Культурная дистанция прямого выстрела

Культурная дистанция. Краеугольный камень в фундаменте нашей войны.

Культурная дистанция народов может быть разной. Например, между украинцами и норвежцами культурная дистанция будет явно больше, чем между украинцами и беларусами. Потому что кириллический алфавит. Потому что пространство православной культуры. Потому что восточная Европа, географическое соседство и славянские народы. Украинцы способны понять беларусов без перевода – в отличие от португальцев или греков. Но величина культурной дистанции определяет не только способность понимать друг друга. Порой она определяет еще и скорость ассимиляции.

Барбара Такман в своей книге "Августовские пушки" писала о предпосылках Первой мировой войны. Среди прочего, она вспоминала об аннексии Германией французских Эльзаса и Лотарингии по итогу франко-прусской войны 1870 года. Бисмарк был против этого шага, утверждая, что новые территории станут ахиллесовой пятой Германской империи. А когда Генеральный штаб настоял на аннексии, Бисмарк советовал предоставить жителям Эльзаса и Лотарингии как можно большую автономию, потому что "чем больше они будут считать себя эльзасцами, тем меньше – французами".

Культурная дистанция между французами и немцами была слишком велика. Берлин не мог убедить жителей аннексированных областей в том, что те отныне – немцы. Единственный шанс был в том, чтобы заменить национальную идентичность эльзасцев – региональной, но к Бисмарку не прислушались.

Германия управляла бывшими французскими территориями как "Рейхсляндом" – примерно так же, как и африканскими колониями. Такман пишет, что в результате немецкие чиновники озлобили и без того нелояльное население и ни о какой интеграции в империю речь уже не шла. В Первую мировую эльзасцы и лотарингцы отказывались воевать в составе немецкой армии, а в 1918 по итогу Версальского мира территории вернулись в состав Франции.

Культурная дистанция между народами – фактор, определяющий логику и поведение как оккупированных, так и оккупантов. И особенность нашей войны в том, что Россия отказывается признавать культурную дистанцию между русскими и украинцами.

Фразы про "один народ" – это ведь не формула троллинга. Это государственная стратегия. В рамках которой украинцам отказывают в праве на инаковость. В рамках которой на оккупированных территориях сперва уничтожают носителей украинской идентичности, а всем остальным предлагают объявить себя русскими. Сперва убирают тех, кто является носителем культурной дистанции, а затем душат оставшихся в объятиях. И ставку Москва делает как раз на то, что славянская этноязыковая общность, кириллические алфавиты и пространство православной культуры – вполне достаточны для поглощения и растворения.

Все последние тридцать лет российской политики в Украине – это попытка стереть культурную дистанцию. Отсюда – идеи второго государственного языка и общие учебники истории времен Табачника. Отсюда же – борьба с отдельной украинской церковью и продвижение гражданской религии под брендом "Великая Отечественная война". Москва всеми силами тормозила культурную эмансипацию и готова была оставить украинской культуре лишь роль эдакой региональной особенности – с варениками, шароварами и обязательным культом Переяславской рады.

Все эти тридцать лет Украина противопоставляла Москве свои попытки увеличить культурную дистанцию. Отдельный патриархат и единый государственный язык. Политику национальной памяти и собственный пантеон героев. Новоюлианский календарь и даже цвет беретов в украинской армии. Порой даже нелепые идеи – наподобие перехода на латинский алфавит – были ничем иным как все той же попыткой увеличить культурную дистанцию. Стремлением обособить идентичность и попыткой прочертить границу. Ту самую границу, которую Москва не оставляла надежд стереть. 

Культурная дистанция определяет сложность ассимиляции – в том числе добровольной. После аннексии Крыма оккупационные власти провели на полуострове перепись. Согласно результатам которой, число крымских татар на полуострове осталось неизменным – около 13%, а вот число украинцев за восемь месяцев сократилось на 10% (с довоенных 25% до 15%). Язык, этничность, национальная память и религиозный фактор сработали в первом случае. А отсутствие всего перечисленного – во втором.

Вполне вероятно, что Москва рассчитывала на сопоставимую скорость ассимиляции и на других оккупированных украинских территориях. Но особенность короткой культурной дистанции в том, что это фактор, который работает в обе стороны, а смена идентичности – это процесс с двусторонним движением.

По данным советской еще переписи в 1989 году 11,3 миллиона жителей Украины идентифицировали себя как русские. Вероятно, значительную часть из них составляли русифицированные украинцы, но это не столь важно, если учесть, что культурная идентичность – это всегда вопрос персонального выбора. Величина культурной дистанции позволяла им без особых проблем интегрироваться в украинское общество, а потому уже в 2001 году три миллиона из них выбрало украинскую идентичность вместо русской.

Смена идентичности была вопросом персонального выбора. Она не требовала смены конфессии, интеграция не усложнялась фенотипическими особенностями, и даже знание языка и истории стало значимым фактором лишь спустя десятилетие.

Все эти годы персональный выбор определялся суммой событий, которые происходили в личных биографиях. Украинские русские жили в стране, возмущались уровнем коррупции, выходили на протесты, реагировали на вторжение в 2014 и в 2022, волонтерили и уходили в армию. В какой-то момент сумма поступков становится важнее языка детства – и о прежней идентичности начинает напоминать разве что окончание фамилии.

Национальность оказалась не равна мировоззрению. Многие из тех, кто стал воевать на стороне оккупационной российской армии, вполне могли бы похвастаться украинской родословной. Но первичным оказались либо ностальгия по СССР и "утраченному величию", либо ситуативный фактор социального лифта, способный вознести тебя в условиях оккупации на пару этажей наверх.  

Те, кто встал на сторону Украины, не всегда могли похвалиться украинским бекграундом. Но первичным оказалось желание защитить свой дом и нежелание жить по тоталитарным правилам. В глазах Москвы все они теперь – изменники, не согласившиеся с ролью ирреденты. Каждый факт оккупации сопровождается террором против носителей идентичности – чтобы затем ассимилировать тех, кто в своей жизни готов сосредоточиться на ценностях бытового выживания.

Именно поэтому, когда мы говорим сегодня о нашей войне, фактор культурной дистанции не получится сбросить со счетов. Российское "решение украинского вопроса" состоит не столько в физическом геноциде, сколько в культурном. Потому что лишенных национальной идентичности украинцев Кремль всегда сможет объявить русскими.

Те, кто сегодня сражаются на фронте, бьются за то, чтобы провести границу между нами и ними. Любая попытка сократить культурную дистанцию так или иначе работает на Россию. Любая попытка увеличить – защищает от растворения и поглощения. У кого-то будет соблазн сказать, что от поглощения защищает не культура, а армия – и он будет прав. Но в том и особенность, что от идентичности людей, среди прочего, будет зависеть то, пойдут ли они в военкоматы, когда придет время.

Павел Казарин