"Я прошу все человечество: накажите Путина самым страшным судом!" Как жила освобожденная Балаклея во время российской оккупации
Балаклея впервые прогремела на всю Украину весной 2017 года. Причем прогремела в прямом смысле слова. Тогда на местном складе боеприпасов начался пожар, за которым последовали взрывы. Из окрестностей эвакуировали около 20 тысяч человек, а пожар тушили всей страной.
Тогдашние военный прокурор Анатолий Матиос и министр обороны Степан Полторак сразу же назвали ЧП диверсией, Полторак добавил, что к происшедшему могли быть причастны военнослужащие РФ или боевики "Л/ДНР".
Сегодня балаклейские события 2017-го кажутся прелюдией к полномасштабному вторжению России в Харьковскую область. С 2014-го этот регион пережил несколько терактов, но до февраля 2022-го не знал, что такое оккупация.
Балаклею россияне захватили 3 марта. Однако в начале сентября ВСУ начали успешное контрнаступление на харьковском направлении и заставили оккупантов отступить. Балаклея стала первым крупным городом области, в котором снова подняли украинский флаг.
"Украинская правда" съездила в освобожденную Балаклею, чтобы воочию увидеть следы преступлений оккупантов и пообщаться с местными жителями, которые полгода прожили под чужим флагом и на себе испытали все ужасы войны.
"Дашь каску подержать?" – спрашивает таксист.
Машина несет нас по пустому утреннему Харькову в направлении вокзала. На улице пасмурно и мрачно, срывается мелкий осенний дождь. Таксист одной рукой крутит руль, другой оценивает вес каски и параллельно хвастает боевым опытом:
"Тяжелая, бл**ь, у меня в Афгане легче была!".
Высаживаемся на вокзале. Кажется, что здесь собралась вся мировая пресса – слышны английская, немецкая и французская речь. Загружаемся в автобус и трогаемся с места, едем организованной колонной. Иностранные журналисты едят бутерброды и шутят. Если бы не повод поездки и бронежилеты на всех пассажирах, это можно было бы принять за обычный экскурсионный тур.
Проезжаем законспирированные названия населенных пунктов, бронзовые памятники Второй мировой, церкви с золотыми куполами и бабушками в косынках, поля подсолнухов.
На полдороги автобус делает остановку на перекур. Мимо нас проносится колонна ВСУ с трофейными танками с буквой Z. Украинские журналисты машут военным, американцы делают селфи.
"Перекладіть їм, що все добре", – затягиваясь сигаретой, обращается фиксер к коллеге.
От Харькова до Балаклеи – примерно 90 километров, до войны дорога занимала около двух часов. Но сегодня мы едем в объезд, поэтому будет существенно дольше.
На четвертом часу автобус медленно взбирается на гору по грунтовке.
"Come on, bus!" – подбадривают его американцы.
Немецкая журналистка тем временем озабочена рабочими вопросами.
"Can we ask for an interview with Zaluzhnyi?" – спрашивает она фиксера. Тот обещает попробовать.
Французский журналист сообщает коллеге грустную новость, которую только что прочитал сам:
"Jean-Luc Godard is dead".
Украинский журналист пеняет коллеге, что он уже полгода в нашей стране, но до сих пор не выучил украинский.
"Say "Слава Ісусу Христу!" – напутствует он. – Its typical Ukrainian greet".
Чем ближе к пункту назначения, тем больше за окном следов войны. В одном из сел на гараже видим надпись "Путин бешеный", дальше встречаем разбитую технику с метками V и Z, разбомбленные заправки, разрушенные частные дома, поломанные и сгоревшие деревья.
Навстречу снова едут украинские военные. Танкист высовывается из люка, улыбается нам и машет. Местные жители делают то же самое. Кажется, что попал в фильм о войне со счастливым концом. Но до хеппи-энда еще далеко.
"Дав бог, ми вижили"
Въезжаем в село Вербовка, которое в трех километрах от Балаклеи. Возле местного гастронома "Їжачок" – столпотворение. Преимущественно – пенсионеры, многие приехали на велосипедах. Нас уже привычно приветствуют как старых знакомых.
"They know you have chocolate", – улыбается коллеге американская журналистка.
Выходим из автобуса. Журналисты тут же окружают местных, наперебой задают вопросы. Мужчина в кепке с седой бородой приглашает нас на экскурсию. Петр Тымчук приехал сюда из Хмельницкой области 30 лет назад, работал водителем в местном совхозе.
"Це сільскій совєт наш був, – показывает он на изуродованное здание с выбитыми стеклами и табличкой у входа "Проход запрещен". – Пів году ми ж в окупації жили, через тиждень вони почепили (свій прапор). Як наші зайшли шість днів назад, зняли. А це їхній мусор остався, бачите. Вони не встигли прибратися".
Рядом с сельсоветом стоит покрашенный в зеленый "Жигули" с буквой Z.
"Ось дивіться – їхня машина, російська Z, – показывает наш гид. – Це мєлочі осталися. Он, подивіться, як дерево звалило, шпаківня валяється".
На земле видим раскрытую коробку с двумя снарядами.
"БМПшки тут стояли, – вспоминает Петр. – Бачите, шо осталося – чи з танка, чи з БМП, чи з БТРа, чи з пушки. Наші Збройні сили вже два БТРа отсюда зібрали, машини, танки порастягували, позбирали оружіє, снаряди".
Внезапно за нами цепляется овчарка.
"Оце Мухтар, їхня собака, служила їм, – объясняет Тымчук. – Вони сиділи на мосту, і вона постоянно з ними лежала. Потому шо у них була тушонка, і собака привикла дуже".
Петр утверждает, что россияне зашли сюда без боев. В тот день он находился в Балаклее.
"Я в шокє був, побачив їхні машини, автобуси, "Камази", – рассказывает он. – Вони тут не дуже (господарювали), в основном, в Балаклеї. Блокпости виставили на мостах. (Партизанів у нас) не було, боялися, а з чим іти?".
Жена Петра уехала в Житомир, сам он принял решение остаться. С россиянами старался не пересекаться. Однако 7 мая вышел на улицу без паспорта и попал в тюрьму, которую россияне организовали в Балаклейском райотделе полиции.
"Спитали: "Документи?" – вспоминает он. – Кажу: "Нема". "Поїхали, – говорють, – до виясненія". Допитувалися: "Назви два-три чоловіка, які служать у Збройних силах". А я відкіля знаю?
У камеру РОВД (привезли), там було сєм чоловік. Восємь днєй сидів в ізоляторі. Нічого не робили, не били. Потом в одно врємя мішок на голову наділи, вивели, зняли мішок, я стою вже за воротами: "Ви свободни". В мене кнопочний телефон був – ні інтернету, ні фотографій, нічого не було. Нарушеній ніяких, вони, відно, провірили. І я пішов додому.
По сьогоднішній день носю паспорт, хоч Збройні сили не провіряють ні паспорта, ні фамілії, а в мене вже привичка осталась".
Некоторым односельчанам Петра повезло меньше.
"У нас в селі отута хлопчина стояв – ну як хлопчина, мужчина 30 год – знімав, як їхня колона шла, – рассказывает он. – Забрали його, нема по сьогоднішній день, ніякого ізвєстія нема. Ніхто не знає, чи він в Росії, чи в полоні".
Сейчас Петр рад тому, что Балаклею и окрестности освободили от оккупантов:
"(Наші зайшли) неділю назад. Якось внєзапно так, бистро, молодці! Шо відчуваю? Я дуже радий, у нас двіжєнія не було, єслі на вєлосіпєді хто проїде... А щас машини українські-українські. Якось у шокі, не віриться, чесно!".
Здесь же встречаем бабушку в косынке на велосипеде. Ольга Ивановна Мирошниченко также провела всю оккупацию в Вербовке. Выехать из села после прихода русских у нее не было ни денег, ни возможности.
"Ми все терпіли дома. Мама моя старенька, ну як її бросати? В основном, сиділи в підвалах, не вилазили. Фух, ну це канєшно важко за це розказувати, – вздыхает она.
– Не знаєш, коли, де, шо нагряне, не встигла дійти, а тут снаряд зірвався. Хати поразрушувані, в городах снаряди лежать. У нас в хаті повибивані тільки вікна, вона і досі без вікон, бо нічим їх стекліти.
Ходили руські по вулиці – комендантський час, дивилися. Ну, ми ніде не вилазили, ми старі люди. Чули, шо стріляли вони, і бачили, як вони тікали. Тікали на БТРі, через желізну дорогу стрибали. Оце ми бачили, бо ж уже тоді трошки вилазили з підвала, почули, шо наші уже ідуть.
Наші діти до сіх пор сплять у теплому і в сапожках, літо пройшло, онучкі 12 років, вона вдівається на ніч, шоб кудись бігти, і рюкзак біля них".
На вопрос о том, что чувствует сейчас, после освобождения села, Ольга Ивановна начинает плакать.
"Почуваємо радість, шо наші хлопці їдуть усі, – сквозь слезы говорит она. – Дав бог, ми вижили.
Хай це все проходе, шоб ніщо це не верталося до нас. Хай всім миру, щастя, здоров'я і нікому не бачити війни, нікому снаряди ці не чути…
А нам – світла і тепла. Хотя би шоб в хаті 15-13 градусів було. Картошина, цибулина – ми ще якось в селі проживем. А от дров ніде не возьмемо, нам ніхто їх сюда не завезе".
Проходим чуть дальше и видим настоящие руины – местный лицей, который уничтожили оккупанты. От здания осталось меньше половины, а кирпичи, куски бетона и разломанные доски разбросаны на много метров вокруг.
Неподалеку от развалин встречаем добродушного мужчину с золотыми зубами в штанах цвета хаки. Владимиру Виннику 64 года, в Вербовке у него дача, живет в военном городке в Балаклее. Работал в той самой воинской части, где в 2017-м произошли взрывы боеприпасов.
"Я працюю у воєнской часті з 1980 року, – рассказывает он и озвучивает свою версию тех событий: – Я думаю, шо диверсія була. Ну як, там людей-народа стільки було – шо, своїх взірвуть? Думаю ж, ні".
Версию о халатности военных, которой после взрывов придерживались многие жители Балаклеи, он также отвергает.
"Ніякої халатності теж не було, – утверждает он. – То казки, тому шо перед цим дрони прилітали, скидали (вибухівку). Попали на евакоплощадку, там ящики з боєприпасів, но пусті. Чи тренірувалися (росіяни)… Тоді вже готовилися. А потом же ж пішов тот взрив".
Как и большинство местных, Владимир прятался от обстрелов в погребе. Но один раз все же попал под вражеский огонь и получил контузию.
"З погреба не вилазили, боялися всього, – вспоминает он. – Як обстрєл – сиділи, як обстрєла нема – вилазили з погреба води попити, шось поїсти, в туалет сходити.
Попав під обстрєл з місяць назад. З міномета. Це я точно знаю, бо в армії служив. Жінка стояла, у дворі ми стірали, ну надо ж перестірати! Не успіли заховаться, і ми у підвал ускочили. Трохи контузило, глухий я трошки".
Владимир говорит, что в окрестностях хозяйничали как представители марионеточных квазиреспублик, так и российские регулярные военные.
"У нас стояло "ЛНР" і "ДНР", – говорит он, запинаясь в первой комбинации согласных. – Були калмики, чеченци, і з Подмосков'я вояки, регулярні війська і ФСБшні, контрразвєдка, вся шантропа.
У них екипіровка друга була, вони ні то що ці голодранці (з "Л/ДНР"). Ось провода валяються, у них даже рацій не було, тєлєфони протягували ще со Второй міровой войни".
Как и наш первый герой Петр, Владимир вспоминает о том, как некоторые местные жители после встречи с оккупантами будто растворялись.
"Брали за все, що їм не нравилось. Не так глянув ілі не так сказав шось, – утверждает он. – Багато (зниклих людей). Ніхто щас не знає, де вони, шо з ними.
У воєнному городку у мене сусіда забрали, 37 суток держали. Повернули перед освобождєнієм (Балаклії). Він сказав: "Владимир Николаевич, лучше вам туда не попадать"".
Сейчас, после возвращения украинского флага, Владимир чувствует себя празднично:
"Випити хочеться! А нема! А так би щас рюмаху потянув!".
"Ви чого сюди приїхали? Їдьте до мамки!"
На выезде из Вербовки дорога упирается в разбитый и провалившийся мост, под ним наполовину в воде на боку лежит БТР.
Водителю приходится объезжать мост по импровизированной дороге из щебня, на полпути автобус предательски застревает. Несколько журналистов толкают его, но это не помогает. Другие тем временем испытывают мост на прочность, будто не замечая табличку "Небезпечно міни!".
Пока автобус пытаются взять на буксир военные, пересаживаемся в другой, который уже ждет нас на выезде с моста, рядом с зеленым фургоном с буквой Z.
Через несколько минут по пути встречаем сгоревший танк с такой же меткой. А еще – иссеченный осколками бетонный забор с эмблемой Олимпиады-80 и изображением Кремля.
На въезде в Балаклею видим обгоревшие и скукоженные машины, уничтоженные заправки и магазины с разбитыми окнами и вывесками, в которых не хватает букв.
Проезжаем частные дома с изрешеченными крышами и "панельки", усеянные осколками. По встречной едет мальчик на велосипеде и показывает нам "козу".
Высаживаемся на улице с говорящим названием Центральная. 10 сентября здесь на флагштоке возле горсовета подняли украинский флаг.
У входа в администрацию задумчиво восседает бронзовый Тарас Шевченко, рядом с ним – девочка с голубем авторства харьковского скульптора Сейфаддина Гурбанова.
Обе скульптуры – также с сине-желтыми флагами. Напротив – изуродованное здание торгового центра.
Сегодня в центре Балаклеи ажиотаж. Из кузова припаркованной "Газели" двое волонтеров раздают гуманитарку, к машине выстроилась длинная очередь.
"Один кулек на семью!" – кричит один из волонтеров толпе, но люди в первых рядах, кажется, его не слышат.
Те, кому повезло, выходят из очереди с заветным ящиком в руках. Но некоторым одной коробки кажется мало.
"А кто по третьему кругу ходит?" – возмущается волонтер.
Женщина в косынке с телефонным номером на руке терпеливо ждет своей очереди.
"Номерки есть?" – спрашивают у нее вновь пришедшие.
"Нет, тут живая очередь. Занимайте!"
Наталья Полянская с ужасом вспоминает прошедшие полгода. Вначале оккупации они с мужем перебрались из квартиры к ее матери в частный сектор. Прятались от обстрелов в погребе с внуками, потом отправили их в Днепропетровскую область. Сама Наталья не могла выехать из Балаклеи из-за лежачей матери.
"Сразу оккупировали, повесили тряпку свою (на горсовет) в марте, – вспоминает она. – Я была в трансе, у меня случился нервный срыв: плакала, слезы рекой лились.
(Еда-вода были) с перебоями, у нас ни запасов никаких... Каждое зернышко берегли, экономили. Потом уже начали оккупанты давать гуманитарку, приходилось брать, так как мы были голодные… Привозили (в магазины) колбасу луганского производства, но не хотелось даже попробовать.
А еще они стали раздавать пенсионерам рубли, как единоразовую помощь".
Русские устроили в городе настоящий террор. Наталья старалась не пересекаться с ними – даже взглядом.
"Все люди ходили, смотря в землю, – вспоминает она. – У мамы моей домик такой не совсем взрачный, может поэтому (русские к нам не заходили). А по квартирам, и по домам людей более состоятельных, которые уехали, обирали, мародерили капитально, машины отжимали.
Здесь после обеда уже никого не было на улицах. Боялись выйти позвонить, телефон все время приходилось оставлять дома, потому что у меня были загружены каналы патриотические.
Мобильный интернет сначала был наш, потом они его заглушили. В одном месте мобильная связь ловила, люди туда ходили. И они там частенько шерстили телефоны, в основном у молодежи, и забирали сразу ребят".
Несмотря на страх оказаться в плену у оккупантов, некоторые местные жители открыто бунтовали. Наталья вспоминает один из таких случаев, который произошел на рынке.
"Стоит бабка торгует, разложила какие-то арбузики, – рассказывает она. – Подходят к ней русские, на чеченцев похожи. А бабулька: "Хлопці, по нашему кажіть!". Возле бабки стоят, товар ее смотрят.
Один поворачивается: "Будь ласка!". А она: "Чого ви сюди приїхали?". Ну, думаю, сейчас бабку… А они: "Вы на нас говорите, что мы оккупанты, а мы покупанты!".
Бабуле 7 гривен положили, она кинула их: "Не надо в мене нічо куплять!". Я говорю: "Бабушка, та не надо, щас что-нибудь прицепится!". А она: "Чого мені їх боятися? Дід умер, сина вже немає, внуки повиїжджали, 25 соток огорода". И говорит им: "Ви чого сюди приїхали? Їдьте до мамки!"".
Русские, вспоминает Наталья, убегали спешно. Некоторые – прямо на ее глазах.
"Я их насчитала 17 человек, с рюкзаками, с карематами, со спальниками, – утверждает она. – Бежали не по дороге, а под окнами и под деревьями, потому что уже шли обстрелы. Я так рада была, смотрела на эти вертушечки.
Мне кажется – как говорят, на мій хлопський розум, – точечно наши (стреляли), прицельно. У нас на улице русские бросили бронемашину, вот в нее и попали. И они, конечно, убегали. А потом наши зашли".
Об освобождении города и приходе ВСУ Наталья вспоминает с неприкрытым восторгом.
"Как ребята наши приехали, я не могла на них насмотреться, – улыбается она. – Настолько ждали! Обнимала всех ребят, плакала. У нас большой виноградник, мы им винограда нарезали сразу, чтобы угощать. И потом тихие ночи – это вообще…".
"Накажите Путина самым страшным судом"
Для жителей Балаклеи радость деоккупации граничит с болью, которая еще долго будет напоминать о себе. Пока в центре освобожденного города раздают гуманитарку, всего в нескольких сотнях метрах, на улице 8 марта, криминалисты и следователи проводят эксгумацию.
По данным правоохранителей, 6 сентября, в последние дни оккупации, российские военные расстреляли в центре Балаклеи машину с гражданскими. В результате погибло двое мужчин. 7 сентября местные жители нашли их и похоронили здесь, рядом с частными домами, потому что по-другому было невозможно.
"Неподалік від цього місця, де ми тільки що зустрічалися, на перехресті вулиць, у рашистів був блокпост. Коли двоє цивільних людей проїжджали на автомобілі, рашисти їх розстріляли, – рассказывает начальник следственного управления областной полиции Сергей Болвинов, который руководит расследованиями преступлений на деоккупированной территории Харьковской области.
– Слідчими після оглядів тіла будуть скеровані для проведення судово-медичної експертизи і встановлення причини смерті. Ми зафіксували кульові отвори в голові та в іншому тілі – в стегновій артерії. Досудове слідство триває, буде зареєстровано кримінальне провадження".
Пока рабочие загружают мешки с телами погибших и гробы в фургон ритуальных услуг, в объективы многочисленных камер попадает убитая горем женщина в черном, проклинающая Путина. Это – мать одного из погибших, Валентина. Ее сыну Петру было 49.
"Я прошу все человечество: накажите Путина самым страшным судом! – взывает она сквозь слезы. – Пусть в первую очередь россияне, которые там верят ему... Они живут в империи лжи в России. Он врет на каждом шагу и пришел к нам в Украину со страшной целью – убивать, разрушать. Он убил моего единственного сына, которого мне никто не вернет.
Если бы он стоял возле меня, я бы его убила из его же страшного оружия. Поэтому я прошу всех матерей, у которых есть дети и у которых будут – восстаньте против этого убийцы!
Я прошу и бога сейчас, прошу, накажите этого убийцу, чтобы он никогда никуда не пришел с оружием. Он и еще где-то воюет, давайте всем миром остановим его. Сколько я буду жить, для меня мой сын будет всегда жив, и я буду бороться за мир, и за всех детей, чтобы ни одна мать не теряла, как я потеряла".
Валентина вспоминает, что в день трагедии ее сын ушел из дома и пообещал вернуться до комендантского часа. Но так и не вернулся.
"Ночью нет и утром нет, только закончился комендантский час, думаю: "Буду выбегать на улицу искать", – рассказывает она. – И вдруг женщина подходит: "Пройдите по такому-то адресу". Я говорю: "Что случилось? Он жив?". Она говорит: "Я ничего не знаю".
Иду и думаю: "Наверное, его задержали". А в тот вечер, когда он вышел, как раз был последний вечер бегства рашистов с Балаклеи. Они тут метались, тикали, ездила техника, облепленная солдатами как мухами. И мой сын с другом на машине попал в центре под обстрел. Очевидцы рассказывают, что человек 15-20 с автоматами вышли со двора дома и в упор расстреляли эту машину".
Вспоминая о том, как узнала о смерти сына, Валентина снова начинает плакать.
"Я, когда увидела эту картину ужасающую, кричала на всю Балаклею – думала, небо разразится, – проклинала войну эту, Путина! – всхлипывает она. – И я поклялась, сыночек, что буду жить и бороться за тебя, чтобы отомстить, чтобы наступил мир на Земле, чтобы Путина вообще не было. Пока он жив, покоя нам не будет".
Тем временем рабочие захлопывают двери фургона ритуальных услуг. Экс-заместитель министра внутренних дел Антон Геращенко, курирующий пресс-тур, благодарит криминалистов и следователей:
"Спасибо вам за работу, ребята, эти слезы матери увидят 500 миллионов людей".
"Некоторых били так, что они говорили: "Меня точно убьют"
В ужасе от увиденного возвращаемся на улицу Центральную, где час назад раздавали гуманитарку. Здесь, в пяти минутах от горсовета, находится местный райотдел полиции.
Последние полгода в этом здании располагалась та самая тюрьма оккупантов, в которой восемь дней держали Петра из села Вербовка, вышедшего на улицу без паспорта, и еще многих ни в чем не повинных гражданских.
Прямо сейчас внутри здания работают криминалисты – фиксируют следы преступлений россиян, которые организовали здесь настоящий концлагерь на 40 человек.
"Для розуміння – цю вулицю люди обходили стороною, бо рашисти могли в будь-який час загарбати будь-яку особу та посадити до себе в тюрму. Це майже як Освенцим, організований рашистами в цьому місці", – подчеркивает Сергей Болвинов.
Заходим во внутренний двор, поднимаемся по ступенькам, проходим в узкий коридор с выцветшим линолеумом на полу. Справа – окна с решетками, слева – несколько железных дверей с облупившейся зеленой краской.
"В цій маленькій кімнаті знаходилося вісім людей. В кожну кімнату орки провели відеонагляд. В таких нелюдських умовах тримали людей", – рассказывает Болвинов и приоткрывает дверь.
В нос сразу же бьет резкий и неприятный запах. Заходим внутрь. Стены камеры выкрашены однотонной краской, которой обычно красят подъезды, на полу валяются бутылки, тряпки и прочий хлам. У стены – деревянная табличка с перечеркнутыми датами.
"Люди ставили відмітки на стінах, скільки днів вони тут знаходилися. Ще написали молитву "Отче наш" на стіні", – рассказывает полицейский.
Держали в тюрьме и женщин. Женская камера немного просторней, чем мужская, стены в ней обиты деревом, есть маленькое окно под потолком и пару матрасов. Роли тюремных надзирателей камер на первом этаже выполняли солдаты "Л/ДНР".
"В цій камері одночасно перебували 6-8 жінок, деяких били, – объясняет Болвинов. – Були тут працівниці МНС, яких вони затримували в місцевому відділку. Знаходилася вчителька початкових класів. Після утримання близько 13 діб їй стало зле. Цю вчительку вивели на вулицю, записали з нею інтерв'ю, що вона підтримує "руський мір" і дуже добре відноситься до Росії, та передали на територію, підконтрольну Україні".
Поднимаемся на второй этаж и заходим в кабинет участкового – здесь несчастных узников пытали сотрудники ФСБ. На полу разбросаны документы, тряпки, патроны, с лампы свисает мухоловка. В стенах – дырки.
"На стіні є отвори від куль, з метою залякування вони могли стріляти поверх голови", – предполагает Болвинов.
Россияне обматывали заключенным пальцы рук проводами и подавали напряжение, надеясь выудить из них нужную информацию.
"Катували, щоб дізнатися інформацію про місцерозташування військових, чи є особа корегувальником, – объясняет полицейский. – Деяких вони вважали зрадником, оскільки брат чи родич служили в ЗСУ. А декого просто на вулиці затримували, якщо йшов у комендантську годину або їм особисто не сподобався".
32-летний Артем Варченко – один из тех, кто прошел здесь все круги ада. В тюрьму он попал 10 июля, после того как россияне пришли к нему домой и нашли фотографию брата, который служит в ВСУ. И в итоге застрял в российском концлагере на 46 дней.
"Заехал БТР, они улицу проверяли, сначала искали оружие, зашли в дом, начали лазить по шкафам, – вспоминает Артем. – Нашли фотографию брата в форме. Говорят: "А это кто?". "Брат". "А что он, служит?". "Служит". "Ну, – говорят, – поехали". Глаза завязали, сначала по городу катали. Понял, где нахожусь, только когда в камеру завели.
Матушка узнала только на 19-й день, когда одного из камеры выпустили. Все говорили друг другу адреса, чтобы (когда кого-то выпускали) хотя бы родственникам сказали, где человек находится. Потому что когда они сюда приходили, им отвечали: "Нету здесь таких"".
В камере размером полтора на три метра вместе с Артемом удерживали еще шесть человек. Среди сокамерников были пожарный и бывший военный. Последнего задержали за то, что до 26 февраля у него на окне висел украинский флаг – в итоге отсидел в тюрьме 25 дней.
"Камера вообще на двоих, там было две шконки, – рассказывает Артем. – В шесть утра и в шесть вечера водили в туалет. В колонну по пять строили, руку на плечо, мешок надевали так, чтоб полметра перед собой видеть. Унитаза в камере нету, если по-маленькому – баклага пятилитровая из-под воды с крышкой.
Кормили два раза в день, давали кашу без соли, без ничего. Иногда в обед попадался суп, если солдаты не доедят, праздник такой. И то, бывало, закинут на камеру тарелку или две, по три ложки по кругу пускали на всех, вот и вся еда".
Под конец заключения Артема вызвали на допрос. И в итоге начали пытать. Один из истязателей был в маске, второго бывший узник узнает, если увидит.
"Постоянно слышал крики, – рассказывает Артем. – Они отключали вытяжку, чтобы было слышно, как люди кричат, когда их на электричество запускали. Даже женщин так пытали.
Когда меня забрали на допрос, дали два провода (в руки) и начали магнето крутить – как (циферблат) телефона, больше 100 вольт дает. Чем быстрее крутишь, тем сильнее напряжение. И он крутит-крутит и говорит: "Не отпускай, отпустишь – пиз***ец тебе".
При этом постоянно спрашивали: "Где брат служит?". Потом говорят: "Неинтересно! Рассказывай, кто здесь из военнослужащих бывших остался". Говорю: "А я откуда знаю?". Тем более, в Харькове работаю постоянно. Они говорят: "Врешь!". И начинают крутить сильнее, напряжение прыгает, (бьет током)".
Артем при этом считает, что ему досталось меньше, чем другим заключенным.
"Некоторых били так, что они говорили: "Меня точно убьют". Я говорю: "Успокойся, все будет нормально", – вспоминает он. – Одного – "партийный" был – побили и держали, пока синяки не сойдут, чтобы выпустить. Сам я как дикарь перепуганный вышел отсюда".
В полиции утверждают, что одного из здешних узников забили до смерти.
"У нас є інформація про одного загиблого цивільного, якого вивезли з цієї адреси, – говорит Болвинов. – Його забили у дворі, передали ритуальній службі і поховали на кладовищі".
Когда оккупанты отступали из Балаклеи, оставили людей в камерах. Но узники смогли сами выбраться на свободу.
"Ми зараз бачимо розбите вікно, – показывает полицейский. – Коли рашисти відступали, кинули людей замкненими в цих кімнатах, без води та їжі. Щоб врятувати своє життя, вони вибили скло, самий маленький виліз через вікно, відчинив ці двері і звільнив інших".
Официально
До войны в Балаклее проживало примерно 27 тысяч человек, сегодня – почти в четыре раза меньше. И хотя сейчас над городом снова развевается украинский флаг, чтобы местные жители оправились от шока, необходимо время.
Пока что жизнь в Балаклее остается экстремальной – оккупанты уничтожили критическую инфраструктуру города, сейчас здесь нет света, воды, мобильной связи, интернета.
"Ми маємо забезпечити для людей тут відновлення критичної інфраструктури, оскільки у нас іде зима, – говорит глава Харьковской областной военной администрации Олег Синегубов.
– Наприклад, скажу щодо світла. Ми відновимо частину електромереж вже до кінця цього тижня, за місяць прогнозуємо, що повністю підключимо місто до електроживлення. Однак це буде враховувати ту військову обстановку, яку ми будемо мати.
Тобто зараз ми будемо відновлювати саме критичну інфраструктуру. Далі маємо допомогти людям там, де можемо відновити: вставити вікна, полагодити дахи тощо. Якщо ми бачимо ось таку школу, то, звичайно, це абсолютно буде нове будівництво, але про це ми будемо говорити вже після нашої перемоги".
Актуальным при этом остается вопрос разминирования деоккупированных территорий Харьковской области. Помогать с этим будут и дополнительные подразделения ГСЧС из других регионов.
"Зараз, коли ми йдемо на відновлення критичної інфраструктури, електромереж, стикаємося з тим, що навіть опори ворог, відходячи, замінував", – объясняет Синегубов.
С началом оккупации мэр Балаклеи Иван Столбовой перешел на сторону россиян, агитировал своих заместителей лояльно относиться к оккупантам. В апреле стало известно, что Столбовой сбежал в Россию, ему заочно предъявили подозрение по факту госизмены.
"Зараз по Харківській області більше 100 кримінальних проваджень, які розслідуються щодо фактів держзради, – утверждает глава области. – Є у нас, звичайно, такі факти, коли зрадили мери міст – зокрема, Куп'янська та Балаклії. І тут, звичайно, зрадили перш за все своїх близьких, свій народ, своїх виборців. Зараз діям кожного має бути надана правильна юридична оцінка".
Учитывая, что сейчас в Балаклее фактически нет руководителя, вопросами социальных выплат, возобновления работы банковской системы и больниц будет заниматься военная администрация.
Важной остается и фиксация преступлений, совершенных россиянами во время оккупации. Для этого правоохранители опрашивают местных жителей и военных.
"Наше завдання зараз – все зафіксувати, щоб міжнародна спільнота дізналася, які злочини РФ вчиняє на окупованих територіях, – заверяет Синегубов. – Тут ми знайшли місця поховань, поки що п'ять тіл, але ми впевнені, що, на жаль, на цьому не закінчиться".
Глава ХОВА говорит, что на данный момент оккупированными остаются 6% Харьковской области, хотя до контрнаступления ВСУ было 32%. По словам заместительницы министра обороны Анны Маляр, на сегодняшний день освобождено примерно 8500 квадратных километров области, 388 населенных пунктов и около 150 тысяч человек.
Но расслабляться очень рано – война продолжается.
"У нас ще перемогу не забезпечено, – подчеркивает Синегубов. – Ми маємо зробити все разом з нашими військовими для того, щоб не допустити знову взяття під окупацію будь-якого населеного пункту – і не лише цього. У нас іде війна, і ризик завжди є".
***
Обратно в Харьков едем через Чугуев, получается существенно быстрее. Журналисты уже не так бодры, как по дороге туда – не то от увиденного, не то от усталости. А может, от того и другого сразу. Одни лихорадочно стучат по клавиатуре, чтобы первыми сдать тексты, другие молча смотрят в окно.
Там словно снова показывают страшное кино, очередные ужасы войны: разрушенные жилые дома, ржавые останки машин, следы бессмысленной российской агрессии, которая, кажется, не имеет дна.
На въезде в областной центр нас встречает стела с названием города и следами боев – невольное напоминание о героическом статусе Харькова. Города, который уже второй раз за последние восемь лет дал отпор врагу и, несмотря на ежедневные обстрелы, не сдается.
А немного дальше указатель – Симферополь, который как бы намекает: любая война когда-нибудь заканчивается, а добро должно победить.
Дмитрий Кузубов