Степан Пантера, диверсанты и "четыре подполковников". Война, день 31-й. Записки харьковчанина
Мне пишут: "Как твое чувство юмора?". Оно есть, но стало осторожным. А отец шутит. Ещё и холодной водой обливается.
Мама молится. Отец молчит, чтобы ей не мешать. Когда я не вижу – тоже молится.
Я листаю ленту, чтобы не думать, что вот-вот, но все равно думаю и представляю.
На консервации, переданной волонтерам, написано: "Нічого не хочу чути. Після війни повернути цю баночку бабі Уляні". И название села.
Читаю некрологи российских офицеров. "Не смотря" раздельно и без запятой. "Вчера похоронили ЧЕТЫРЕ ПОДПОЛКОВНИКОВ".
Читаю сводки наших, на русском – ни одной ошибки.
Россияне всерьез думают, что Бандера жив. В нашем зоопарке пантеру переименовали в Степана. Степан Пантера.
В Telegram-канале "ТРУХА" видео, как кто-то между обстрелами решил выбить ковры. Не показывают, чем закончилось.
В супермаркете я единственный в маске. Обращают внимание, но не очень. И диверсантов уже видели, и мародеров. И убитых.
Читайте также: Харьков под бомбами, день 18-й. Записки харьковчанина
У меня нет проблем с "паляниця". Я в детстве в Полтаве колядовал. У бабушки с дедушкой на зимних каникулах: "Коляд-коляд-колядниця, добра з медом паляниця. А без меда не така. Дайте, тітко, п'ятака". Это было единственное стихотворение на украинском, которое я тогда знал. Оказалось, самое главное.
Дочь Надя нарисовала: во время тревоги бегут в погреб. И комментарии: "Мы спешим, поэтому мама перепутала ботинки с перчатками. А бабушка надела сковороду на голову! А я оделась нормально". Целое стихотворение.
Когда гупает так, что дребезжат стекла, отец говорит: работает наше ПВО. Не задумываюсь, так ли, маму эти слова успокаивают. Или она тоже только показывает, что успокаивают.
Мама плохо слышит. Но взрывы слышит. Теперь даже когда их нет.
Когда нет тревог и не бахает, делаем то, что делать нельзя: строим планы. Как поедем летом в Фигуровку. Фигуровка – под Чугуевом, там давно уже все разбито.
В чате "Молния" сообщения: "Запорожье – тревога!", "Кременчуг – тревога!", "Неаполь – тревога!" Что-то не то. Вернулся. "Никополь – тревога!"
Дочь Надя не доедает, оставляет на тарелке. При этом заставляет есть жену. Даже кормит.
– Не хочу.
– Еще ложечку.
– Я не хочу.
– Давай-давай. Чтоб Путин сдох.
– Где-то вычитала?
– Сама придумала.
Витает в воздухе. Заснул и не проснулся бы. Вместо нас.
В аптеках ничего сердечного. И на складах. Выгребли все подчистую. Даже валерьянку. Сестра говорит, в Полтаве тоже.
Олег рассказывает: "Ходил по воду. У подъезда двое пытаются попасть, ждут. Говорят, интернет пришли чинить. Показали документы. Не поверил: физиономии, как у гопников. Написал в домовой чат. Никто не ответил, что к нему. Не пустил. Через полчаса в чате: "Это к нам".
Возобновились уроки. По дистанционке. Сочинение "Как изменилась моя жизнь с приходом войны". Если не очень больно об этом рассказывать.
"23 февраля вечером я, как обычно, сделала уроки и легла спать. Но когда проснулась утром, я поняла, что как-то сильно выспалась и будильник меня не будил. Обычно я встаю в 6:30, чтобы точно успеть на школьный автобус, который приходит в 8:15. Когда я проснулась, было уже 8:00. Я посмотрела на часы и очень испугалась".
"Вначале при каждой сирене мы спускались в погреб. Там были я, бабушка, мама, моя тетя, двоюродная бабушка и троюродная сестра. Иногда их кошка. Так шли дни. Вскоре мы больше не спускались в погреб, а просто при сирене выключали свет".
Перед встречей с женой выбираю книгу передать ребенку. "Робинзон Крузо".
На Новый год взяли билеты в Одессу. Не поехали – заболел. На мой день рожденья не поехали в Батурин. На 5 марта были билеты в Броды. Галицкий Иерусалим. Рядом Олесский замок. И Подгорецкий. Составили маршрут.
Сейчас моя работа – читать сводки. Знать обо всём. Будто если все знаю, как-то поможет.
Включенность. "Тревога" на телефоне теперь громче орет. Раньше женский голос говорил: "Відбій тривоги", а сейчас голосом Арестовича: "Відбій тривоги. Можете повертатись до нормального життя. Все буде добре".
Обновилась на телефоне карусель обоев. Исчезла моя заставка: Таракановский форт. Где мы были осенью. Античные руины XIX века. Поискал, хотел вернуть. Харьков теперь выглядит так же. Поставил Надин рисунок: она, улыбается, и много кошек вокруг.
У жены в частном секторе автоматные очереди. К Олегу в соседний дом прилетело: дырка вместо квартиры.
Лаборантка кафедры встретила диверсантов.
Рассказывает: "Короче, приходили ДРГ. Приметы: один мелкий, с меня ростом, только худее, глаза черные, вид типа гопоты, в жилетке черной как броник, только не броник, и черной кепке. Второй высокий, спортивного телосложения, светлый волос, глаза светлые, серо-голубые, темно-синяя куртка. Мелкий пытался выхватить телефон.
У нас детей тут море. Первый раз в жизни рада, что я не мама.
Сказали: мы за Украину. Наші хлопці так не кажуть. Спрашивают: на каком языке вам лучше говорить? Мы сразу насторожились. Они: нам надо попасть на крышу. Мы их послали в ЖЭК. Они: хотите сидеть и дальше в подвалах – сидите. Просили ключ от крыши, мы хотели их сфоткать, они сразу выхватили пистолет, начали угрожать. Короче, мы их прогнали, залетели в подвал, закрылись. Тероборона сказала: сидеть в подвале закрывшись, в контакт не вступать. Сейчас тероборона зачищает район".
Едем на машине. Мама смотрит на разрушенный город, говорит: "Как в кино. И мы в кадре".
Андрей Краснящих, писатель, преподаватель
