Переселенцу не хочется ехать домой. Руины нам снятся. В снах руины не такие страшные
"Беженцы" не от слова "бегать", а от слова "беда" – говорит дочь Надя. Мы не беженцы – переселенцы, но это все равно.
С виду крепкие мужчины. Прилично одетые. Стоят в очереди за одеждой. Часто женской. Мужскую мало где выдают. Женскую одежду отдают женщинам, но бывает и унисекс. Под рубашкой навыпуск не видно, с какой стороны пуговицы на брюках.
Чувство унижения – подавлено. Еще в подвале, где все ходили на одно ведро. И все, что требовалось от остальных, – отвернуться.
Сделать вид, что ничего не происходит. И когда подвал со всем домом трясся, тоже делать вид, что ничего. И теперь тоже делают вид, что ничего особенного, все в порядке вещей. За вещами же и стоят.
Несколько дорогих ресторанов бесплатно кормят переселенцев. По справке и паспорту. Иногда без них. Ни от кого не воротят нос. Приходят разные. Бомжи и те, кто за углом оставляет машину, пахнет бензином и одеколоном. Запахи по-соседски смешиваются. Люди смешиваются за столиками в Вавилон XXI.
Адвентисты Седьмого Дня дают батоны. Атеистам, всем. Адвентистам нельзя принимать участие в политике, носить оружие, есть мясо, пить кофе, курить. Никто не спрашивает, почему именно батоны. Но батоны вкусные. Очень.
Батоны раздают и пекарни. Привозят на небольших фургонах, открывают и раздают собравшейся к этому часу на нужном месте очереди. Раздают тоже всем. Справку переселенца не спрашивают.
Приходят в основном пожилые. Молодым за бесплатным батоном стоять стыдно. Батонов выдают в одни руки много. Кто сколько попросит. Пожилые приносят домой молодым. Дома молодым не стыдно. Если пожилые приносят много, сушат сухари. Молодым к бульону.
"Красный Крест" выдает польские продукты. С "краснокрестовской" наклейкой и надписью "Не для продажу".
С семи, шести утра собирается очередь. За талончиками. Номерками. Номерков сто на день. С номерками стоит вторая очередь. Получают продукты. На семью. Зависит от того, есть ли в семье дети, инвалиды, старики. Если есть, к польским продуктам добавляют свою "краснокрестовскую" аптечку и гигиеническое. Памперсы старикам и маленьким детям.
Продукты каждый раз разные. Что придет. Подсолнечное масло, на большую семью – двухлитровая бутыль. Пачка макарон. Килограмм сахара. 0,5 соли. Печенье. Рыбные консервы. Тушенка. Сгущенка. Пачка чая. "Майского", но польского. Итальянские сухари. Баночка абрикосового варенья. Итальянского. Кисловатого по сравнению с бабушкиным вкусным сладким. Которое было в погребе, где сидели месяц, и успело поднадоесть. Тушенки, консервов в подвале не было. Была картошка, капуста. Морковные котлеты, когда удавалось выйти наверх приготовить.
Когда в "Крест" можно прийти в следующий раз, не говорят. Переселенец не спрашивает. В следующий раз он идет в "Каритас", это греко-католики. Но, как и адвентисты, дающие всем. Неважно, какой ты веры. Тут все верят в одно: выжили, теперь продержимся. На пособиях и в очередях.
Все тут одной веры. Подходят ромы. Они с Луганщины. Как все, беженцы. Ромам, кажется, бежать легче. Но XXI век: вместо кибитки – дома. Вместо табора – целый квартал, заселенный ромами. Целых кварталов в их городе не осталось.
Среди коз, овец и других у переселенца много старых знакомых. Их он кормил еще в Харькове – "Фельдман Экопарке". Ему кажется, что они его тоже помнят. Рады ему и тому, что живы.
Дворец культуры выдает гуманитарку. Девочки-модели демонстрируют вещи. Подходит очередь, подходит девочка-модель, ведет по залу. Там в коробках детское летнее, здесь женские штаны. Сезона весна-лето 2022.
У себя в Харькове они б ходили на пилинг, шугаринг, фитнес. Ходят и здесь. Но ходят и сюда, волонтерки. Переселенцам приятно смотреть на них. И советуют они грамотно. Глаз-алмаз, сразу определяют, кому что подойдет. У многих переселенцев никогда не было персонального шоппера. Многие переселенцы и не слышали этого слова.
Никогда раньше город не пахнул так секондом. На центральных улицах. Где променад вечерами и днем. Запах стойкий, одной-двумя стирками не взять. Нарядные люди рады встрече, заводят разговор. Дети бегают. Старики смотрят в небо. Чистое, светлое. Постоят, пойдут дальше. До конца пешеходной зоны и обратно. Если воет тревога, смотрят на местных, не обращающих на нее внимание. Продавцов. И медленно идут дальше. Посматривая на небо.
Дома, в мирное время переселенец не лечится. Откладывает на потом. Занят насущными делами. Теперь дома и дел нет. Он выжил. Теперь надо жить. Он вспоминает о хроническом рините. Артрите. Нелеченой с детства аллергии. Сохнущей от компьютерной болезни левой руке. Одышке.
Делает кардиограмму. Сдает анализы крови. Другие анализы. Колет бустерную дозу: срок вакцинации истек в конце февраля. Ходит по врачам. В поликлиниках очереди переселенцев. Ко всем специалистам. Среди них тоже много переселенцев. Устроившихся здесь на работу. Они тоже лечатся у специалистов.
Переселенцу не хочется ехать домой. Видеть руины вокруг. Да и рано: прилетает еще.
Руины нам снятся. В снах руины не так страшны.
Наде приснилась надпись. Большая, "на весь экран": "Харьков в безопасности. Можно возвращаться".
"Этой ночью приснилось?" – "Нет. Еще когда приехали".
Приехали два месяца назад. За это время разбили дом рядом с нашим. Потом еще один. И еще. Возле метро погибли люди. В нашем доме нет ни окон, ни рам на первых трех этажах.
Переселенцы на природе. У реки. Кому-то пятьдесят сегодня. Или сорок. Алкоголя совсем немного.
Играют в "корову". Хорошо получается угадывать слова "ракета", "Путин", "обстрел". Сразу все узнают. Узнают и Лаврова – по лошадиному скаку и обезьяне в очках.
Самое сложное слово – "переселенец" – не угадывает никто.
Андрей Краснящих, писатель, преподаватель
