Путинизм после Путина? Как проблема преемственности в России делает ее будущее неопределенным

Кремль недавно намекнул, что Владимир Путин может остаться на посту президента России до 2030 года. А после того, как в Конституцию Российской Федерации в 2020 году были внесены изменения, он может даже продлить свое правление до 2036-го. 

Тем не менее, кажется маловероятным, что Путин останется у власти через 10-12 лет. Слишком много рисков накопилось за последнее время, чтобы рассчитывать на длительное геронтократическое правление его и его окружения.

Путинизм под угрозой

Наиболее очевидным и непосредственным фактором риска для путинского правления является российско-украинская война. Если она будет проиграна, то легитимность Путина и его режим окажутся под угрозой и могут рухнуть.

Быстрое присоединение Крыма без боевых действий в 2014 году стало кульминацией его правления. И наоборот, затяжная и кровавая потеря полуострова стала бы его надиром и возможным концом.

Дополнительные факторы риска для нынешнего российского режима связаны с дальнейшими внешними вызовами, например, на Кавказе. Другими потенциально опасными для Путина факторами являются экономические проблемы и его социальные последствия, экологические и промышленные катастрофы, внутриполитическая нестабильность. 

Мятеж Пригожина летом 2023 года и беспорядки в Махачкале осенью 2023 года свидетельствуют о потере внутреннего контроля, чего не наблюдалось в предыдущие годы. 

Здоровье Путина тоже может ухудшиться – хотя мы не можем знать об этом наверняка (некоторые обозреватели даже считают, что Путин уже мертв).

Так или иначе, по тем или иным причинам Путин уйдет до 2036 года, а возможно, и гораздо раньше.

Вопрос на миллион долларов: что будет дальше с путинизмом? Сможет ли нынешний режим выжить с новым верховным лидером или новым коллективным руководством, продолжающим наследие Путина? Или же путинская система рухнет более или менее эффектно?

Этот вопрос интригует не только политологов, но также разработчиков внешней, экономической и культурной политики во всем мире. 

Следует ли россиянам и нероссиянам, иностранным правительствам и частным инвесторам, национальным и международным организациям готовиться к политической преемственности или радикальным переменам в крупнейшей стране планеты?

Стоит ли ожидать путинизма 2.0?

Некоторые наблюдатели России ожидают упорядоченной передачи власти в рамках нынешней политической элиты и структуры. Это, скорее всего, будет означать продление сегодняшней формы политического управления и внешнего поведения. В этом сценарии возможна некоторая адаптивная эволюция внутри нынешней системы, но не ее свержение.

Режим может деградировать в сторону еще более централизованного и все более неосталинистского правления. Или же он может вернуться к протодемократии конца ельцинского президентства.

Однако насколько информативны исторические уроки и сравнительные рассуждения, на которых основываются подобные предположения?

Царская и советская Россия неоднократно передавали власть новому лидеру в авторитарных или тоталитарных условиях. Другие постсоветские режимы также сумели сменить своих лидеров, сохранив при этом автократические системы и высокую преемственность элит.

Однако эти предыдущие российские или другие постсоветские переходы могут быть непохожи на будущий российский транзит. Прошлые и нероссийские передачи власти происходили в рамках определенных формальных или неформальных институциональных ограничений, унаследованных из далекого или недавнего прошлого. Среди них – династические принципы, однопартийное правление, соглашение региональных кланов. 

Монархические, коммунистические, патриархальные или иные унаследованные традиции задавали определенные экс- или имплицитные ориентиры. Они направляли, ограничивали и защищали акторов, участвующих в переговорах и реализации передачи власти.

Однако насколько сильны сегодня различные российские формальные ограничения и неформальные правила поведения?

Каково реальное значение Конституции и законов России, с одной стороны, а с другой – корпоративного духа элит, уважения среди коллег и политической дружбы?

Способен ли какой-либо из этих формальных и неформальных институтов или их комбинация обеспечить мирный переход и стабилизировать новое равновесие?

Эти вопросы являются ключевыми для будущего России, но ответить на них нелегко.

Злоупотребления и распад институтов

За последние 24 года Путин и Ко систематически подтачивали, подчиняли или извращали большинство российских официальных институтов. Будь то национальные выборы или частная собственность, Русская православная церковь или Конституционный суд, средства массовой информации или политические партии. Эти и другие российские структуры, сети и среды оказались скомпрометированными.

Они пострадали от манипуляций, инструментализации, унижения, инфильтрации и так далее. Даже самая известная и влиятельная институция России – должность президента – имеет неопределенный статус со времен странного президентства Дмитрия Медведева в 2008-2012 годах.

Последние три смены руководства России, как можно вспомнить, были соревновательными и не до конца предопределенными. В 1985 году выдвижение Михаила Горбачева на пост генерального секретаря ЦК КПСС произошло только после значительных препирательств в Политбюро. 

В 1991 году Борис Ельцин боролся за новый пост президента России на выборах, в которых участвовал целый ряд альтернативных кандидатов – от Вадима Бакатина до Владимира Жириновского. После этого Ельцин несколько раз оказывался на грани отстранения от власти.

В конце 1999-го года Владимир Путин и его новая партия "Единство" столкнулись на выборах в Государственную Думу со значимым политическим противником в лице партии "Отечество". Только после неудачного выступления "Отечества" на парламентских выборах все большие олигархические кланы России поддержали Путина как кандидата в президенты в 2000 году.

Передача власти включала как официальные процедуры, так и неформальные взаимодействия. Они осуществлялись через определенные унаследованные и принятые правила, включая более или менее демократические выборы в 1991 и 1999 годах.

Возникает вопрос: каким будет неформальный способ и/или публичный механизм определения преемника или команды наследников Путина? Проблема преемственности в России многомерна, и ее решение размыто в нескольких отношениях.

Три проблемы установления путинизма 2.0

Во-первых, неясно, каковы ставки каждого игрока, обладающего той или иной степенью политического влияния и экономической заинтересованности. Какие именно последствия будет иметь выбор того или иного нового лидера для основных заинтересованных сторон? 

Могут ли они улучшить, сохранить или потерять свои позиции, влияние, собственность и/или свободу? 

И если да, то насколько высоки ставки? Могут ли они даже потерять свою жизнь?

На эти вопросы трудно ответить не только наблюдателям, но и самим действующим лицам. При Путине поведение российского государства стало характеризоваться произволом и безграничностью. Некоторые заинтересованные стороны могут рассматривать вопрос о преемнике как экзистенциальный и, соответственно, настойчиво продвигать своих кандидатов.

Во-вторых, неясно, кто сможет или не сможет претендовать на президентское кресло или, по крайней мере, на включение в новое коллективное руководство.

Возможно, в российской элите есть несколько мужчин и женщин, которые уже сейчас рассматривают свои кандидатуры. Некоторые из них могут обладать достаточными политическими и/или экономическими ресурсами, чтобы претендовать на высший пост. У других могут быть амбиции, но не хватать средств.

Кого ФСБ и другие вооруженные структуры и министерства России допустят к участию в конкурсе на лидирующие позиции? 

Смогут ли различные "силовые органы" легко договориться между собой и внутри себя о том, кто может участвовать в новом режиме, а кто нет? И что будет, если консенсуса в этом вопросе не будет?

В случае внезапного ухода Путина из власти или его смерти исполняющим обязанности президента, согласно Конституции, становится премьер-министр России, в настоящее время Михаил Мишустин. 

Если учесть, что в 1999-2000 годах Путин прошел путь от премьер-министра до исполняющего обязанности, а затем и полноправного президента, то Мишустин может неожиданно стать политическим тяжеловесом. Однако он не является ни силовиком, ни популярным общественным деятелем.

Можно предположить, что именно благодаря своему отсутствию авторитета и своей малозаметности Мишустин получил и удерживает свой пост. Аналогичными качествами могут обладать и будущие премьер-министры при Путине.

И наоборот, новый глава правительства из силовых структур и/или с высокой популярностью будет фактическим выдвиженцем на должность президента.

Связанный с этим третий вопрос: кто будет составлять селекторат по выдвижению кандидата в президенты для всенародной аккламации с, как обычно, заранее определенным результатом? Будет ли это Совет Безопасности, либо более узкий или более широкий круг лиц? Кто будет определять границы этого круга "кингмейкеров"?

Даже если так или иначе будет создан признанный круг селектората, что произойдет, если селекторы не смогут прийти к консенсусу по поводу нового президента или состава коллективного руководства, которому они отдают предпочтение?

В частности, что произойдет, если целые кланы, министерства или ведомства будут продвигать разных кандидатов? 

Может ли вообще случиться так, что влиятельные члены селектората займут противоположные идеологические позиции?

Обычно в такой ситуации рекомендуется предоставить выбор народу. Однако в России народное голосование уже более двух десятилетий не является демократическим. 

Путинские "выборы" направлены на всенародное утверждение заранее определенного лидера, а не на свободную и честную конкуренцию независимых политических партий.

Победитель президентских выборов в России определяется в предшествии, а не путем голосования. Внезапное проведение общенациональных выборов с неопределенным результатом противоречит моделям поведения, выработанным за два десятилетия тысячами государственных служащих, партийных функционеров, работников СМИ и милиции. 

Проведение настоящих выборов может оказаться невозможным для национальных, региональных и местных бюрократов, которым поручено их организовать, без предварительной подготовки и/или помощи со стороны.

Выводы

В процессе смены руководства РФ существует тройная неопределенность: в отношении высоты ставок для представителей элиты, в отношении круга допустимых кандидатов в президенты и в отношении определения селектората.

Решение ни одного из этих вопросов в настоящее время институционально не предрешено. Ни центральный комитет партии, ни собрание региональных кланов, ни принятый династический принцип, ни какая-либо другая общепринятая процедура не могут их авторитетно разрешить.

Такая неопределенность не обязательно означает хаотичную передачу власти или даже гражданскую войну. Однако она делает беспорядочное междуцарствие более вероятным, чем плавное вхождение в "путинизм 2.0". 

Насколько далеко может зайти эскалация противостояния между влиятельными сторонами – непредсказуемо. С другой стороны, предполагать, что конфликтов при передаче власти удастся избежать, было бы слишком оптимистично.

Напротив, в настоящее время, возможно, назревает новое "смутное время", как в XVII веке. Если переход от "путинизма 1.0" будет беспорядочным или даже насильственным, то в итоге вряд ли получится "путинизм 2.0".

Политические прогнозы, как известно – дело трудное и неблагодарное. Однако уже сейчас можно сказать, что институциональный дефицит в России потенциально опасен для всех участников процесса.

Россиянам и нероссиянам следует готовиться к тому, что процесс перехода власти будет неоднозначным. Будущий политический режим в России, вероятно, будет отличаться от нынешнего. Он, наверное, будет или более тоталитарным, или более демократическим, чем "система Путина".

Андреас Умланд – аналитик Стокгольмского центра восточноевропейских исследований (SCEEUS) при Шведском институте международных отношений (UI).