"Женщинам обещали прислать головы мужей." Истории тех, кто вырвался из "Азовстали"

За два месяца войны Мариуполь стал новым символом борьбы за Украину. Вопреки постоянным атакам, блокаде и боям в городе бойцы "Азова" и морской пехоты героично продолжают держать оборону.

В настоящую крепость превратился металлургический комбинат "Азовсталь", где от российских снарядов укрываются и защитники, и жители города.

Два месяца назад Мариуполь получил статус города-героя. Но эти громкие слова – не только о воинской славе и самоотверженности военных. Не только о контратаках и уничтожении врага. 

Город-герой – это и о мирных людях, которые все это время выживали в условиях блокады, без еды, воды, без связи и газа. О тех, кто словно попал в самые страшные эпизоды книг и фильмов о войне. Но остался с Украиной.

Через два месяца часть мариупольцев из "Азовстали" удалось эвакуировать. 3-го мая полторы сотни людей из города приехали в Запорожье. 

"Украинская правда" записала несколько историй спасшихся людей о том, как они жили в блокадном городе, где брали еду и воду, и как выезжали на подконтрольную территорию.

Вова, 14 лет, выехал с братом и мамой

Нас на "Азовсталь" привез папа. Он говорил, что это самое безопасное место. Там, не видя солнца, мы сидели примерно 2 месяца.

Папа – военный, он остался там. Я хотел бы ему передать, что с нами все хорошо и чтобы он был поаккуратнее.

Мы ели овсянку с лопухами, с кожурками, которые есть нельзя. Мужчины бегали в соседнее здание, рисковали жизнью, чтоб приготовить нам поесть. Военные привозили, отдавали нам свою еду, чтобы мы выжили.

Из "Азовстали" нас вывозили наши военные, потом нас передали русским военным. Нас возили почти по всей территории, которую они (оккупанты – УП) захватили, большими кругами до Мангуша.

Потом нас поселили в лагерь, там мы переночевали в палатках и поехали в Бердянск. Когда нас везли в лагерь, женщин раздевали, всем сканировали пальцы, фотографировали, телефоны проверяли.

Катя, выехала с двумя детьми

Если честно, мы уже несколько раз потеряли надежду, что выйдем. Там фактически уже нет завода, его стерли с лица земли, остались только убежища, и то некоторые уже завалены.

Мы прятались там почти два месяца. Там же бункеры, они крепкие, они вроде как должны были выдержать бомбы. Но потом сомкнулось кольцо вокруг нас – этого никто не ждал.

Говорят, что в "Азовстали" оставались еще люди, около 200 человек. Но я не могу точно сказать. Потому что мы в бункере сидели, никого не видели.

Света там не было. Водой и едой нам помогали наши украинские военные, они откапывали какие-то разбомбленные склады, в последние дни приносили уже свои пайки.

То, что мы видели в городе, когда выезжали – это просто коробки, и в середине огромные черные дыры. Там нет домов.

При выезде была очень серьезная проверка. Нас раздевали, проверяли шрамы, татуировки, в трусы к женщинам заглядывали. Проверяли все рюкзаки, полностью выворачивали, проверяли телефоны, все переписки читали. 

Женщинам, у которых были знакомые военные или в полиции, угрожали, говорили, что их найдут, обещали присылать головы мужей в коробках.

Элина, 54 года, выехала с мужем, дочкой и зятем 

Я работала на комбинате "Азовсталь", в этом же здании, где у нас было бомбоубежище, контролером отдела технического контроля.

Бомбоубежище нас не спасало на 100%. Если было бы прямое попадание, бомбоубежище засыпало бы и мы бы все погибли. Нас бы просто закопало там. Вот это было самое страшное.

То, что мы голодали, были грязные, в сырости, плесени – было не так страшно. Страшно было то, что от нас ничего не зависело. 

Каждую ночь я ложилась и молилась Богу: "Господи, пожалуйста, пусть все бомбы пролетят мимо нашего бомбоубежища. Хотя бы не попадут в нас. Чтобы мы выжили". Я молилась, чтобы мой ребенок выжил. Один, второй. Чтобы не пропал наш род.

Я не знаю судьбу моей мамы – ей 82 года. Когда я ей звонила, говорила: "Мамочка, давай". Она отвечала: "Эля, не паникуй. Что ты начинаешь паниковать? Ничего не будет! Он (Путин – УП) не посмеет, ему не дадут." Она у меня журналисткой в СССР была, уверенная в своей правоте. 

Мы уже увидели фото наших домов, в каком они состоянии. Военные приходили и показывали съемку с квадрокоптера. Моя дочка сначала не рассказала, чтобы я не расстраивалась. А потом, только 30-го апреля, рассказала, что мы остались без ничего. Что у нас все сгорело. 

Мы были без жилья и средств существования. И мы просто уже смирились с этим.

Военные к нам редко приходили. Только прибегут, еду оставят для детей, потому что взрослые могут голодать, а дети – нет.

У нас был мальчик в бомбоубежище, 4 года. Он все время говорил: "Мама, я хочу кушать". Она говорит, что дома он так много не ел, а тут постоянно просит. Она ему говорит: "Ты ж это не любишь". А он: "Я люблю, все люблю".

И с чего там наша Наташа (дочка – УП) могла готовить? Мука и вода, на масле это поджарить с солью. Сахар потом уже совсем закончился.

Военных, если приходили, а не просто еду приносили, весь наш коллектив обступал и начинал спрашивать: когда мы можем выйти? У нас нет ни еды, ни лекарств. Как мы можем выйти? А что там с этим адресом? А что с этим?

И военные, если у них информация была, показывали. Некоторые так и не поверили, что остались без жилья. Некоторые так и уверены, что вернутся.

А когда нас вывозили… Знаете фильм "2012" (фильм-катастрофа 2009-го года – УП)? Когда там все рухнуло, когда апокалипсис? Вот это апокалипсис! Самый натуральный!

Там девятиэтажка, стены стоят, а середина просто лежит. Или все сгоревшее. Наши квартиры – просто черные. 

Эти, русские, на фильтрации говорят: "Возвращайтесь в Мариуполь! Почему вы не хотите вернуться в Мариуполь?". Я им чуть не сказала: "А что, мне на головешках жить?".

Выдают россияне эти пайки: один паек – продукты на месяц, другой – для гигиены. Нужно три дня простоять, чтоб этот паек получить. Это, во-первых.

А во-вторых, я их видеть не могла. Мы, когда сидели в бомбоубежище, я говорю: "Не дай Бог нам придется в Россию попасть, я ж не смогу, меня ФСБ посадит, как только я рот открою". 

Я привыкла в Украине, что свободно говорю, свободно мыслю. Да, бывает, я иногда лишнее говорю. Но я привыкла к этому. А там же нельзя. Меня сразу в каталажку, и все. Или вообще расстреляют на первом перекрестке. Говорю, не дай Бог, чтоб нас насильно вывезли в Россию, как они вывозили.

А вы знаете, что еще страшно было? Нас посадили, повезли, а я ж дорогу приблизительно знаю. И я вижу, нас везут по Таганрогской трассе, не в сторону Порт-сити. И я испугалась, что везут в Россию. Я ж не знала, что нас в фильтрационный лагерь. И пока мы ехали от Мариуполя до этого Безыменного, я всю дорогу ревела.

А потом, когда я увидела запорожские автобусы, я поняла, что все нормально.

Раненных с нами в автобусе не было. Наши военные сказали, что если мы будем вместе с вами, то будем подвергать вас опасности.

Как-то нас перевозили из бомбоубежища, чтоб освободить место для раненых. Говорили, что туда поселят легкораненых. Я видела этих "легкораненных". Там руки всмятку. Там кости было видно через рану. А у них ни лекарств, ни перевязочных материалов нет.

Военные приходили, спрашивали, что надо для гражданских. А я астматик. Я сначала сказала, что нужен ингалятор. Принесли. А я потом думаю: "Дура! Зачем я беру? Если у них нету". Я говорю: "Не надо, оставьте военным". А они: "Нет-нет, пусть будет". Получается, свое, последнее отдавали гражданским.

Юлия, выехала с мужем и котом

Мы выбежали из дома, схватив основные вещи, в бомбоубежище конвертерного цеха "Азовсталь". 

Как жили? Можно сказать, выживали. Еда была благодаря столовой конвертерного цеха. Сначала было 3-разовое питание, затем мы перешли на 2-разовое для взрослых, детям и старикам оставалось 3-разовое. Чтобы экономить, варили супы.

Потом нашли муку. У нас была женщина, которая выпекала хлеб. Хлеб разрезали тоненькими кусочками. Это было такое счастье, когда мы увидели этот хлеб. И запах, как будто ходишь мимо хлебокомбината.

В нашем бомбоубежище было где-то 72 человека, человек 14-17 детей и 10 стариков. Был грудничек, ему 5 или 6 месяцев исполнилось, а когда они пришли, было месяца 3. Там он рос, научился сидеть.

Когда был режим тишины, половина сами ушли, а половина осталась. Из них первую часть увезли 30-го апреля вечером, это были преимущественно женщины и дети. Я осталась во вторую очередь, потому что я без мужа не хотела уезжать. И нас рано утром 1-го мая эвакуировали.

Нас наши военные довезли до набережной, там передали российской стороне, ООН, Красный крест, батюшка был. Потом нас повезли в Безыменное, там мы проходили фильтрацию.

Нас осматривали. Я снимала верх, показывала низ. Пальцы: стреляла я или не стреляла. Телефоны смотрели.

Елена, выехала с дочкой

Я была не в "Азовстали", я ее только видела.

В самом начале войны нам подвезли несколько раз воду, дрова. Потому что у нас 1-го и 2-го марта отключили свет, исчезла связь, на следующий день исчез газ. И мы с этого времени готовили еду на кострах.

Нас выручала церковь Петра Могилы, известная, с Петриковской росписью. Они где-то своими силами добывали какую-то еду и в первую очередь детям давали: то какие-то брикеты каш, то жменьку смеси из чечевицы, гороха, сушеных овощей, которую сварить можно было, иногда печенье доставали, по одной, по две конфетки детям доставалось.

Эвакуироваться мы не могли. Потому что эвакуация шла от драмтеатра и, вроде бы, от "Ильичёвца" (спортивный комплекс – УП). А туда тоже нужно было добираться. Кто имел свои автомобили, те выехали, а кто не имел автомобилей, остались в своих домах.

Мы там прожили довольно долго. В последние дни было уже очень много прилетов, причем они начались уже с разных сторон, потому что нас начали обступать. И тогда мы уже жили и в подвалах, и в подъездах, и где угодно.

В последнюю ночь мы уже сидели в подвале и слышали, как летят снаряды прямо под фундамент дома. Ребенок после каждого взрыва говорит: "Мама, я тебя люблю". А я ж понимаю, что он по сути говорит: "Мама, прощай".

Мы решили, что нельзя уже тут оставаться, нужно выходить. И на следующее утро мы вышли через Зинцеву балку, которая уже до этого была разбита, через частный сектор, к самолету (памятник в Мариуполе – УП), там уже было относительно тихо.

Там у моей тети была квартира, слава Богу, она ключ соседям оставила, мы там несколько дней пожили. В первую ночь еще было более-менее тихо, а с каждой ночью все громче и громче – это уже "Азовсталь" бомбили. И я говорю: "Нет, здесь нельзя оставаться, нужно ехать дальше". 

Было три варианта выезда: на Ростов, на Донецк и Володарск. Мы выехали на Володарск, поближе.

Там пришлось пройти фильтрацию, потому что без нее вообще никуда не пускают, никакой блокпост не пройдешь. Они снимают отпечатки пальцев, фотографируют, как преступника, и дают печать.

В Мариуполе фильтрация, наверное, еще только-только началась, а в Володарске и Мангуше уже все организовано. Очень большие очереди людям нужно выстоять. Особенно тем, кто в селах живет, чтоб между селами перемещаться, нужно и фильтрацию пройти, и на машину разрешение получить, а оно 3 дня действительно.

"Днровцы" очень много пишут, постоянно пишут. Кашу бесплатно получить – они пишут твои данные паспорта, пишут каждый твой шаг.

Надежда, 18 лет

Еду нам приносили военные. В последний месяц они отдавали нам свою еду и воду, сами ели один раз в день, если получалось, если не получалось – вообще не ели.

Ходили к нам в гости, проведывали нас, они очень хорошие. Мы им очень благодарны и очень хотим, чтоб их оттуда забрали. Там очень много погибших и раненых военных, которых надо забрать. Из медикаментов ничего нет, там умирают люди, просто истекают кровью. 

Там еще осталось мирных около 200 человек и 30 детей.

Нас вывезли за территорию завода наши военные, передали русским военным и повезли в село Безыменное. С завода нас сопровождали Красный крест и ООН, мы им тоже благодарны.

По дороге нас поселили в лагерь, там нас обыскивали, проверяли телефоны. Я переживаю, что, скорее всего, в моем телефоне сейчас какая-то прослушка. Смотрели на наличие татуировок, шрамов.

Задавали провокационные вопросы. Это даже не вопросы, а утверждения были: "Вас били?" Хотели наговорить на наших военных. Но у них ничего не получилось.

С женами военных очень плохо общались, называли их проститутками, подстилками. Только потому, что мы едем в Украину.

Соня Лукашова, Федор Попадюк, УП

Фото – Дмитрий Ларин, УП