"Ни Спарта, ни Первая мировая, ни Руина. Здесь другое". Стрелок с позывным "Историк" о том, как нас (не) изменила война

Война меняет личность. Форматирует под себя. Отсекает все, что мешает выжить. Человек становится другим. 

Его взгляд на мир – через боль, кровь и смерть. Но в этом взгляде просвечивает и то, что война не смогла изменить.

Андрей Кириченко на войне с 24 февраля 2022-го. Пехотинец, стрелок. 120-й батальон 113-й отдельной бригады теробороны. В первые дни войны, на окружной, Андрей был среди тех, кто остановил россиян под Харьковом. "Представляешь, они в самом деле шли с парадной формою в рюкзаках", – вспоминает он. 

После Харькова Кириченко защищал Бахмут, был ранен, долго лежал в госпиталях – и снова на фронте. "Ну, надо же отвечать за слова".

Андрей Кириченко – филолог. Для филолога слова – это всё.

Андрею 55 лет. Я спрашиваю его: "Война тебя изменила как личность?". Он отвечает: "Нет".

"Идейный. Поэтому и на войне"

В нашей компании, сохранившейся после филфака в Харьковском универе, был профессор-философ Саша, он умер девять лет назад, певец Костя, сейчас живет в Израиле, Вазик – видеооператор, сейчас в Польше, ещё несколько человек, и Андрей – украинский националист. Андрей был одним из основателей харьковского РУХа. Ещё в 1989-м. Мы учились тогда на втором курсе.

Костя об Андрее пишет: "Интеллигентный. Эрудированный. Увлечённый. Идейный. Поэтому и на войне".

Как и все мы, филологи – столяры, сторожа, разнорабочие и контрабандисты, – кем только Андрей ни работал. После филфака – преподавателем в фармакадемии, затем, добавляет Вазик, "в 90-х Андрей занялся выделыванием норковых шкурок. Был богат, но потом разорился из-за того, что мода на норковые шапки прошла, устроился охранником на завод Малышева, читал книги, продолжая увлекаться историей".

Мы с Андреем менялись книгами. Он мне давал Маланюка, Ивана Дзюбу, Ле Гоффа и Бенедикта Андерсона. Я ему – Пинчона, Юрсенар, Фаулза и Памука. Последние книги мы друг другу ещё не вернули. У меня его Костомаров, у Андрея – мой Эко.

Спрашиваю у Андрея, какие из книг сформировали его взгляды. Он отвечает: "Ко многим вещам я приходил интуитивно. Андерсон или Липинский (Бенедикт Андерсон – британский политолог и социолог, автор труда "Воображаемые сообщества"; Вячеслав Липинский – украинский историк и социолог, теоретик украинского консерватизма – УП) только укрепили своим авторитетом и интеллектом. 

В принципе, при всех оговорках, идея-фикс украинского национализма: "Мы такие, как все!". Меня необычайно забавляло, когда так говорили националисты, а их оппоненты из пророссийского или псевдокосмополитического лагеря: "Нет, мы особая страна. Нельзя сравнивать! Опыт других нам не годится". Помню, на каком-то эфире я не выдержал и перешел на крик: "Ребята, черт возьми, да кто же из нас космополит!?"".

Наша филфаковская компания говорила по-русски. Когда Андрей позвонил мне в первый раз с начала большой войны, я не знал, на каком языке теперь с ним говорить. Андрей говорил на русском. Когда его отвлекали и звали, я слышал, как он отвечал по-украински. Со своими друзьями-руховцами ("рухманами", как он их называет) Андрей тоже говорил на украинском.

"В армии такой проблемы нет. Разговорные – украинский, русский, разные виды суржика, армяне или узбеки – между собой. Весь официоз украинский. Своеобразный общественный договор".

В 2000-х Андрея как украинского националиста, а главное – блестящего спикера, часто звали на харьковское радио и телевидение участвовать в дискуссиях, политических в основном. Он написал два десятка статей, разбирая сегодняшнее через аналогии с прошлым. Написал по заказу издательства книжку "Битва на Калке", серия "Знаменитые события истории Украины".

Читал и рассказывал Андрей обо всём. На одной из экскурсий, в Новгород-Северский, в автобусе, экскурсовод выложил всё и, не зная о чём ещё говорить, пошёл по второму кругу. Андрей чуть не выхватил у него микрофон и – не дополнил рассказ, а рассказал по-другому, детально. И все его слушали, раскрыв рот.

Теперь его слушают, раскрыв рот, бойцы его отделения в блиндажах во время дежурства. Позывной у него "Историк".

"Со Спартой – загнули"

Когда есть связь и время, Андрей звонит мне. Точно так же мы болтали по телефону до войны. Андрей так же шутит. И рассказывает то о Сасанидском Иране, то об упадке провансальского языка. 

Можем говорить час, полтора, если обстановка ему позволяет. Но бывает, разговор обрывается на полуслове.

Пишет в WhatsApp: "У нас прорывались. Отбили. Нормально. Только каску потерял в посадке, не найду…

Эстонцы вообще интересно, как сохранились. Благодаря лютеранству? Или просто не дошли руки ни у русских, ни у остзейских баронов. Дерптский университет был единственный в империи немецкоязычный. Перевели на русский позже всех. Тогда же переименовали Дерпт в Юрьев…

У нас успокоилось, но много дронов-камикадзе".

Спрашиваю, как ему сравнение Украины со Спартой. Андрей отвечает: "Со Спартой – загнули. В том то и ужас, что страна уже понесла огромные потери именно пассионарного мужского населения в первую очередь. Они суммарно, может, и выглядят не критическими, но я очень боюсь, как бы нас не ждал феномен межвоенной Франции. 

Казалось бы, страна вышла даже не победителем, триумфатором после Первой мировой. Но что называется, духовно надломилась. Пассионарная Франция рыцарей, мушкетеров и наполеоновских солдат погибла. Оставшиеся стали жить под лозунгом "Больше не допустить этого ужаса любой ценой". Именно любой!

Ничто так болезненно французы не переживают, как тот позор. И нынешняя война разбередила у многих эти исторические раны. Какая-то Украина отбивается, как же мы, такие великие, тогда, с огромной армией, так позорно.

А мы ведь далеко не Франция. У нас политическая нация толком не сложилась…

Я там же почти. Засели в разрушенной деревне в доме. Есть интернет. Но прилетает и холодно ночью, дом полуразрушен – сыро. В 22-м в нём стояли якобы осетины, но никаких русских сувениров не встретил. Ладно, зовут".

"Забавно", "занятно", "любопытно"

"Интересно", "забавно", "занятно", "любопытно" – частые у него слова. 

"Я слежу за переименованиями (харьковской топонимики – УП). Тема интересная, часто забавная". "Ввязался в Ютубе в срач о Булгакове и Бродском. Почитатели Бродского позабавили. Напоминают секту... Всё, собираемся на позиции". 

"Как ни парадоксально, но чем скорее культурно и языково Украина отдалится от России, тем лучше станут отношения между странами и народами. То есть русские перестанут воспринимать Украину как Анти-Россию. Плохие? Да. Но как поляки. Неблагодарные? Да. Но как болгары. В общем, плохие, но другие, а не испорченные русские. Тема философская и интересная, можно поумничать. У меня есть задумка написать об этом… У нас тупо лупят наугад, где никого нет. Стали нервными. Бесятся, как на 9 мая".

Обратил внимание, что в словах Андрея нет мата ("срач" не в счёт, это ж термин). Стал вспоминать, часто ли слышал мат от Андрея. Не могу вспомнить. Андрей обходится другими средствами убеждения: аргументами. Он их умеет находить.

И умеет находить во всём хорошее. Нытиком, жалующимся на судьбу, я его никогда не видел, не слышал. Даже после ранения. Видел, слышал – смеющимся над судьбой, над собой. И сейчас он такой же.

"В интернете с негативом перебарщивают. Причем это больше влияет не на армию, а на тыл. Я не за цензуру, но эти страшилки задолбали. Плюс вражеская контрпропаганда. 

Если раньше Россия просто выливала на украинскую аудиторию свою внутреннюю пропаганду, то в последние полгода пошла рассчитанная именно на Украину, даже на украинском. Как во Вторую мировую: своим – одно, врагам – несколько иное. Признали-таки задним числом: народ не один. Интересная тема. Впрочем, в эффективность пропаганды я давно не верю… Всё, зовут есть горячий суп".

Пропаганда – любимая тема Андрея. Больная тема. Выкрученные слова, лживая информация с фактами, подобранными тенденциозно. С латинского propaganda – "то, что насаждает (распространяет)" веру. Выкрученные слова и факты действуют на эмоции, разум отключается. Разум, способность мыслить – для Андрея всё. Ну и вообще – "надо же отвечать за слова".

Во время Революции достоинства Андрей стоял на харьковском майдане. Ездил на киевский. После Майдана волонтёрил. Охранял "от жуликов и пьяных компаний" переселенцев с Донбасса в бывшем пионерлагере на окраине Харькова. Это та же окраина, где в 2022-м на окружной он будет защищать Харьков.

В 2017-м его знакомые по Майдану и РУХу, кадровые военные из "Айдара", работавшие в военкомате, сказали, что создаётся тероборона. Андрей записался. Стал ездить на сборы. "У меня даже не было украинской присяги, только советская". Я помню его проводы в армию, в 1988-м, после первого курса. Служил Андрей в Мурманской области на границе с Норвегией. Вернулся убеждённым националистом, сразу вступил в РУХ. И недоверие к пропаганде у него тоже сформировалось в советской армии.

"Расспроси Вазика, чем дышит наша эмиграция. Вот стал теперь чаще сидеть в интернете, и меня не покидает ощущение, что за последний год вся русская пропаганда полностью переключилась именно на выехавших из Украины. 

А вот разлагать армию даже не пытаются. Полный контраст со Второй мировой. Все ветераны вспоминали, что фронт был буквально засыпан листовками. Причем с учётом разного адресата. Почти белогвардейскими, левыми (типа Гитлер тоже за социализм), антисемитскими, антирусскими (если пронюхивали, что на позициях нерусские) и т. п. 

Сейчас нет ничего. Я вообще видел только две листовки ещё в начале войны, абсолютно тупые, как для совков-стариков. Видят бесперспективность, в отличие от немцев?..

У меня все хорошо, но весело. Могу, конечно, судить только по нашему направлению, но страхи, по-моему, сильно преувеличены. Хотя на войне как на войне".

На войне как на войне

Во время блэкаутов в тылу возмущаются, жалуются, матерятся. Я спросил у Андрея, как у них. На "нуле" – вообще без электрики. На одних генераторах. Генераторы заправляются дизелем или бензином. На "нуль" их привозят машины. Дороги простреливаются. Вспыхнет и сразу сгорит.

Смерть, кровь, смерть, прилетело, товарищу оторвало руку и ногу, еле спасли, довезли. Обстрелы, обстрелы. Погибшие.

Ещё до Бахмута Андрей мне сказал: "Нужно быть фаталистом. Настроить себя на фатализм".

Фатализм кратко: что будет, то будет. "Ducunt volentem fata, nolentem trahunt" ("Идущего добровольно судьба ведёт, противящегося – тащит") – главный принцип стоицизма, сделавшего из фатализма философию, учившую стойкости. Выстоять, чтобы жить. Судьбу контролировать мы не можем, но можем – поступки и мысли. Цель жизни, по стоику, именно в том, чтобы мыслить.

Фатализм – философия, не религия. Андрей – атеист.

Война вообще не про религию и не место для книг, даже для филолога. "Книги здесь читаю редко, больше интернет. Хотя волонтеры возят без разбора от Библии до детективов и сугубо научных. Все приличное отвожу домой. Когда читать".

Зимой – нашествие мышей. Летом – "докучает какая-то дрянь, похожая на маленькую бабочку. В городе таких нет". Зимой жутко холодно, мёрзнут, не могут вообще согреться. Летом невыносимая жара и оводы колоссальных размеров. Но хуже всего, говорит Андрей, осень: дожди и непролазная грязь.

К слову, о насекомых: "Насекомых полно. А вот вшей нет. Об этом много спорят. В обе мировые это был бич, даже у немцев. Мыло? Так у них было. Синтетика? Что говорят специалисты, не читал. Редко и случаи поноса. А на тех войнах проблема. И ведь грязнули есть. Некоторые мобики забивают на себя".

Спрашиваю о буднях. О распорядке дня.

"На фронте никакого распорядка дня нет. То есть за человеком в течение суток закреплено два – три наряда типа наблюдение за врагом, охрана и тому подобное. Остальное время – по ситуации: копают, ремонтируют, мотают колючку, стреляют, прячутся от обстрелов, атакуют, спят, едят, сидят в интернете, если есть. Каждый день по-разному и одновременно одинаково. Надо привыкнуть к мысли, что можешь в любой момент умереть. 

Вообще тема: люди на войне – сознательные самоубийцы, заранее похоронившие себя. А с другой стороны – оптимисты, строящие планы на будущее, вплоть до мелочей: какую я куплю мебель, какой сорт винограда посажу на даче, не говоря уже о разведусь – женюсь. Я думаю, писателям работы хватит. 

Нынешнюю скороспелку – военную прозу и стихи – читать невозможно. Нет, там все правда – но говно. А может, я сноб. Все ж таки филфак развратил во вкусах. В принципе, люди здесь, и это, конечно, не феномен военной формы, становятся более похожими. А вот те, кто сломался, наоборот, у каждого индивидуальный случай, и они очень разные. Тоже тема для писателей…

Вчера крепко бомбили. Машина и топливо сгорели. Но проблему решили. Ради интернета люди готовы рисковать. Наркотик!".

О сюрпризах: "Всем привет. У нас тоже весело. Пока стреляют не по нам, решили накрыть окопы новыми масксетями. На всех бирки – вязала такая-то девушка из Боярки. И тут из развернутой сетки на голову посыпались конфеты, чай и чекушки коньяка. Их засунули вовнутрь типа сюрприз. А мы думали, что такие тяжёлые, наверное, внутри мокрые. Теперь народ ходит щупает масксети. Сразу куча желающих накрывать". 

"У меня нормально. Сильные дожди. Весь в глине. Ворон с нами, ждёт журналистов (это – о знаменитом Мавике, которого бойцы подобрали ещё не умеющим летать воронёнком, и он прижился у них на позициях – УП). У кошки снова пополнение – 6 фронтовых котов".

Котов у них в отделении когда восемь, когда четырнадцать. Матёрые старые и котята. Коты прибегают к ним на позиции – перебегают границу. Российские коты. Наши потом их везут домой в Харьков, уже украинских.

Котики в нашей войне везде. "Люди стали добрее к животным", – говорит Андрей.

"Добрый" – тоже частое у него слово. "Я добрый командир".

Андрей – командир отделения. В его отделении один боец занимался строительным бизнесом до войны, другой был охранником в супермаркете, есть атошник, есть фермер. Из недавнего пополнения – "стрелок Лиза, позывной "Мальвина". 25 лет, мужу 45. Трое детей, но один от первого брака. Мужа призвали. На семейном совете решили – пойдёт она. "Я ему сказала: ты размазня, тебя сразу убьют". Харьковчанка, аполитичная".

Спрашиваю, на что похожа эта война, на какую. Андрей читал и рассказывал о множестве войн. Россияне сравнивают её с "Великой Отечественной", главной "скрепой". На Западе проводят аналогии с Первой мировой. 

"Нет, ни одна аналогия не подходят. Ни Спарта, ни Первая мировая, ни Руина после Хмельницкого, ни Парагвай (потери не катастрофичны). Здесь другое".

Андрей видит эту войну изнутри, как эту войну. Что совершается здесь и сейчас. Не повторяет прошлого, а открывает будущее.

"Всё будет хорошо"

"Будь что будет" – принятие будущего. Оно для стоика, фаталиста открыто. Не гнетёт, не пугает.

Андрей говорит и пишет о будущем – о том времени, которое наступит после войны. Как съездит в Германию к племяннице. У неё там жених, она замуж выходит. За немца из приличной бюргерской семьи, где в ней души не чают. 

Пишет: "У меня всё нормально. Посмотрел фото и подумал, сколько ж придётся отстраивать. У нас много разрушений, о Харькове и речи нет. После войны нас ждёт новая реальность. Будет интересно". Пишет: "Всё будет хорошо".

Пишу: утепляем дом. Андрей: "Дом – это нужно. Вообще дома пытаются обустраивать даже в прифронтовых сёлах. Это в крови, нацхарактер".

Дома в Харькове у Андрея остались два кота, подкармливает соседка. Частный сектор, коты дворовые, гуляют где захотят. Когда Андрей приезжает в увольнение на день – два, собираются возле него и спят вместе.

Увольнения и отпуск Андрей проводит в Харькове. Приезжает к старшему брату, встречается с соратниками по РУХу, навещает товарища, потерявшего руку и ногу: "Живчик, с протезом ездит по городу. До войны разработал свой метод литья цветного стекла для витражей. Такой Кулибин. Сейчас с моей подачи принялся за винокурение. Изобрёл супераппарат".

Андрей рассказывает, как в Харькове много яркой, живущей своей жизнью, завораживающей своим видом, молодёжи. Девочки в цветных париках и костюмах-косплеях. Мальчики на гиробордах, с белыми волосами. В центре много кафешек на улицах, посетителей в них. Нарядные девушки, стайкой, смеются. Дети играют возле фонтанов. Жизнь бурлит. Город живёт.

Его восхищает это бурление жизни. Как будто бы нет войны. Для этого он и на фронте.

На фронтовых фотографиях – с сослуживцами, вороном Мавиком, с автоматом – у Андрея взгляд такой, как я помню: с улыбкой. Но на одной, чёрно-белой, – суровый.

Действительно содрогнёшься, если не знать Андрея. Пристальный взгляд. Строгий, серьёзный, в душу. Взгляд самой войны.

Андрей Краснящих, для УП