняемого.
Опять же, - видны все его контакты. Звоним в дверь. Дверь двойная, металлическая. Вередюк дома, но не открывает. Говорит, что занят – собирает стенку, и не хочет разговаривать. Утро, но он трезвый. Чему-то жизнь, наверное, все-таки научила: если не трезвости, то хотя бы осторожности. Теперь вопросы к судье Корчистому.
- Иван Иванович, насколько самостоятельно выносился этот приговор, вы подстраховывались мнением своего руководства?
- Ни с Верховным судом, ни с коллегами приговор не обсуждался. Более того, до прений, я был убежден, что он будет обвинительным. Все-таки, Вередюк 25 раз признавал на следствии, и полтора месяца в судебном заседании, что виновен. Но, когда все его признания, я сопоставил с доказательствами, которыми эти показания подтверждаются, когда мы выслушали прения сторон и анализ доказательств прокурора, то в совещательной комнате, все сомнения в том, что нужно выносить оправдательный приговор полностью отпали.
Мы надеялись на прения, что прокурор даст оценку доказательствам и каким-то образом их сгруппирует, это все-таки его хлеб, но в прениях мы ничего такого не услышали. И когда мы все это выложили в одну общую картину, то получилось что во всех показаниях, Вередюк нигде не говорил одинаково. Однозначен он только в одном моменте: да, я бил. Все же остальное видоизменялось с каждым новым допросом. Других прямых доказательств вины, кроме его показаний, не было. Мы дали оценку доказательствам обвинения, и поняли, что при таких доказательствах осуждать просто невозможно.
- На суде и до суда Вередюк постоянно утверждал, что это он убил. За это время настоящие преступники могли скрыться, уничтожить следы преступления… Должен ли он отвечать за то, что умышленно, долгое время вел следствие по ложному следу?
- Дело в том, что он был признан обвиняемым и подсудимым. А если лицо признается не свидетелем, а обвиняемым и подсудимым, то право на защиту дает ему возможность давать различные показания, либо вообще от них отказаться. В данном случае, привлечь его за дачу ложных показаний нельзя. Это была его тактика защиты.
- Но, водители, которые якобы подвозили Вередюка, они, как свидетели, давали все-таки лживые показания?
- Дело в том, что суд не назвал их показания лживыми. Мы просто критически к ним отнеслись с учетом всех добытых доказательств. Ведь не исключена ситуация, когда они, действительно, везли кого-то. Но кого? Это вопрос. Они оба говорят о мужчине 30-35 лет. Но вся страна видела Вередюка, и ему никак нельзя дать 35 лет. Вы помните, как я уже не выдержал и задал вопрос водителю Кузьменко: Вередюк действительно выглядит на 30-35 лет? – Да. Тогда, я говорю, а сколько же мне лет? – Вам 50. Во мне он не ошибся, а в Вередюке почему то ошибался. И тут же когда мы допрашиваем Костюхину, – это знакомая Вередюка, - она нам прямо говорила: он выглядел на 60 лет. То есть, не исключена ситуация, что оба эти водителя везли кого-то, но кого?
- Какие основные аргументы против вашего решения выдвинуты в кассационном представлении прокуратуры Верховному суду?
- Прокурор считает, что суд нарушил нормы УПК, то есть до конца не исследовал все обстоятельства дела, неправильно оценил показания свидетелей и самого Вередюка. Прокуратура считает приговор не обоснованным, не законным, подлежащим отмене и направлению на новое судебное рассмотрение. Также в жалобе есть одна фраза: "Судом при рассмотрении дела и при вынесении приговора допущена односторонность и предубежденность".
Односторонность – это значит, что суд принял какую-то сторону: защиты или обвинения. Но процесс - это состязательность, и если суд не исследовал какие-то доказательства, то прокурор обязан был заявлять ходатайства и добиваться от суда их удовлетворения. Нужно было вносить в протокол замечания. Однако этого в протоколе нет. А что значит предубежденность? Если не обвинительный приговор, как хотела прокуратура, а оправдательный, значит предубежденность? Даже адвокат не просил оправдать, так в чем же предубежденность?
- В процессе допроса одного из водителей вы спросили: имел ли он какие-то ситуации с милицией. Ответ был - "нет", а у вы сказали, что известно о ДТП с его участием.
- Это водитель из Краматорска, который, якобы, подвозил Вередюка. Он сам нам сказал, что 16 июля столкнулся с "Запорожцем". Самое интересное - мы запросили все книги регистрации ДТП за 2001 год, и этого случая не обнаружили в регистрации…
- То есть теоретически, милиция могла договориться со свидетелем о нужных показаниях в обмен на то, что "прикроет" ДТП?
- Этого исключать нельзя. Интересен и такой факт: из показаний свидетеля нам стало известно, что Благов (по версии следствия – сначала "сдал" Вередюка милиции, а потом оказался заказчиком убийства – авт.) то ли в июле, то ли в августе, доставлялся в милицию за хулиганство в ресторане. Мы также запросили книгу регистрации, и этого тоже не нашли.
- Вередюк в ходе процесса открыто торговался: дадите меньше семи лет – скажу правду. Почему суд не воспользовался такой возможностью, когда стало очевидно, что приговор будет оправдательным?
- Вередюку кто-то пообещал 7-8 лет, в обмен на то, что, если ему дают такую меру наказания, он умалчивает о заказчиках и сообщниках. По его словам, ему обещали изменить фамилию, номер статьи и отбытие наказания либо в Харьковском, либо в Киевском СИЗО. После освобождения из мест лишения свободы, ему якобы должны были купить однокомнатную квартиру… Просто Вередюка водили за нос. А то, что кто-то мог оказывать ему содействие во время нахождения в местах лишения свободы – это реальная ситуация. На процессе мы допрашивали пятерых лиц, которые в разные периоды содержались с ним в камере. Все пять, говорили, что у них нет никаких благ в СИЗО, а у Вередюка, единственного, появился телевизор. Одежда появилась, которой не было до этого. Человек вел, скажем так, - нищий образ жизни, и вдруг у него в камере и телевизор, и два спортивных костюма, и питался он неплохо…
- Я видел он конфетами конвой кормил...
- Совершенно верно. Откуда все это? Мы никому не разрешали передач. Только два раза разрешили Костюхиной, и то, она передала ему, как мне сказали работники милиции, палку колбасы, две бутылки минеральной воды и батон хлеба. Так откуда же у него все эти блага? То, что его, как он выразился, "подогревали" – это однозначно.
- Почему суд все-таки не воспользовался возможностью узнать правду, пообещав ему, как он хотел, меньше семи лет.
- В этом случае, суд превратился бы в фарс. Если кто-то, что-то обещал ему, то это их проблемы. А когда дело пришло в суд, и мы увидели, что представленные доказательства никак не свидетельствуют о бесспорности его вины, какие здесь могли быть торги с нашей стороны? Мы суд, объективная сторона… Может быть, и будет установлено, что это он совершил, я не утверждаю его невиновности, но в данных доказательствах этого не усматривалось. И когда прокурор попросил 8 лет исполнителю убийства, лицу, которое ранее дважды судимо, хроническому алкоголику - это не просто вызвало удивление у журналистов, даже мы такого не ожидали. Самый минимум при таких обстоятельствах – 15 лет, если не пожизненное заключение. Но только не 8 лет. Я не знаю как генеральный прокурор отреагировал на такую речь прокурора, но меня это удивило. Я, как судья, был бы просто не профессионален, если бы согласился с таким приговором.
- А действительно, почему они так уверенно себя вели, как будто были уверены в том, что вы отреагируете как им надо?
- Дело в том, что судьи тоже люди, у нас тоже есть семьи, и мы тоже опасаемся и за свою жизнь и за жизнь близких. Но, как бы ни было страшно, есть моменты, когда судья остается один на один с совестью: или он идет против нее, или решает как положено, по закону… Таких конфликтных дел за 22 года года еще не было. И дай Бог, чтоб их больше не было. Потому что юридически оно не сложнее других дел. Но вокруг него столько было всего накручено: и высшая Рада юстиции с обвинениями в мой адрес, и депутаты…
Вот это дергание весь процесс – это довольно тяжелая ситуация. Не говоря о том, что мы никогда не рассматривали дел с присутствием такого количества прессы. К этому можно по-разному относиться. Но для судьи это все-таки тяжело. Мы же не артисты, у нас открытые процессы, но работа все-таки не столь публичная. И присутствие СМИ – это все равно влияет на судью, держит его в напряжении.
- В ходе процесса выяснилось, что из материалов дела исчезли протоколы допросов двух бывших обоповцев, которые в программах Александрова обвиняли правоохранителей области в очень серьезных преступлениях. Они же заявили, об имеющейся информации, что при областном управлении МВД создана специальная группа, призванная дискредитировать или уничтожить их, чтоб предотвратить получение ими новых материалов по этому делу и компромата на руководителей правоохранительных органов. Они попросили у суда защиты без привлечения прокуратуры и милиции, а вы направили их заявление как раз СБУ и прокуратуре?
- Я прекрасно понимаю Сербина и Солодуна, допускаю, что им могут угрожать. Но ведь угроза то идет уже на протяжении нескольких лет, и в нашем судебном заседании они ничего такого, что уже говорили до этого, не сказали. Значит, по нашему уголовному делу им не угрожали. А вмешиваться в их конфликты с правоохранительными органами мы не имели права.
- И Сербин с Солодуном, и члены семьи Александрова заявляли, что есть некий адвокат Глотов, который в день убийства забрал из квартиры журналиста чемоданчик, в котором, как утверждает Алексей Александров, были дискеты, видеокасеты и фотографии. Сербин с Солодуном, говорят, что незадолго до этого они передавали Александрову аналогичные документы с целью подготовки разоблачительной, для правоохранителей области, программы "Донбасс-криминальный". Но, тем не менее, ни следствие не допросило Глотова по этому вопросу, ни суд, ни защита.
- В материалах дела есть докладная оперуполномоченного Славянского ГОВД, о том, что он приезжал к Глотову, но дома его не нашел, и в течение недели они его искали, с целью, как раз, чтоб он выдал эти документы. Он скрывался от работников милиции, не выдавал и так и не выдал эти документы. Были ли они в наличии, или нет, - неизвестно. Мы надеялись, что и депутатская комиссия, и потерпевшая сторона будут нам представлять действительно те документы, которые не попали к следствию.
А они могли не попасть, потому, что люди опасались за свою жизнь и не хотели преждевременно разглашать какие-то сведения. Но в судебном заседании этого не случилось, несмотря на неоднократные просьбы. Ни следственная комиссия на нас не вышла, ни потерпевшая ничего не заявляла, ни адвокат не ходатайствовал о вызове этого свидетеля. А суд сейчас не имеет права по своей инициативе этого делать. Мы думали о Глотове, хотели его услышать, но нам никто не дал такой возможности.
- Были ли в Украине прецеденты, когда обвиняемого в убийстве, исполнителя, подтверждающего свою вину, оправдывали в зале суда?
- Это первый.
- Следствие вела генпрокуратура, и если сейчас ВС утвердит ваше решение, дело снова будет передано в генпрокуратуру – что меняется?
- Многое. Те доказательства, которые уже получили оценку суда учитывать больше нельзя. То есть, прокуратуре придется действительно разыскивать лиц причастных к убийству Александрова, и расследовать дело заново.
- Глава парламентской следственной комиссии Анатолий Хмелевой заявлял, что он знает кто убийца, но в суде это никак не прозвучало.
- Мы ожидали, что нам предоставят новые доказательства, но этого не случилось. Я не знаю почему, – может быть, действительно, надеялись, что будет обвинительный приговор, и тогда следственная комиссия собиралась представлять доказательства Верховному суду. Или это был просто блеф.
-Следствие отрицает, что мотивом убийства Александрова была его журналистская деятельность, а каково Ваше мнение?
- Я в этом не сомневаюсь (в убийстве на почве профессиональной деятельности – авт.). Убийства осуществляются или на бытовой почве, или на почве денег. Мы не установили, что Александров с кем то конфликтовал до такой степени, чтоб можно было его убить. Что касается денег, то суд не установил, и нам органы следствия не предоставили сведений, что он в каких-то денежных аферах участвовал, кого-то обманул, или взял в долг и не вернул. Этого нет. Остается только одно – профессиональная деятельность. А то, что он пускал в эфир очень серьезные вещи – в этом нет сомнений.
- В конце процесса вы извинились перед семьей Александровых за речь, которую в прениях произнес прокурор Ю.Балев…
- Мы дали Балеву возможность извиниться в реплике. Но он не воспользовался этим. А разве нормально, что после его речи вдова Александрова рыдала? И она могла понять, что весь суд согласен с Балевым. Поэтому, чтоб прокурор нас не обвинил, как он потом написал в кассационном представлении, в тенденциозности и односторонности, нам уже после приговора пришлось самим извиниться перед потерпевшими за прокурора. Но вообще, конечно, это нонсенс. Я не знаю, как руководители генпрокуратуры отреагируют на 8 лет, но поведение с потерпевшей … Они все-таки одна сторона по делу. Ни один прокурор никогда потерпевшую не обидел. И если прокурор свою сторону обижает – это грань, которую переходить нельзя.
- Какую роль в вынесении приговора играли народные заседатели?
- Самую главную. Они несут моральную ответственности за приговор. Заседатели говорят: подсудимого нужно оправдать, а как ты будешь это делать в приговоре – в это уже, они не вмешиваются, они не юристы. Приговор может составлять только судья-профессионал. В данном случае народные заседатели были единодушны.
- Какие-то последствия приговора Вы уже ощущаете?
- Об этом лучше поговорим после решения Верховного суда. Но для милиции и прокуратуры я теперь, наверное, персона нон-грата. Ведь представьте себе, министр внутренних дел заявляет публично антиконституционные вещи - сожалеет о том, что суд бесконтрольный и неуправляемый. В другой стране он за такие слова уже ушел бы в отставку. Ему просто надо открыть статью 129 Конституции и 6, где говорится о самостоятельности и независимости судебной власти.
Напомним, что 20 мая Донецкая прокуратура обжаловала решение Донецкого апелляционного суда, которым был оправдан и освобожден Юрий Вередюк. По мнению прокуратуры, данный приговор "незаконен", а направление уголовного дела на новое судебное расследование - "необосновано". Таким образом, дело Александрова и отпущенного Вередюка показало не только уровень Генеральной и Донецкой областной прокуратур, но и отношение к журналистам, а значит и свободе слова в Украине. В общем, осталось ощущение недосказанности, незавершенности.
Отчасти, виноват в этом сам, обвиненный и оправданный в убийстве журналиста, Юрий Вередюк, который, как бы там ни было, девять месяцев лгал, давая возможность следствию не искать настоящих убийц. И украинская судебная практика, заставляющая усомниться в том, что решение суда не продиктовано какими-то политическими мотивами, то есть, не санкционировано свыше.
Интервью с судьей Иваном Корчистым, председательствовавшим на суде, который освободил Вередюка из-под стражи в зале суда, автор этих строк не публиковал в полном объеме с 23 мая, пока не придумал и не испробовал тест на невиновность последнего. Если бы Вередюк, действительно был убийцей, то вряд-ли он, освобожденный и оправданный, но имеющий шанс снова вернуться на нары по решению Верховного суда, ждал бы этого шанса.
Вольному - воля и Вередюк, скорее всего, скрылся бы, тем более, что как утверждает обвинение, свои обязательства перед Вередюком заказчики убийства не выполнили, то есть, он от обязательств чести тоже свободен. В общем, я сел в автобус и поехал в Краматорск, туда, где живет, извините за некрасивое слово, сожительница Вередюка, Галина Костюхина, у которой он периодически проживал до "добровольной" нашим внутренним органам.
Скажу честно, поехал не один, - вдруг бейсболист-любитель снова захочет потренироваться. Меня предупреждали, что квартира Костюхиной под круглосуточным наблюдением, но не могли утверждать чьим: бандитов или милиции. Подойдя к нужному дому, я узнал ребят, которых частенько видел в зале суда и возле расположенного по соседству Славянского горотдела. То есть, - милиция. Это, конечно, не законно, но красноречиво – вдруг приговор отменят, можно не утруждать себя поисками обвиняемого.
Опять же, - видны все его контакты. Звоним в дверь. Дверь двойная, металлическая. Вередюк дома, но не открывает. Говорит, что занят – собирает стенку, и не хочет разговаривать. Утро, но он трезвый. Чему-то жизнь, наверное, все-таки научила: если не трезвости, то хотя бы осторожности. Теперь вопросы к судье Корчистому.
- Иван Иванович, насколько самостоятельно выносился этот приговор, вы подстраховывались мнением своего руководства?
- Ни с Верховным судом, ни с коллегами приговор не обсуждался. Более того, до прений, я был убежден, что он будет обвинительным. Все-таки, Вередюк 25 раз признавал на следствии, и полтора месяца в судебном заседании, что виновен. Но, когда все его признания, я сопоставил с доказательствами, которыми эти показания подтверждаются, когда мы выслушали прения сторон и анализ доказательств прокурора, то в совещательной комнате, все сомнения в том, что нужно выносить оправдательный приговор полностью отпали.
Мы надеялись на прения, что прокурор даст оценку доказательствам и каким-то образом их сгруппирует, это все-таки его хлеб, но в прениях мы ничего такого не услышали. И когда мы все это выложили в одну общую картину, то получилось что во всех показаниях, Вередюк нигде не говорил одинаково. Однозначен он только в одном моменте: да, я бил. Все же остальное видоизменялось с каждым новым допросом. Других прямых доказательств вины, кроме его показаний, не было. Мы дали оценку доказательствам обвинения, и поняли, что при таких доказательствах осуждать просто невозможно.
- На суде и до суда Вередюк постоянно утверждал, что это он убил. За это время настоящие преступники могли скрыться, уничтожить следы преступления… Должен ли он отвечать за то, что умышленно, долгое время вел следствие по ложному следу?
- Дело в том, что он был признан обвиняемым и подсудимым. А если лицо признается не свидетелем, а обвиняемым и подсудимым, то право на защиту дает ему возможность давать различные показания, либо вообще от них отказаться. В данном случае, привлечь его за дачу ложных показаний нельзя. Это была его тактика защиты.
- Но, водители, которые якобы подвозили Вередюка, они, как свидетели, давали все-таки лживые показания?
- Дело в том, что суд не назвал их показания лживыми. Мы просто критически к ним отнеслись с учетом всех добытых доказательств. Ведь не исключена ситуация, когда они, действительно, везли кого-то. Но кого? Это вопрос. Они оба говорят о мужчине 30-35 лет. Но вся страна видела Вередюка, и ему никак нельзя дать 35 лет. Вы помните, как я уже не выдержал и задал вопрос водителю Кузьменко: Вередюк действительно выглядит на 30-35 лет? – Да. Тогда, я говорю, а сколько же мне лет? – Вам 50. Во мне он не ошибся, а в Вередюке почему то ошибался. И тут же когда мы допрашиваем Костюхину, – это знакомая Вередюка, - она нам прямо говорила: он выглядел на 60 лет. То есть, не исключена ситуация, что оба эти водителя везли кого-то, но кого?
- Какие основные аргументы против вашего решения выдвинуты в кассационном представлении прокуратуры Верховному суду?
- Прокурор считает, что суд нарушил нормы УПК, то есть до конца не исследовал все обстоятельства дела, неправильно оценил показания свидетелей и самого Вередюка. Прокуратура считает приговор не обоснованным, не законным, подлежащим отмене и направлению на новое судебное рассмотрение. Также в жалобе есть одна фраза: "Судом при рассмотрении дела и при вынесении приговора допущена односторонность и предубежденность".
Односторонность – это значит, что суд принял какую-то сторону: защиты или обвинения. Но процесс - это состязательность, и если суд не исследовал какие-то доказательства, то прокурор обязан был заявлять ходатайства и добиваться от суда их удовлетворения. Нужно было вносить в протокол замечания. Однако этого в протоколе нет. А что значит предубежденность? Если не обвинительный приговор, как хотела прокуратура, а оправдательный, значит предубежденность? Даже адвокат не просил оправдать, так в чем же предубежденность?
- В процессе допроса одного из водителей вы спросили: имел ли он какие-то ситуации с милицией. Ответ был - "нет", а у вы сказали, что известно о ДТП с его участием.
- Это водитель из Краматорска, который, якобы, подвозил Вередюка. Он сам нам сказал, что 16 июля столкнулся с "Запорожцем". Самое интересное - мы запросили все книги регистрации ДТП за 2001 год, и этого случая не обнаружили в регистрации…
- То есть теоретически, милиция могла договориться со свидетелем о нужных показаниях в обмен на то, что "прикроет" ДТП?
- Этого исключать нельзя. Интересен и такой факт: из показаний свидетеля нам стало известно, что Благов (по версии следствия – сначала "сдал" Вередюка милиции, а потом оказался заказчиком убийства – авт.) то ли в июле, то ли в августе, доставлялся в милицию за хулиганство в ресторане. Мы также запросили книгу регистрации, и этого тоже не нашли.
- Вередюк в ходе процесса открыто торговался: дадите меньше семи лет – скажу правду. Почему суд не воспользовался такой возможностью, когда стало очевидно, что приговор будет оправдательным?
- Вередюку кто-то пообещал 7-8 лет, в обмен на то, что, если ему дают такую меру наказания, он умалчивает о заказчиках и сообщниках. По его словам, ему обещали изменить фамилию, номер статьи и отбытие наказания либо в Харьковском, либо в Киевском СИЗО. После освобождения из мест лишения свободы, ему якобы должны были купить однокомнатную квартиру… Просто Вередюка водили за нос. А то, что кто-то мог оказывать ему содействие во время нахождения в местах лишения свободы – это реальная ситуация. На процессе мы допрашивали пятерых лиц, которые в разные периоды содержались с ним в камере. Все пять, говорили, что у них нет никаких благ в СИЗО, а у Вередюка, единственного, появился телевизор. Одежда появилась, которой не было до этого. Человек вел, скажем так, - нищий образ жизни, и вдруг у него в камере и телевизор, и два спортивных костюма, и питался он неплохо…
- Я видел он конфетами конвой кормил...
- Совершенно верно. Откуда все это? Мы никому не разрешали передач. Только два раза разрешили Костюхиной, и то, она передала ему, как мне сказали работники милиции, палку колбасы, две бутылки минеральной воды и батон хлеба. Так откуда же у него все эти блага? То, что его, как он выразился, "подогревали" – это однозначно.
- Почему суд все-таки не воспользовался возможностью узнать правду, пообещав ему, как он хотел, меньше семи лет.
- В этом случае, суд превратился бы в фарс. Если кто-то, что-то обещал ему, то это их проблемы. А когда дело пришло в суд, и мы увидели, что представленные доказательства никак не свидетельствуют о бесспорности его вины, какие здесь могли быть торги с нашей стороны? Мы суд, объективная сторона… Может быть, и будет установлено, что это он совершил, я не утверждаю его невиновности, но в данных доказательствах этого не усматривалось. И когда прокурор попросил 8 лет исполнителю убийства, лицу, которое ранее дважды судимо, хроническому алкоголику - это не просто вызвало удивление у журналистов, даже мы такого не ожидали. Самый минимум при таких обстоятельствах – 15 лет, если не пожизненное заключение. Но только не 8 лет. Я не знаю как генеральный прокурор отреагировал на такую речь прокурора, но меня это удивило. Я, как судья, был бы просто не профессионален, если бы согласился с таким приговором.
- А действительно, почему они так уверенно себя вели, как будто были уверены в том, что вы отреагируете как им надо?
- Дело в том, что судьи тоже люди, у нас тоже есть семьи, и мы тоже опасаемся и за свою жизнь и за жизнь близких. Но, как бы ни было страшно, есть моменты, когда судья остается один на один с совестью: или он идет против нее, или решает как положено, по закону… Таких конфликтных дел за 22 года года еще не было. И дай Бог, чтоб их больше не было. Потому что юридически оно не сложнее других дел. Но вокруг него столько было всего накручено: и высшая Рада юстиции с обвинениями в мой адрес, и депутаты…
Вот это дергание весь процесс – это довольно тяжелая ситуация. Не говоря о том, что мы никогда не рассматривали дел с присутствием такого количества прессы. К этому можно по-разному относиться. Но для судьи это все-таки тяжело. Мы же не артисты, у нас открытые процессы, но работа все-таки не столь публичная. И присутствие СМИ – это все равно влияет на судью, держит его в напряжении.
- В ходе процесса выяснилось, что из материалов дела исчезли протоколы допросов двух бывших обоповцев, которые в программах Александрова обвиняли правоохранителей области в очень серьезных преступлениях. Они же заявили, об имеющейся информации, что при областном управлении МВД создана специальная группа, призванная дискредитировать или уничтожить их, чтоб предотвратить получение ими новых материалов по этому делу и компромата на руководителей правоохранительных органов. Они попросили у суда защиты без привлечения прокуратуры и милиции, а вы направили их заявление как раз СБУ и прокуратуре?
- Я прекрасно понимаю Сербина и Солодуна, допускаю, что им могут угрожать. Но ведь угроза то идет уже на протяжении нескольких лет, и в нашем судебном заседании они ничего такого, что уже говорили до этого, не сказали. Значит, по нашему уголовному делу им не угрожали. А вмешиваться в их конфликты с правоохранительными органами мы не имели права.
- И Сербин с Солодуном, и члены семьи Александрова заявляли, что есть некий адвокат Глотов, который в день убийства забрал из квартиры журналиста чемоданчик, в котором, как утверждает Алексей Александров, были дискеты, видеокасеты и фотографии. Сербин с Солодуном, говорят, что незадолго до этого они передавали Александрову аналогичные документы с целью подготовки разоблачительной, для правоохранителей области, программы "Донбасс-криминальный". Но, тем не менее, ни следствие не допросило Глотова по этому вопросу, ни суд, ни защита.
- В материалах дела есть докладная оперуполномоченного Славянского ГОВД, о том, что он приезжал к Глотову, но дома его не нашел, и в течение недели они его искали, с целью, как раз, чтоб он выдал эти документы. Он скрывался от работников милиции, не выдавал и так и не выдал эти документы. Были ли они в наличии, или нет, - неизвестно. Мы надеялись, что и депутатская комиссия, и потерпевшая сторона будут нам представлять действительно те документы, которые не попали к следствию.
А они могли не попасть, потому, что люди опасались за свою жизнь и не хотели преждевременно разглашать какие-то сведения. Но в судебном заседании этого не случилось, несмотря на неоднократные просьбы. Ни следственная комиссия на нас не вышла, ни потерпевшая ничего не заявляла, ни адвокат не ходатайствовал о вызове этого свидетеля. А суд сейчас не имеет права по своей инициативе этого делать. Мы думали о Глотове, хотели его услышать, но нам никто не дал такой возможности.
- Были ли в Украине прецеденты, когда обвиняемого в убийстве, исполнителя, подтверждающего свою вину, оправдывали в зале суда?
- Это первый.
- Следствие вела генпрокуратура, и если сейчас ВС утвердит ваше решение, дело снова будет передано в генпрокуратуру – что меняется?
- Многое. Те доказательства, которые уже получили оценку суда учитывать больше нельзя. То есть, прокуратуре придется действительно разыскивать лиц причастных к убийству Александрова, и расследовать дело заново.
- Глава парламентской следственной комиссии Анатолий Хмелевой заявлял, что он знает кто убийца, но в суде это никак не прозвучало.
- Мы ожидали, что нам предоставят новые доказательства, но этого не случилось. Я не знаю почему, – может быть, действительно, надеялись, что будет обвинительный приговор, и тогда следственная комиссия собиралась представлять доказательства Верховному суду. Или это был просто блеф.
-Следствие отрицает, что мотивом убийства Александрова была его журналистская деятельность, а каково Ваше мнение?
- Я в этом не сомневаюсь (в убийстве на почве профессиональной деятельности – авт.). Убийства осуществляются или на бытовой почве, или на почве денег. Мы не установили, что Александров с кем то конфликтовал до такой степени, чтоб можно было его убить. Что касается денег, то суд не установил, и нам органы следствия не предоставили сведений, что он в каких-то денежных аферах участвовал, кого-то обманул, или взял в долг и не вернул. Этого нет. Остается только одно – профессиональная деятельность. А то, что он пускал в эфир очень серьезные вещи – в этом нет сомнений.
- В конце процесса вы извинились перед семьей Александровых за речь, которую в прениях произнес прокурор Ю.Балев…
- Мы дали Балеву возможность извиниться в реплике. Но он не воспользовался этим. А разве нормально, что после его речи вдова Александрова рыдала? И она могла понять, что весь суд согласен с Балевым. Поэтому, чтоб прокурор нас не обвинил, как он потом написал в кассационном представлении, в тенденциозности и односторонности, нам уже после приговора пришлось самим извиниться перед потерпевшими за прокурора. Но вообще, конечно, это нонсенс. Я не знаю, как руководители генпрокуратуры отреагируют на 8 лет, но поведение с потерпевшей … Они все-таки одна сторона по делу. Ни один прокурор никогда потерпевшую не обидел. И если прокурор свою сторону обижает – это грань, которую переходить нельзя.
- Какую роль в вынесении приговора играли народные заседатели?
- Самую главную. Они несут моральную ответственности за приговор. Заседатели говорят: подсудимого нужно оправдать, а как ты будешь это делать в приговоре – в это уже, они не вмешиваются, они не юристы. Приговор может составлять только судья-профессионал. В данном случае народные заседатели были единодушны.
- Какие-то последствия приговора Вы уже ощущаете?
- Об этом лучше поговорим после решения Верховного суда. Но для милиции и прокуратуры я теперь, наверное, персона нон-грата. Ведь представьте себе, министр внутренних дел заявляет публично антиконституционные вещи - сожалеет о том, что суд бесконтрольный и неуправляемый. В другой стране он за такие слова уже ушел бы в отставку. Ему просто надо открыть статью 129 Конституции и 6, где говорится о самостоятельности и независимости судебной власти.
