"Ищу новый дом". Вернутся ли в Украину миллионы беженцев из-за границы
Почти пять миллионов украинцев, выгнанных из дома войной, сегодня живёт за границей. По опросам, половина из них там и останется. Половина вернется домой, в Украину, после войны – "если позволят условия".
Юридическим языком – они беженцы. Человеческим языком – многие из них так предпочитают себя не называть, оставаясь причастными к своей стране. Дистанционно. Вообще 2020-е с ковидом и войной канонизовали понятие "дистанционно".
Дистанция у каждого своя. Но есть общие для всех ее участки: чувство дома, чужое / свое, случай / судьба. Мы в общении, переписке с теми, кто выгнан войной за границу, постоянно попадаем в эти зоны боли.
Этот текст – часть таких обсуждений. Он о том, как выехавшие за границу украинцы вращаются вокруг Украины и носят войну в себе.
Чувство дома
Чувство дома – сначала про безопасность. Потом про уют. Уют – где тебе хорошо. Где всё под рукой и радует глаз. Дом отражает тебя, срастается с твоей личностью. Дома твое "я" везде.
Чувство дома – сначала про безопасность. Понимаешь это, когда ее нет – не ощущаешь себя защищенным, ищешь, где спрятаться за двумя стенами, но ее нет и там.
Вика Еленская (айтишница): "Одна з перших речей, що я побачила, як приїхала – величезна вітрина центру допомоги українцям у метро, на якій було написано: "Вітаємо в Угорщині, ви тепер у безпеці". Від цього розжався якийсь комок у горлі і вийшло поплакати".
Саша Гребенщикова (преподавательница): "В Тромсё (Норвегия – УП) очень красиво. Горы и фьорды. Стыдно про такое говорить, потому что взамен слов тут тебе дается всем телом внятно осязаемое чувство безопасности, которого я была лишена полтора года войны в Харькове и Днепре.
Я живу рядом с аэропортом. Меня уже не пугают самолеты: они летят мирно и весело, и это совсем не похоже на наши самолеты в Першотравенске, где мы жили летом 22-го. Они летели низко и страшно, и кот от страха стрелой мчался под диван и долго оттуда не выходил, и так по сколько-то раз на дню. И это же были наши самолеты! А мне все равно было страшно – и невозможно было перестать думать о том, каково было в Харькове, когда самолеты не наши".
Диана Безхутрая (школьница): "Я поняла: дом – не только место, где живем, но и состояние души, когда уют и покой, независимо от того, насколько далеко от Родины находишься. Я, жительница города-миллионника Харькова, оказалась в маленьком курортном селе на северо-востоке Франции. Только природа. Прошло пару дней, и я поняла, что именно этого мне не хватало. Увидеть стаю кур, пасущихся лошадей, пройтись в лес, услышать пение птиц, не слышать разрывающие тишину тревоги".
Кажется, твое "я", не меняется от переезда, ты тот же, что был под бомбами. Ключевое слово – "кажется".
Читайте також: 677 днів життя біженки і громадянки
Другой дом
Кажется, дом перенесся с тобою, ты его перенес, в чужие места. Которые так, вместе с домом, становятся нечужими. Всё более и более нечужими.
Вазик: "Краков становится все более знакомым, а Харьков постепенно стирается в памяти. Живет по-своему в воспоминаниях о счастливой в целом довоенной жизни длиной в пятьдесят лет. Но ты понимаешь, что он совсем другой сейчас, чем до войны.
В Кракове нет прилетов, в небе – самолеты. В Украине небо чистое, апокалиптическое.
Не надо заряжать павербанки или идти в коридор за "две стены", в подвал "ниже уровня земли". Но ощущения "дома" здесь, в Польше, все равно нет. И наверное, не будет".
Вообще-то Вазика зовут Владислав, Владик. Вазик приклеилось к нему на первом курсе, не помню почему. Другим прозвищем было "Лёлек и Болек" – совместное на двоих с неразлучным другом. Вазик осталось, "Лёлек и Болек" забылось – но напомнило о себе сейчас, тридцать пять лет спустя, когда он оказался в стране "Лёлека и Болека". Совпало. Будто определило судьбу.
Совпали и Харьков с Краковом. Краков рифмуется с Харьковом. Рифма делает предметы, явления похожими друг на друга. И так структурирует мир. Но "Краков – Харьков" не рифма – рифмоид, дурное созвучие, случайное совпадение, ловушка. Что искажает и то, что рифмуется, и то, с чем рифмуют. Вот-вот, кажется, и раскроется смысл, связи станут отчетливы. Но не становятся, их просто нет. Совпадает, но не накладывается Краков на Харьков. Хайфа на Харьков.
И вместо чувства дома возникает чувство дистанции.
Чувство дистанции
Чувство дистанции – и от дома, и от того места, где ты сейчас. Дистанция то ужимается, то разворачивается, путает тебе чувства и мысли.
Саша Гребенщикова: "Я помню, что понятное мне ощущение "лечу домой, в Тромсё" возникло у меня еще на подлёте к этому городу, в августе 23-го, после двух суток дороги из Украины за полярный круг.
Я люблю обрастать домами: к родительскому Краматорску в юности прибавился студенческий Харьков. Сейчас у меня есть еще один дом – моё Тромсё, куда я всегда рада возвращаться – из близкой Польши, Германии и сердечного Израиля. У меня есть еще один дом – но живу я в зазоре, между. Внутри маленькой дистанции".
Чувство дистанции сложнее, чем чувство дома. Особенно, когда кажется, что дистанции нет. Кажется – дом перенесся с тобою сюда: живи и наследуй. Кажется, видишь те связи (не совпаденья), что так искал. Что раскрывают смысл – почему ты здесь оказался, прижился. Те, что дают чувство опоры – чувство закономерностей в твоей судьбе. Что тебя не забросило сюда, а притянуло. Не случай – судьба.
Читайте також: Цукерка від війни зі смаком дюшеса
Костя из харьковского дома выходил редко. Затворник. Переводил Джойса. Строку за строкой. "Поминки по Финнегану", роман, который невозможно перевести. Брался за другие переводы, тем и жил. Джойс оставался делом жизни. Казалось, так и будет сидеть затворником, безвылазно, переводя Джойса, всю жизнь.
Жизнь изменилась войной. Он долго еще пробыл в Харькове, когда уже бахало и прилетало. Теперь он боялся выйти из дому. И вдруг оказался в Швейцарии. По приглашению литрезиденции. Как поэт. Джойс в Швейцарии, в Цюрихе, написал "Улисса", Джойс для Цюриха – как Кафка для Праги. Цюрихский фонд Джеймса Джойса случайно узнал о Косте. Теперь Костя – украинская знаменитость фонда, выступает, читает лекции, дает интервью.
Кажется, что судьба.
Антология прямого действия
Кажется, что судьба распорядилась и выстроила. Не было планов – вдруг налетел циклон, перенес в страну Оз. Дорога из желтого кирпича ведет к Изумрудному городу.
Не было планов – вдруг налетела война.
Кате Деришевой всегда было тесно – в Мелитополе, где родилась и выросла, потом в Запорожье, куда поступила в колледж. Катя – поэт. Но еще и с кипучей энергией.
Катя приехала в Харьков из Запорожья и за короткое время стала известна всем в литературном мире города. Маленькая хрупкая девушка с гигантским энтузиазмом и целеустремленностью организовывала литературные мероприятия и фестивали, издавала литературный журнал и серию книг к нему. Фестивали были международные, в Харьков по приглашению Кати приезжали известные поэты из других стран.
Чувствовалось, что Кате тесно уже и в Харькове, но Харьков она полюбила. Войну встретила в съемной квартире на окружной Харькова со стороны России. Семь дней, пока за окном непрерывно грохотало, и стены сотрясались, Катя, на пятом месяце беременности, пролежала в ванне, сжавшись в комок от страха.
Ванна потом войдет в ее стихи:
"крохотная ванна
напоминает коробку для кукол
в фильме "Объятья лжи"
где мать
страдающая гиперопекой
закрывала дочь в коробке
так и хочется сказать: мир,
я хорошая, я хорошо себя вела
открой, пожалуйста".
Когда россиян отогнали от окружной и обстрелы немного утихли, Катя выбралась. И оказалась в Германии. Франции. Риме. Софии. Финляндии. Сейчас в США. Занимается тем же, только теперь уже с ребенком на руках – буквально: "Илюша прыгнул на мой ноут, и теперь не знаю, как доделать антологию".
"Делаю харьковскую антологию военного времени, – пишет Катя, – 40% от продаж передадим на поддержку ВСУ / гуманитарную помощь". Антология прямого действия.
Судьба – это ты, твой характер и твои ценности. Твой мир, что не только вокруг, но и внутри.
Там внутри – связь с Украиной.
Эмиссары
Оказавшиеся за рубежом украинцы чувствуют себя представителями страны. Эмиссарами. Устаревшее слово, и редко употребляется, но по смыслу – оно. Со значением "миссия". Миссия оказавшихся за рубежом украинцев – напоминать о войне.
Анна Букий (педагог): "Недавно давали интервью для новостей. Когда меня спрашивают: "Вы счастливы?", натягиваю улыбку и пытаюсь взять себя в руки, чтобы не плакать.
Ой, забыла сказать, я сейчас на родине Роберта Бёрнса. Что вы о нем думаете? Читала, что его сравнивали с нашим Шевченко. Так ли это?"
Вика Еленская: "Моя українська психотерапевтка – в Португалії, я – в Угорщині. Про час зустрічі домовляємося "за Києвом", він наш новий Грінвіч. Можна порахувати собі черговий маленький дотик до України. Обертатися навколо України мені важливо".
Но важно – не всем. И когда это видишь, дистанция разжимается. Разжимается прямо в тебе. Становится больно.
Как другие живут без войны?
От переезда война для тебя не закончилась. Странно и больно, что ее не видят, не ощущают с тобою другие, когда она прямо здесь, в тебе. Как другие живут без войны?
Дарина Верцун (студентка): "Мені пощастило працювати в колективі переважно українців, які вже давно мешкають у Польщі, але я щиро не розуміла їх, коли вони питали мене, чому я вирішила переїхати сюди, до Польщі. Наче війна відбулась лише зі мною, наче лише я зазнала втрат".
Катя Деришева: "Я прекратила писать о войне. Я поняла, что начинаю работать с новостями, историей и фактами так, чтобы событие превратилось в метафору. Я искренне написала несколько текстов о Соледаре и о взрыве в Днепре, то самое фото девушки на плите, которое разлетелось по всему миру.
Но война – это трагедия, а не метафора. И я бросила писать о войне.
Я также поняла, что даже если я перестану о ней писать, она не уйдет из моей жизни.
Мой отказ писать о войне вызывает недоумение у коллег. Кажется, если ты не рассказываешь всем на свете о своем травматическом опыте, нужно постоянно оправдываться, потому что ты украинская поэтесса и от тебя этого ожидают. И каждый раз мне хочется оправдать себя, что я же из Харькова – разве этого недостаточно?"
Саша Гребенщикова: "Штука в том, что невозможно жить в мирной стране. Невозможно смотреть на красоту без слез. Невозможно чувствовать пустоту беззаботно смеющихся окружающих – как будто только горе нас наполняет. Я не хочу запретить людям радоваться, упаси боже. Просто можно я отойду? Мне нужна дистанция.
Вне своей страны ты страдаешь от того, что всем все равно. Что ты одна. Эмпатия окружающих не равноценна прожитому тобой опыту – да и от эмпатии люди тоже устают, и я не готова требовать от них включенного сочувствия. Они устают, они неглубоко, они неосторожны, они ранят. Или это я ранюсь?".
Иван (студент): "Они не понимают. Они ничего не понимают. Для них это как сюрреалистический рассказ. Мама приехала на новогодние праздники. Харьков бомбят. А она читает и не может поверить. Всего-то два дня назад была в Харькове и уже не верит в бомбежки в центре города. В квартале от нашего дома. А немцы, французы – им вообще не объяснишь".
Язык войны
Русскоязычные украинцы за рубежом переходят на украинский и для того еще, чтоб отличаться от россиян, которых в Европе много.
Таможенники на границе Латвии и Эстонии обращаются к украинцам по-английски или по-русски. Украинцам, которые не знают английского, приходится отвечать на русском, русский – язык врага, враг их из дома выгнал. Или иначе относиться к русскому, делить его на свой и язык врага.
Вазик: "Я подрабатываю охранником. Сейчас работаю временно в офисе такси, здесь требуют обязательное знание русского".
Иван: "Мамина подруга обиделась на неё и наорала, когда мама отказалась общаться с русской старушкой. Подруга сказала, что мы – "хохлы" – всё расчеловечиваем, с нами все понятно, а старушка ни в чем не виновата.
Не объяснить.
При этом разговариваем на русском, но это как бы другой русский. И с русскими сразу переходим на украинский, английский, немецкий. Сюр продолжается".
Ирина Евса, поэтесса из Харькова: "Мы с мамой здесь, в Дармштадте, стояли возле такого огромного центра, на площади, и я курила, и о чем-то мы говорили. И возле нас стояла женщина, которая тоже курила, и она, услышав русскую речь, так как-то напряглась. И потом, докурив свою сигарету, она подошла ко мне и так резко произнесла там несколько предложений.
Немецкого языка я не знаю, но из каких-то вот слов, которые я смогла понять, это очень резкое и неприятное осуждение всех русских за то, что они развязали войну. Ну, и в том числе и в мой адрес, поскольку она приняла меня за русскую. И вот странное такое ощущение было – с одной стороны, обидно, потому что не по адресу, с другой стороны, радостно, что люди это воспринимают именно так".
Сюр продолжается.
Ты хранишь Украину в себе, а связь со страной, где живешь, становится крепче и ощутимей. Благодаря работе, контактам. Да и места же красивые!
Читайте також: Додому. Чому українські біженці повертаються з Німеччини
Дом войны
Места красивые. Ты всегда мечтал побывать здесь, а может, пожить. Ощутить их, почувствовать. Зафиксировать чувство в себе. Раствориться в нём.
Вернется ли та половина опрошенных, что выявила "готовність колись повернутися в Україну, якщо для цього будуть відповідні умови", в Украину? Или останутся жить в красивых местах?
Катя Деришева: "Небо везде разное, в смысле разные оттенки синего, и природа красивая здесь)". "Вокруг красиво, недалеко океан".
Сергей (педагог): "Все сложно. Базель прекрасный город, "объективно" он уютнее, красивее, интересней, доброжелательней Харькова. Но я хотел бы вернуться: в моем возрасте обломно начинать жизнь заново".
Иван: "Бавария? Да!! Это лучшее, что может быть. Я скучаю и забыл одновременно. Хочу домой, но уже живу здесь".
Саша Гребенщикова: "Вне страны ты одна. У тебя есть только новости. Новости дают опосредованную картинку. Чужой опыт, пусть даже это опыт моих близких людей. Этот разрыв моей реальности с моей родиной для меня мучителен. Я понимаю, я физически чувствую, как я отдаляюсь от страны – спустя восемь месяцев жизни за три тысячи километров. Просто нереально, находясь физически так далеко, быть так же близко к стране, как ты был, находясь внутри нее. Связь истончается, и это меня очень мучает.
Это не означает, что я готова сейчас вернуться домой. Я знаю, почему я здесь и что я здесь делаю (я работаю), но ужасно хочется усидеть на двух стульях. А сидеть как-то получается только между. В зазоре".
Инна Соломаха (в Харькове – хозяйка салона красоты, в Польше – работница салона красоты): "Якщо чесно, я вже забула, що біженка)) Просто живу в Польщі, працюю і т. д.".
Вика Еленская: "Я насправді вже встигла полюбити Будапешт – довго опиралася, не могла змиритися з вимушеним переїздом, але любити місце, де я живу, для мене природно. Обідрані стіни моєї квартири в Харкові мені не завадили її полюбити".
Дарина Верцун: "Мені завжди казали: дім там – де серце. Але що робити, якщо в мене їх декілька? Перший – родинний дім у Лисичанську, який вже два роки в окупації, другий – гуртожиток у Харкові, в якому більше ніхто не живе, третій – людина в Ізюмі, яка на два метри під землею. З цими думками я провела перший рік у Польщі, було дуже важко впоратись зі своїми почуттями. Робота мені дуже допомогла. Щодня я завантажувала себе роботою по 12 годин, а моя голова звільнялась від тривожних думок.
Наразі пройшло вже більше двох років, як я тут. Я хотіла б сказати, що бачу своє майбутнє тут, але це було б неправдою. Так само, як я не бачу свого майбутнього в Харкові чи в Лисичанську. Тепер я шукаю новий дім. Хтозна, де чи в кому я його знайду. Єдине, про що шкодую, що не можу принести квіти йому на кладовище вже більше двох років".
Выгнанные войной за границу знают, где сердце. Сердце всегда при них. Бьётся в унисон старым воспоминаниям и новым местам – и войне, которая остается пока нашей общей эпохой и домом. К сожалению – домом.
Андрей Краснящих, для УП
