Павел "Паштет" Белянский: На войне горизонт планирования – как у комара: или напьешься крови, или тебя размажут

Блогер, писатель и сценарист Павел Белянский стал известен в интернете под ником "Паштет" и затем всегда указывал его на обложках своих книг. 

Теперь "Паштет" − позывной Павла. Утром 25 февраля он пришел в пункт сбора терробороны Киева, вечером получил автомат. На следующий день опубликовал в Фейсбуке короткий пост: "Я из Луганска. Больше я не побегу". 

Белянский родился в семье военнослужащего. Когда-то хотел стать военным, но помешали проблемы со зрением.

Перебравшись в Киев, открыл фирму по изготовлению надгробий. Так появилась его первая книга "Я работаю на кладбище".

Когда Киевскую область освободили от оккупантов, Белянский напросился в боевую бригаду. С записью "ограниченно годен в военное время" в военном билете брать не хотели. Но ему удалось убедить, что почти не видящий глаз − не помеха, а с физподготовкой у него все в порядке. Так Павел стал пехотинцем-штурмовиком.

Сейчас его бригада воюет в Харьковской области. На передовой Белянский узнал, что на 15 сентября назначена премьера фильма "Я работаю на кладбище", снятого по его сценарию. Это история бывшего архитектора, у которого теперь похоронный бизнес. Фильм о страхе смерти и жажде жизни, где смешное и трагическое всегда рядом. Как и на войне.

Фильму долго не везло. Он был готов еще в 2020-ом году, однако прокат несколько раз откладывали: сначала помешала пандемия, затем вторглись россияне. Выбор новой даты в разгар войны Павел объясняет просто: "Ну, а почему нет? А если они завтра ударят бомбой? Горизонт планирования стал очень маленьким, а хочется, чтобы фильм вышел. Ведь, несмотря на то, что он про смерть, получилось очень жизнеутверждающее кино".

Мы поговорили с Павлом "Паштетом" Белянским об ощущении "здесь и сейчас", которое позволяет не сломаться на фронте, лекарствах против страха, мечтах в блиндаже, "ровном пацане" из Кривого Рога и героическом дяде Коле, который из подвала штаба терробороны в Киеве звонил жене и произносил строгим голосом: "Не могу больше говорить. Орки наступают – надо драться".

Далее прямая речь Павла Белянского.

Горизонт планирования и самый длинный день

25 февраля, когда я шел в штаб терробороны, мой горизонт планирования был полчаса. Взял с собой две "Мивины" и "Сникерс", все карточки и наличные отдал жене. И у всех так. У тебя горизонт планирования – как у комара: либо напьешься крови, либо тебя размажут. 

У меня оставалось какое-то снаряжение, но я многое раздал пацанам, у которых не было вообще ничего. Ну, и со мной делились: у кого-то были подсумки или рюкзаки, у кого-то ремни и разгрузки. Первую броню мне прислал глава харьковского "Правого сектора": "Я смотрю, ты воюешь. Тебе, наверняка, нужно".

В армии служат разные люди, но сейчас у каждого две цели: победить и выжить. Или, может, в обратном порядке − для кого что важнее именно в этот момент. Эти две цели людей сплачивают.

Когда я только приехал в часть, и нам еще не выдали обмундирование, все были настолько разные, что я думал: "Боже, где я? Кто все эти люди?"

Они были по-разному одеты − кто-то побогаче, кто-то беднее, с разной физической подготовкой, разных возрастов − и 20+, и 50+. А потом всем выдали форму, распределили по подразделениям, должностям. И ты смотришь на построение вечером − да мы же уже похожи на бойцов. 

Обучение – это не муштра, мы ни разу не ходили строем. Изучали вполне реальные вещи: как работать парами, как работать в группе, тактику малых групп, как окапываться.

На передовой нет интернета. Бывает, за неделю окопов ты пропускаешь все обсуждения. В ППД − пункте постоянной дислокации − все, конечно, читают новости, остро реагируют, ругаются. Могут быть и ссоры, например, из-за того, что кто-то дежурит чаще других. Но споры тут же прекращаются, когда объявляют боевую тревогу. 

Среди нас был парень наркоманского вида − тощий, с воспаленными глазами, дерганый, который мне сразу показался проблемным. А потом был бой, в котором он проявил себя красавчиком: был, где нужно, делал, что нужно, не ныл, не суетился.

При этом он остался своеобразным человеком, и иногда бывает трудно объяснить его поступки, зато в бою очень понятен и делает то, что должен. Если он у меня за спиной, могу быть спокоен.

Мой первый полноценный бой произошел 23 июля. Мы под Херсоном штурмонули село. Это был день, который начался в пять утра, а закончился в восемь вечера. Видел, в кого стреляю, и слышал врага: в нас летели гранаты под крики "Аллах акбар". 

Мы тогда отжали четыре российских БМП. Как говорят пацаны, "взяли на хапок": россияне не ожидали такой наглости. Они пытались эти "бэхи" у нас забрать, так как думали, что нас мало.

А нас действительно было немного − до 30 человек, но мы отбились и взяли село. Вслед за нами уже шел пехотный батальон, который в нем полноценно закрепился.

Из дневника Павла "Паштета" Белянского. 6 апреля

Я видел яму с рыхлыми песчаными краями. В яме лежали трупы русских солдат. Ни табличек с именами и датами, ни крестов − просто груда трупов под слоем песка.

Яма была глубокой, а тела на дне песок прикрывал еле-еле, так, словно ещё оставили места для других русских.

− Их присыпали хлоркой, − сказал мне мальчик. Он остановился у края ямы, расстегнул штаны и стал мочиться на песчаное дно.

− Ты знаешь, кто там, в яме? − спросил я.

− Конечно, − кивнул мальчик и застегнул штаны. − Еще бы.

Вокруг, ближе и дальше, слышался разноголосый собачий лай, то и дело скатывающийся в протяжный тоскливый вой.

Собаки, много собак, чьи хозяева уехали или погибли, собаки во дворах на цепях, или в домах и квартирах, или на улицах и в ближних холодных ещё лесах, сбившиеся в стаи и одиночки, отощавшие от голода, с впалыми животами и торчащими ребрами, с рваными ранами и испуганными глазами, собаки выли и лаяли вокруг постоянно. Днем их вой как будто немного стихал, а ночью висел над округой сырым туманом.

Мальчик сплюнул в яму и сел на велосипед.

− До завтра, − сказал он мне.

Здесь и сейчас

Как говорят наши пацаны, "поймать бледного", то есть испугаться, застопориться, начать искать способы увильнуть от передовой − это всегда вопрос времени.

Однажды мы с позиции вышли в "зону отдыха" в нескольких километрах. Туда тоже сильно прилетает, но есть укрытия, подвалы, где можно передохнуть, помыться, постираться. Мы вышли вечером, все очень уставшие. Улеглись спать, многие даже не мылись. А в пять утра нас разбудили по боевой тревоге и нужно было опять выходить на передовую. 

Я помню свои ощущения. Честно, чуть не плакал, потому что не успел ни отдохнуть, ни постирать грязную одежду, даже автомат не почистил: "Ну как так? Ну почему опять? Ну, пожалуйста". В этот момент я был готов сломаться. Но приказ есть приказ − вылез из спальника, надел всю снарягу, пополнил боекомплект.

И вот стою готовый и думаю: а чего стоять? Можно же присесть, пока нет приказа выдвигаться. Присел, почистил автомат − время же есть. Потом думаю: пока ничего не начинается, я могу, наверное, и поспать. Ну почему нет? Ведь здесь и сейчас ничего не происходит, "коробочка", которая должна нас забрать, еще не приехала. И я лег спать. 

Ко мне подошел товарищ. "Паштет, ты что делаешь?" − "Сплю". − "У нас же выезд". − "Ну да, но он же еще не начался, потому я сплю". − "Ты выпил что ли?!" − "Нет, просто сплю". А чего не спать-то? Я что-то могу изменить? Нет. Все, что я могу сделать здесь и сейчас − это лечь и поспать. 

Я уснул, а когда проснулся, увидел, что он тоже спит на соседнем каремате. После этого мне стало гораздо проще. Я вдруг поймал это ощущение "здесь и сейчас", и именно оно позволяет не сломаться. 

Трудно сидеть под минометным обстрелом. Я помню, как по нам в течение часа прилетело порядка сорока 82-х мин. И они ложились очень рядом: одна буквально в метре от входа в блиндаж, другая − в полутора метрах от нее, и ты понимаешь, что следующая может прилететь прямо сюда. Кто-то кричит: "Выход!". И ты считаешь: один, два, три. А все уже знают, что мина будет лететь 17 секунд. 12, 13, 14, 15, 16, 17 − не к нам. Фух! И опять: "Выход!". И так час. 

Но, когда это уже не первый обстрел, ощущение "здесь и сейчас" выручает − в тебя же не попало, а 17 секунд − это немало. Это прямо нормально. Ты эти секунды живешь, смотришь на пацанов. Давайте, говорю, в слова играть. Смотрят зло: "Пошел в жопу!" − "Жо-пу − следующее на "у". 

А потом наступает тишина − вообще класс. Можно сделать "кофе по-окопному": просто высыпать из стика кофе и сахар в рот и запить водой.

Из дневника Павла "Паштета" Белянского. 7 сентября

В учебке он был, пожалуй, самым нудным из инструкторов.

− Соответственно, − гудел он однообразным бесцветным голосом, став посреди комнаты, уперев руки в бока и растопырив локти, − знание и умелое применение тактики малых групп не только поможет вам эффективно уничтожать живую силу противника, но и сохранит жизнь личному составу подразделения.

Мы кутались в спальные мешки, лежа на полу вдоль стен, и старательно изображали глубокий сон уставших бойцов. А он стоял над нами, гудел и гудел.

− Соответственно, ваше обучение направлено как на повышение шансов каждого из вас выжить в условиях реального боя, так и обеспечить смерть врага путем его уничтожения.

− Ронин, − сдавался наконец кто-то из парней и жалобно скулил из теплой глубины спального мешка. – Ронин, ну будь человеком, дай поспать, ну, Ронин.

Это всегда было ошибкой. Стоило подать голос, и он вцеплялся в нас бульдожьей хваткой и не отступался, пока мы, в полном снаряжении и с оружием, не выходили в ближайшую лесопосадку на занятия.

Не знаю, почему он не приказывал. Мог просто крикнуть: "Подъем, желудки!", как это делали все старшие по званию, и мы бы быстро и торопливо подчинились. Но он убеждал – настойчивым и однообразно бесцветным голосом.

В июне, когда мы отбивали село в Херсонской области, на подъезде, у окраины, в наш грузовик россияне врезали из РПГ (ручной противотанковый гранатомет − УП). Нас подкинуло в бронированной будке, под ногами полыхнул огонь, покорежило заднюю ось машины.

Грузовик по инерции долетел до бетонного ангара, в котором наш передовой отряд ночь держал оборону. Мы кучей высыпали из кузова и бросились в укрытие. Бутылки с водой из нескольких паков рассыпались по дороге.

Потом был долгий бой. Нас накрывали минами и танковыми снарядами. Атаковала пехота.

Очень хотелось пить. Бутылки с водой поблескивали совсем рядом, вдоль дороги. Там свистели вражеские пули, поднимая пыльные фонтанчики.

− Соответственно, − привычно бесцветным голосом сказал Ронин, кивая в сторону дороги, −  чтобы обеспечить личный состав водой, надо просто сходить и взять ее.

− Там стреляют, − ответил кто-то из парней.

− Это война, на которой, соответственно, всегда стреляют по большей части, − кивнул Ронин, встал, отряхнул колени и вышел из ангара на дорогу.

Это была самая вкусная вода, которую я когда-нибудь пил в своей жизни.

Несколько дней назад Ронина не стало. Он погиб под Балаклеей, защищая Украину от российских оккупантов.

До встречи, брат, Максим Петрович Нещерецкий, позывной "Ронин".

Лекарство против страха

На войне всегда страшно, просто иногда ты контролируешь свой страх, а иногда страх контролирует тебя. Но страх можно и нужно побеждать юмором. 

Юмор разный: часто дурной, часто черный. "Поделить" снарягу − обычное дело. "Если тебя убьет, я забираю разгрузку, она у тебя самая клевая". − "А я − каску". − "А я − броник". − "Нет, броник и каску заберет командование, потому что они за ним числятся". Все ржут.

Кинематографическая тусовка стала собирать деньги на покупку машины для меня. Все − у Паштета боевой конь, все в восхищении − классная машина. Надо отвезти ребятам на передовую поесть. Загружают борщ, тушеную картошку, мясо − все в таких огромных пластиковых судках. 

Мы едем на позицию, несемся на невероятной скорости − стреляют же. И тут справа выстрел (или нам только показалось, что был выстрел). Я не нашел ничего лучше, чем просто свернуть с дороги, чтобы уйти от опасности.

Мы слетаем в кювет, бьемся в землю, выворачивается левое колесо, но машина как-то катится. А внутри мы. Все в борще, картошке и капусте. Она везде! Впечатление, будто мы с сержантом везли сзади динозавра, и его на нас стошнило. Я отколупываю с потолка картошечку, пробую − у-у, а она была вкусная. 

Сержант говорит: "Родной, пожалуйста, давай отсюда уезжать". И машина каким-то чудом на пониженной передаче въезжает в посадку. В этот момент подходит местный дед, мы его спрашиваем, сможем ли здесь проехать. "Вы − пятые, кто слетает на этом повороте. Конечно, вы там проедете. Огурцы мне не потопчите. Левее едьте, бл...дь", − абсолютно серьезно говорит он. 

В Киеве в комендантской роте у нас был дядя Коля − плотный, высокий, грузноватый дядька в возрасте, который всегда охранял задние ворота штаба. Спросил его позывной. Он, смущаясь, опустив глаза к полу, тихо говорит: "Позывной у меня "Тесссак". 

Дядя Коля с нами был совершенно счастлив. Выяснилось, что у него жена и дочки, поэтому он был рад тому, что теперь с мужиками занимается важным делом.

Сидя в подвале штаба в Шевченковском районе Киева, дядя Коля созванивался с женой и говорил строгим голосом: "У нас суперкоманда, мы бережем ваш спокойный сон. Все, не могу больше говорить. Орки наступают − надо драться". Это было так мило и смешно.

Позывные все придумывают сами. Я, конечно, Паштет. Со мной служит сварщик с позывным "Дуга". В сопредельном подразделении был Сквирт − очень простой парень. Ему явно понравилось такое хлесткое иностранное слово, значения которого не понимал. Но так как он разведчик с большим боевым опытом, никто не решился ему объяснить, что оно означает. 

Ровный пацан

Мы десятый день сидели в окопах под Харьковом, был очередной серьезный обстрел, нас постоянно крыли из минометов, танков, вертолетов. У одного парня случилась истерика. Он стал кричать: "Мне все надоело! Я хочу умереть! Сколько можно?!"

Другой парень хватает его за грудки, прижимает к земле, практически бьет и орет: "Мы − пацаны с Кривого Рога, ты что, хочешь показать, что мы тут какие-то не такие?! Да кто ты такой?! А-ну посмотри на меня и скажи: "Я пацан!" − "Я пацан!" − "Громче скажи!" Сработало, парень успокоился. 

Меня это впечатлило, и я после обстрела спросил "успокоителя", назовем его Стас, как он попал к нам в бригаду. А он говорит: "Пошел в военкомат, а тут приходят люди, зовут к ним. Бригаду назвали в честь козака-полководца, а он же не совсем, чтобы вор в законе был, но в авторитете чел. Ну, я и думаю − мне сюда". 

Стасу под пятьдесят, он когда-то получил условный срок за бандитизм, в свое время косил от армии в дурке. Когда началась война, сказал: "Это моя страна, идите нахер", − и пошел в военкомат. В 2014-м его не взяли, потому что в личном деле была старая запись о попытке откосить. А сейчас личного дела не нашли, так он попал к нам. 

Во время минометного обстрела всегда нужно смотреть, не пытаются ли оккупанты подойти к нашим позициям на расстояние броска гранаты. Выглядывать из окопа страшно, потому что может прилететь мина или пуля снайпера. Когда кто-то во время своего дежурства не мог себя заставить это сделать, Стас вылезал, смотрел и говорил: "Я тебе пример показал. Сейчас твое дежурство, так что теперь лезешь ты". И все это спокойно, не повышая голоса, но все лезли и смотрели.

Он всегда шел впереди меня, когда мы метров 50-60 проходили по опасной тропке от блиндажа до позиции: вокруг растяжки и неразорвавшиеся снаряды. Сойти с тропки − равняется смерти, а в темноте сойти с нее очень легко. 

Мы однажды сошли и бродили целый час в кромешной тьме. Как выбрались − не понимаю. Повезло. Идем, я держу Cтаса за руку и думаю: "Блин, сейчас кто-нибудь из наших по нам стрельнет. Какой конец". А его, как правильного пацана, заботит другое: "Не бери меня за руку, возьми за рукав". 

Про таких говорят "ровный". В мирной жизни мы вряд ли познакомились бы. Он из Кривого, я из Киева. У него рабочая судьба, "пацанская движуха". Но сейчас я счастлив тому, что этот правильный пятидесятилетний пацан со мной в одном окопе, потому что это человек, в котором я уверен.

С 23 на 24 августа мы были на позициях. Стемнело, до россиян близко, и мы слышим, что с их стороны работает бронетехника, у нее звук очень характерный.

Докладываю по рации, а мне в ответ говорят, что, по данным разведки, россияне планируют наступление, там наблюдается скопление техники и живой силы. В этот момент слышу выстрел из артиллерии, над головой с воем летит снаряд, потом − громкий хлопок, снаряд зависает на парашюте и включается "лампочка". А потом их целая гирлянда. Свет жутковатый – ощущение, что ты в операционной. 

Так получилось, что в тот момент с нами не было никого из командиров. Мы со Стасом обсуждаем, что делать. Он говорит: "Ну понятно, мы с тобой пойдем на позицию, а кто с нами еще? Нам нужно три гранатометчика. Кто умеет с гранатометом обращаться? Ага. Ты идешь, ты и ты". У меня первая мысль: "А, может, не надо никуда идти?" Да и пацаны говорят: "Если пойдет наступление, мы же там умрем". А он в ответ: "Стопудово умрем, но ведь умрем как пацаны. Ну, не знаю, лично я иду". И после этого все пошли.

Тогда ничего не началось, но это была ночь, когда я дофига понял про себя. Я же много и часто говорю о том, что жизнь всегда заканчивается смертью, поэтому глупо ее бояться. А здесь я понял, что смерти не боюсь, но страшно получить увечья и попасть в плен − вот два моих самых больших страха.

Из дневника Павла "Паштета" Белянского. 15 сентября

− О чем ты мечтаешь?

Мина со свистом врезается в землю где-то совсем рядом с блиндажом, меня подбрасывает на каремате, звуки на секунду глохнут, во рту становится сухо и шершаво.

Тридцать пятая мина за этот обстрел. Точно будет еще один прилет, их всегда четное количество. Это потому, что в ящиках мины лежат по две. Если русские ящик уже открыли, то один заряд валяться не оставят.

− О чем мечтаешь, спрашиваю?!

Удар мины в землю кажется ближе. Слышно, как осколки со злым шипением рубят ветки деревьев в обглоданной обстрелами посадке у нас над головами.

− О?! Чем?! Мечтаешь?!

Я наконец понимаю, что этот вопрос Вадик задает мне. А кому еще? В блиндаже нас двое. В сыром полумраке блестят зубы Вадика, он улыбается. Рожа черная от грязи и копоти, а зубы белые, и он скалит их в усмешке.

− Чтоб у них миномет заклинило, − наконец выдавливаю я непослушным ртом.

− Это не мечта. И жить с такой мечтой грустно, и умирать тоскливо. Думай давай.

− Чтоб путин сдох.

− Это обязательно случится. В этом мире вообще никто не живет вечно... Давай, расскажи мне мечту! Настоящую! Реальную! Такую, чтобы ух!

− А ты сам? Ты о чем мечтаешь? − зло ору я. Достал уже.

− Мечтаю расплатиться гривнами за коктейль "Слава ЗСУ" в каком-нибудь небольшом баре недалеко от центра Москвы, − Вадик достает сигарету из мятой пачки, не спеша, закуривает. − Пока мы мечтаем, у сатаны нет шансов победить.

Далекий хлопок. Выход мины. Свист прилета.

Значит, русские открыли новый ящик.

Обещание

Не знаю, о чем будет моя военная книга. От материала нужно немного отшагнуть, чтобы понять, что важно, что нет. А когда ты слишком внутри, для тебя все важно. Так и с войной. Такое погружение сильно мешает, но зато ты все остро чувствуешь и пишешь на нерве.

Однажды я лежал под нереально долгим обстрелом, было очень страшно. В таком случае молятся все. 

Тогда мне показалось, что обещание Богу каждый день что-то писать − равноценный обмен на жизнь. Так я пообещал каждый день писать что-то честное про войну. 

Я перечитал много книжек, в том числе про разные войны. Мне казалось, что плюс-минус понимаю, с чем придется столкнуться, какими будут ощущения, уровень страха. Но нет. У многих авторов эти описания очень правдивы и точны, но они не передают того, что ты в реальности ощущаешь. 

Поэтому все время думаешь, как можно описать эти секунды ожидания прилета или удар танкового снаряда в стену, за которой ты стоишь. Она вспухает над твоей головой, забрасывает тебя, товарищей кусками, и вот они уже лежат: у одного контузия, у другого − переломы руки и ноги, потому что на него упала бетонная балка. А вокруг воздух кофейно-серого цвета, ты его вдыхаешь, рот будто зацементирован. Пыль, кирпичная крошка, цемент садятся на глотку так плотно, что, когда пьешь, не ощущаешь вкуса воды, чувствуешь ее только желудком. 

Пока не знаю, как это все описать.

Алексей Батурин, для УП