Слезы, молитвы и черешня, которую некому есть. Как живут под обстрелами в Циркунах Харьковской области
Циркуны – поселок в нескольких километрах от Харькова. С первых дней полномасштабной войны его оккупировала российская армия, которая безуспешно пыталась взять областной центр штурмом.
В начале мая Циркуны освободили ВСУ, сегодня до линии разграничения отсюда – чуть более 10 километров. Село остается горячей точкой и практически ежедневно подвергается обстрелам.
"Украинская правда" съездила в Циркуны и пообщалась с местными жителями, которые невольно стали заложниками российского террора.
"Хар…в", – провожает нас блеклая надпись на Окружной дороге, на выезде из города. В первые дни полномасштабной войны на него наступала русская армия, прямо здесь велись бои, и "Харків" лишился двух букв. Но выстоял.
Окружная находится прямо за Северной Салтовкой, самым пострадавшим районом Харькова, и служит таким себе рубежом двух реальностей. Если на Салтовке с ее почерневшими "панельками" царит атмосфера постапокалипсиса, то за Окружной начинается настоящая война, в воздухе витает напряжение. Дальше пускают только военных.
До Циркунов отсюда – чуть больше двух километров. На когда-то оживленной трассе сегодня абсолютно пусто, на обочинах стоят разбитые вдребезги заправки, сгоревшие магазины, переломанные бетонные столбы и частные дома с продырявленными крышами. По левой стороне – черная иномарка, помеченная оккупантской буквой Z, справа – покореженная остановка с надписью "<3 Циркуны", чуть дальше – руины двухэтажного здания.
Поселок Циркуны был последним форпостом украинской армии перед Харьковом. Поблизости находится Вяловское водохранилище с живописными пейзажами. Его окрестности еще недавно считались лакомым кусочком для дачников и просто любителей отдохнуть от городской суеты.
В первый же день большой войны, когда противник пытался взять Харьков штурмом, в Циркунах появились русские танки. Село оказалось в оккупации, из него русские обстреливали областной центр.
"До нас (Циркуни) штурмували інші підрозділи, ми – підрозділ територіальної оборони, наша задача була тримати оборону в самому місті (Харкові). Але потім бойове розпорядження прийшло зовсім інше, і ми вийшли вже на другу лінію межі зіткнення. Ми тут вже майже півтора місяці знаходимося", – рассказывает командир 229-го отдельного батальона территориальной обороны 127-й отдельной бригады ТрО, капитан Сергей Пастух.
Сегодня (по состоянию на 9 июня – УП) линия разграничения проходит между Русскими Тишками и Борщевой. Обстановка там остается крайне неспокойной, обстрелы не утихают ни на день.
"Між нами та окупантами відстань десь 450-550 метрів, тобто ми візуально бачимо їх, а вони – нас, – объясняет Пастух. – (Вони) постійно запускають дрони, які з висоти польоту бачать наші позиції і наш рух, приходиться знаходитися в укриттях.
По наших позиціях постійно йдуть обстріли – як стрілецькою зброєю, так і тяжким артилерійським озброєнням, "Гради", 120-ті міномети, працюють танки з прихованих позицій. І навіть щось більш потужне зі сторони Російської Федерації.
Буває таке, коли година, можливо, півтори – затишшя. А потім знов – особливо якщо цивільне населення десь намагається проїхати на автомобілях до своїх будівель.
У нас, на жаль, немає, чим відповідати, тяжкого озброєння немає. Дякуємо, що наші закордонні партнери нам пересилають (зброю), але того недостатньо. І дуже повільно (йде постачання)".
"Прислухаєшся – чи бігти до погреба? А воно б'є і не спрашує"
До начала полномасштабной войны в Циркунах проживало приблизительно пять тысяч человек. Сегодня, по словам военных, – не больше тысячи, преимущественно пенсионеры.
Визуально кажется, что в селе остались единицы. На многих воротах написано "Люди", хотя, за воротами их, судя по всему, давно нет.
Дырявые крыши домов и разбросанные кирпичи невольно напоминают о преступлениях "русского мира" против мирных жителей. Из дороги то тут, то там торчат снаряды, в огородах зияют воронки.
"Ворог залишив після себе руїни, – комментирует Сергей Пастух. – Моя власна думка, що в них стоїть задача – максимально нанести пошкодження нашим будівлям і нашій мирній інфраструктурі".
На лавочке возле одного из домов греются на солнце трое пенсионеров, над забором как ни в чем не бывало вьется виноград.
"Сегодня более-менее (тихо), а вообще стреляют крепко, всьо разбывають. Нам хочеться миру і всьо, нам хочеться миру, зайчики, – говорит Люба, бабушка в цветастом халате, и показывает нам осколок от "Града": Бачите, хлопці, це після доща, не поржавіло, недавно прилетіло. Їх тут море".
"Отаке прилітає нам – подарки, – добавляет ее подруга Женя. – Так це на вулиці, а у дворі скільки ми зібрали всього! Вікно вибите, і у простєнок у хаті влупили".
"Фосфорні (боєприпаси) недавно кинули на деревню. Упало на машину, машина загорілася, згоріли дома, один і другий".
Люба не выезжала из Циркунов, ее родственники разъехались, внук перебрался в Польшу. Во время обстрелов она ходит в погреб, муж не может по состоянию здоровья.
"Погребок есть, сырой, конечно, и невысокий, – рассказывает она. – С первых (дней туда ходим), восемь человек было, сейчас одна осталась.
Муж лежачий наверху, а шо делать, куда его заволочить… В комнату не захожу, боюсь. По огородах попадало, кругом ямы таки и таки (снаряди) валяются, пообгараживали. Страшно по зелени ходить".
"Це може неделі дві, не дуже давно, – объясняет Люба и задает вопросы, на которые нет ответов: Когда война закончится? Вообще зачем она началась?
Це не война, це просто смертоубийство. Хиба по людях бьют? Тут же нема вообще солдат, а бьють и бьють. По обычным (домам бьют). Тяжело, переживать такое никому не пожелаешь, ни одной стране было не нужно такое".
К лавочке ковыляет бабушка с перевязанной ногой и двумя палками в руках. Представляется Валей и диктует военным адрес своего разрушенного дома. В ночь со 2 на 3 июня он оказался под ударом агрессора. С тех пор она живет у Жени с мужем.
– Розбили (дом Вали), влетіло добряче! – громко сокрушается Женя.
– Ні хати, ні сараю, ні кухні – нічого! – добавляет ее муж Сергей.
– У вікно витягували її удвох з дєдом. Що, вона хату востановить? Куди їй? Вона одна єдінственна, нема ніде нікого, один у полі воєн, 75 год і дві палки в руках. Она на авіаціонному заводі проработала 47 год, і тепер хотя би хто спросив: "Де ти ділася? А може, в тебе на кусок хліба нема?"
– Ни света, ни газу, ни воды, ничого нема.
До того, как выйти на пенсию, Женя работала начальником жилищно-коммунального отдела и до сих пор сохранила командный голос. Мужа уволили с работы, пенсию они не получают. Уезжать не хотят, даже несмотря на ежедневные обстрелы. Да и возможности нет.
"Оце все наживали і бросить? Та нема у нас нікого в Харкові, син виїхав у Кобиляки під Полтавою. І менший виїхав, у них діти маленькі, – объясняет она.
Прислухаєшся – чи до погреба бігти? Летить – мигом туди. А воно б'є і не спрашує. Трудилися з дєдом, садили і віноград, і маліну, і єжевіку, і клубнику. І нахер усе змело. Чорно. І яма така, шо надо "Камаза" три землі туда.
До чого ми дожилися, всю жизнь робили, а тепер і перевдіться нема в шо! Дєд пішов у сьомий дісяток на роботу – ні зарплати, ні пенсії, із роботи уволили, хотя би пенсію (дали). Я вже казала – невже нельзя як-то її привезти? Можна ж!
Ото спасибо, ви остановились та гуманітарка, та хлопці утром медікамєнті привезли".
"Когда гремит, читаю молитву"
Разрушения в Циркунах не особенно бросаются в глаза из-за бурной растительности. Но не заметить дома, от которых "русский мир" оставил голые стены, невозможно. К тому же, когда оккупанты отступали, выносили из домов технику и минировали территорию.
"Є таке поняття – зайти в двері і вийти у вікно, – объясняет Сергей Пастух. – Коли вони звідси відходили, заходили в двері будинків, мінували входи, вилазили через вікна і залишали територію.
Тут роботи для саперів дуже багато. У нас є саперний підрозділ, своїми силами ми трішки розміновуємо, але у нас завдання інше – там, де переміщуємося, там і розміновуємо".
У одного из домов, которому посчастливилось остаться целым, замечаем белый электромобиль Nissan Leaf с открытым багажником. Внутри – нагромождение ящиков и коробок. Мужчина в бронежилете, каске и темных очках пытается что-то найти среди них и заглядывает в салон, также набитый ящиками и коробками.
Алексей развозит гуманитарку. О себе говорит неохотно – лишь то, что сам из Харькова, периодически жил в Циркунах до войны, сейчас безработный, а здесь – по собственной инициативе.
"Раз-два в неделю развозим лекарства, продуктовые наборы, корм, – рассказывает он. – У меня есть чат, адресные посылки кто-то кому-то присылает, кто-то на свои деньги собирает пакеты, у кого-то фирмы организовали 30 пакетов, где-то военные дают контакты, где взять и развезти уже на мое усмотрение".
Внезапно раздаются глухие звуки, похожие на работу систем залпового огня. Но Алексей, кажется, не обращает на них никакого внимания.
"Всех (обслуживаем), но в малой степени, – продолжает волонтер. – (Живут здесь) херово, потому что в основном в подвалах, лекарств всем не хватает, еды. Раздача происходит в центре, по краям не хватает, а местный голова развозить не хочет.
Люди в основном им недовольны, потому что, даже если приходят к нему за жратвой, он говорит, что ее нет, хотя реально военные говорят, что контролируют – всегда склады полные".
К машине подходит седой мужчина в рубашке блаженного вида. Блаженный представляется Геннадием.
– Собачкам есть что-то? – интересуется он.
– Корм для собак ищете? – переспрашивает Алексей.
– Да, у меня питбуль белый. Риса ему наварил, надо что-то добавить. А что вы предложите питбулю?
– Питбулю? Да почти ничего. Консервы были, но мужик их забрал. Хотя вот, две штуки есть.
– О, большое спасибо вам!
– А, вон еще сзади валяется. Держите! Поделитесь, тут не на одного человека.
"Когда гремит, Библию открываю, читаю молитву "Отче наш", потом еще Псалом 90-й, – признается он. – Бывает, над домом свистит, но когда прочитал, пролетает".
Из-за опасности пребывания в Циркунах время крайне ограничено. Поэтому мы вынуждены оставить Геннадия и двигаться дальше.
В доме через дорогу как будто кипит жизнь. Стучимся в калитку в голубом заборе, во дворе несколько мужчин пилят доски. Как только переступаем порог, раздается собачий лай.
"Не трогай их! – командует хозяин и после того, как собака не унимается, повторяет: Та перестань!".
Собака, впрочем, не только не перестает гавкать, но и впивается в ногу.
"Укусыла? Ты скажи яка!" – сетует хозяин, радушный мужчина в красной кепке и с голым торсом.
До полномасштабной войны Иван работал в охране. На три недели выезжал к матери в Ровенскую область, недавно вернулся в Циркуны.
"В огород влетіло мнє, возле дома торчить (снаряд). Можем пойті посмотрєть", – приглашает он.
"Це наші! – улыбается Иван. – З той сторони б'ють наші, ті в Борщовой були, сєйчас подальшє – в Липцах. Вчера прилєтало в Циркуни за річкой, горєло, пожарки приєзжали".
Рядом с домом из земли торчит снаряд высотой почти что в человеческий рост.
"Видите, буквально на третий день (прилетело), 27 февраля, – рассказывает хозяин дома. – Я был рядом у деда, он ветеран войны, дошел до Берлина, 100 год прожил и два месяца, умер перед войной, хорошо, шо це не видел. Тут все було в кирпиче, кирпич по огороду валялся, я собрал. Пойдем покажу, где вырва".
По дороге Иван указывает рукой на соседний участок.
"Люди уехали, все позаростало", – вздыхает он.
Огород Ивана тянется широкой полоской до бурьяна. Здесь он, несмотря на ежедневную опасность, выращивает картошку, огурцы, помидоры, свеклу, морковку.
"А шо делать? – задается вопросом хозяин участка. – Плохо, когда просто сидишь сложа руки, чем-то заняться надо, отвлечься от этого, когда тихо – выходжу чуть-чуть поработать".
Иван показывает в огороде воронку. Внутри – рыхлая земля и ржавые осколки.
"Це буквально днів пять назад (прилетело). Я не знаю, (что это было), осколки только везде, – объясняет он, проводя нас к дырявому забору, и напоследок предлагает: – Черешни не хотите покушать? Скоро будет клубника, будете – заезжайте! А куда ее девать?".
"Когда русские пришли, в огородах хоронили"
Над одноэтажными частными домами возвышается церковь с двумя золотыми и одним полосатым куполом. Это храм Святого Николая, построенный в 2003 году. В заборе вокруг церкви выбило часть кирпичей.
У входа встречаем нашего старого знакомого Алексея и его электромобиль. Рядом – двое пенсионерок наперебой просят у него лекарства. За происходящим молча наблюдает мужчина с бородой.
– От эпилепсии нема ниче у вас? – интересуется одна из пенсионерок.
– Где-то валялось, видимо, я выложил – никому не надо было, – отвечает Алексей.
– А мені надо.
– Что еще?
– Дайте что-нибудь от сердца!
– Вот от недостаточности есть. Это чтоб сердце лучше качало (кровь). Какую дозу – маленькую или среднюю? – спрашивает волонтер.
– Среднюю! – в один голос отвечают пенсионерки.
– Что еще?
– От суставов.
– От суставов сейчас дам.
Пока пенсионерки получают нужные лекарства, пытаемся наладить контакт с молчаливым мужчиной с бородой. Это – местный священник, своего имени он не называет, при этом здоровается на английском. Рассказывает, что люди живут и молятся в подвальном помещении храма.
– Обстріли меньше не стали? – интересуемся мы.
– Всього фатає, – отвечает он. – Говорить багато нічого, потому шо треба тута було бути і бачити. Нема що говорить, потому шо воно больно.
– Яке тут було життя до 24 лютого?
– Ну яке? Життя і життя. Люди жили, трудились, мирно, спокійно, но на превеликий жаль маємо те, що маємо.
– Як ви думаєте, коли війна закінчиться?
– Молим Бога, щоб воно вже скоріше закінчилося. Нам терпенія, всім разумленія.
Неподалеку от церкви стоит безжизненный двухэтажный дом с выбитыми окнами. Рядом с ним разбросан шифер и растут ромашки. На лавочке у подъезда сидит грустная женщина в цветастом платье.
"Вот это наш дом, на втором этаже моя квартира, туда попал снаряд 13 марта, там все разбито, – взволнованно рассказывает Людмила Николаевна. – Кухня полностью (разрушена). Печка валяется, потолок упал, плита упала. Были дожди, плиты съехали, все позамокло. Кое-какие вещи, мебель, что могли, снесли в подвал, но там же сырость".
Оккупанты держали местных жителей в страхе и оставили после себя разрушения и трупы.
"Первые, что приехали, были гвардейцы (Росгвардия – УП), они более культурные были, – вспоминает Людмила Николаевна. – А потом и чеченцы зашли, и такие, что разговаривают, как мы, на суржике – но видно, что разговор у них ихний. Те, конечно, понаглее были.
Мы сильно (с русскими) не общались. Что спросят – ответим. Боялись. И отвечать надо, потому что иначе скажут: "Что ты сидишь ничего не отвечаешь?". Сами понимаете, когда человек перед носом крутит гранатой…
Много людей погибло, когда русские пришли, в огородах хоронили, и раненых много было. Кладбище у нас под горой к лесу, тоже страшно туда идти. Говорят, что потом, если все будет благополучно, перезахороним.
Наши числа 4-го мая зашли, они (русские) быстренько собрались и уехали. Школа разбита, магазин разбитый, дома разбиты, каждый день прилетает. Наши когда пришли, пожарки хоть ездят тушат".
С 24 февраля у жителей дома нет света, с начала мая – еще и газа. Провести коммуникации в Циркуны пока невозможно из-за повреждения критической инфраструктуры.
"На виїзді з Харкова у бік Циркунів стоїть вузол розподілу газу, зараз він вже не горить, а ще неділі дві, з першого дня війни, горів, – объясняет Сергей Пастух. – Там все було зруйновано, вночі постійно було зарево, ми стояли на Салтівці, і це полум'я було видно здалеку. Десь тільки тиждень чи два, як там перекрили газ".
"Квартиру разбили, мы могли еще туда подняться, когда газ был, что-то приготовить чи чай подогреть. А теперь еду готовим на камушках в сарае, – всхлипывает она.
Ни телефоны зарядить, нигде ничего совершенно, по воду ходим в учительский дом, там колонка есть, поставили воду на солнышко, ждем, когда немножко подогреется. Я вообще в шоке, лето пройдет, а зимой куда?
Муж-инвалид, еле ходит. Ночью начало бухать – бежим в подвал. И днем бывает так (гремит), что бежим. По дворам повыбивало, возле сарая все разбито, в гараж прилетело, бабахнуло все, там такие ямы, сейчас просто заросло все, не видно".
Людмила Николаевна вытирает слезы и достает из кармана платья кнопочный телефон.
"Разговоры идут – обращайтесь в "Дію", вам помогут. Посмотрите, у меня телефон столетний, куда я обращусь, на деревню дедушке? – сокрушается она. – (В Харькове) у меня никого нет. Сестра живет под Дергачами, но там точно такое же".
***
На слух полтора часа в Циркунах кажутся нам не громче, чем обычный день в Харькове. А с учетом того, что город каждый вечер обстреливают, даже тише.
"Це вам так здається, – опровергает Сергей Пастух. – Є обстріли, працювали "Гради" і від нас, і від них. Ми працюємо в їхню сторону, вони працюють у нашу. От вся картина".
Спрашиваем военных, возможно ли поехать дальше на север, в Черкасские Тишки, ближе к линии разграничения, но они отговаривают – говорят, что "нежелательно и непредсказуемо".
Обстановка на фронте стремительно меняется. Недавно президент Владимир Зеленский сообщил об успехах ВСУ на харьковском направлении. А уже через несколько дней в Генштабе заявили, что россияне контратакуют, им удалось закрепиться на окраине села Избицкое Волчанской громады на севере области.
Сейчас оккупанты ведут штурм вблизи села Рубежное, которое украинские военные освободили 10 мая. Расслабляться Харьковщине пока очень рано – треть области оккупирована, а враг всеми силами пытается вернуть утраченные позиции.
Обстрелы Харькова на прошлой неделе также усилились и не стихают и сейчас. В командовании ВСУ это связывают с неудачами на луганском направлении. И даже повторный штурм города, по словам военных, все еще нельзя исключать.
"Штурм (Харкова) можливий в будь-якому випадку, – утверждает Пастух. – А от чи буде він вдалим, чи ні – залежить від всіх нас. Ми тут стоїмо саме з тією метою, щоб вигнати і не допустити окупантів на нашій землі".
Дмитрий Кузубов, фотографии – Кирилл Гончар
