Слово и дело

Заблокированный Facebook. Заблокированный Twitter. Заблокированный Instagram. Заблокированные сайты "Медузы", "Голоса Америки", "Радио Свободы", BBC, Deutsche Welle, Euronews и подрывного мультсериала "Масяня"…

Это не просто ужесточение цензуры в РФ. Фактически это попытка двадцатого века взять реванш у двадцать первого. Семидесятилетний российский диктатор, не пользующийся смартфоном и знакомый с Интернетом по бумажным распечаткам, бросил вызов новому цифровому миру.

Закручивая гайки в инфопространстве, Кремль вроде бы создает неудобства для собственных подданных: но в то же время дарит им своеобразную индульгенцию.

В будущем любой россиянин, поддерживающий Путина и вторжение в Украину, сможет сослаться на жесткую информационную блокаду и заявить о своем неведении.

"Мы не виноваты. Мы ничего не знали. От нас все скрывали", – это классическое  самооправдание, хорошо известное по опыту мировой истории ХХ века.

Но действительно ли российский цензурный заслон настолько эффективен и непроницаем? Отнюдь. Обнулить плоды цифровой революции – задача такая же непосильная, как и захватить Киев за три дня.

В XXI  веке информация распространяется слишком быстро и слишком широко, а пути обхождения запретов – от VPN-сервисов до Telegram-каналов – слишком просты.

Происходящее в 2022-м несопоставимо с реалиями 1940-х, когда достаточно было изъять у населения радиоприемники и тем самым почти полностью перекрыть доступ к альтернативному описанию войны.

Никогда ранее в человеческой истории за стыдливым "мы не знали" настолько отчетливо не проступало "мы не хотели знать", а за жалобным "нас обманывали" – "мы хотели быть обманутыми".

В современном мире проблемой является не доступ к информации, а желание ее получать. Желание, отсутствующее у подавляющего большинства россиян: по вполне очевидным причинам.

Тяжело сознавать, что твое государство развязало преступную агрессию против соседней страны. Что оно стало реинкарнацией гитлеровской Германии, и частица коллективной ответственности за это лежит и на тебе.

Читайте также: Украинский синдром

Намного удобнее считать, что Россия защищается от врагов и осуществляет благородную антифашистскую спецоперацию, а весь мир ополчился на нее исключительно из-за своей патологической русофобии.

Неприятно знать, что российская армия – это сборище мародеров, насильников и садистов. Что "наши мальчики", побывавшие в Буче, Ирпене и Бородянке, замешаны в  зверских убийствах гражданского населения.   

Гораздо комфортнее верить, что, во-первых, все это фейк и постановка. Во-вторых, злобных украинских нацистов убивают за дело. А в-третьих, они убивают себя сами, чтобы дискредитировать Россию.

Страшно понимать, что твою судьбу определяет оторванный от реальности параноик, принимающий иррациональные решения и обрекающий страну на катастрофические потрясения.

Куда приятнее убеждать себя, что президент Путин мудр, расчетлив и неизменно всех переигрывает. Что все под контролем, все идет по плану и приносит России несомненную пользу…

Обычные россияне, которых на Западе принято считать "жертвами кремлевской пропаганды", в большинстве случаев выступают не жертвами, а благодарными потребителями пропаганды.

Официальная версия событий не просто навязывается населению: она действительно пользуется массовым спросом. Ее успех предопределен не безальтернативностью, а комфортностью для рядового российского обывателя.

Чем сильнее извращенная кремлевская "правда" расходится с общемировой, тем охотнее ее потребляют.

После 24 февраля Кремль оказался эксклюзивным поставщиком приятных месседжей: за пределами официальной пропагандистской матрицы россиян ждет только осуждение, возмущение и презрение. Тем больше резонов оставаться в этой уютной матрице, проглатывая самые абсурдные утверждения, игнорируя неприятные факты и не замечая логических нестыковок.

Читайте также: Краткая энциклопедия уничтоженного Кремлем

А потому недавнее обращение Бориса Джонсона к российским гражданам  – с призывом искать правдивую информацию о войне в Украине – выглядит наивно. Так же наивно, как и прочие словесные усилия, предпринимаемые после 24.02.2022.

Если отношение среднестатистического россиянина к войне можно изменить, то не словом, а делом.

Целенаправленное разрушение экономики и последовательная ломка быта – единственное лекарство, способное помочь в российском случае.

Однако по-настоящему эффективным оно окажется в больших дозах и при длительном применении. Непродолжительный курс лечения справляется лишь с легкими формами недуга.

Быстрее и сильнее всего нынешние санкции ударили по российской молодежи и креативному классу: но среди этой части общества доля сомневающихся и так была выше, чем в среднем по стране.

Труднее достучаться до консервативных и неизбалованных обывателей – до пресловутого "глубинного народа", воспетого господином Сурковым. И в этом плане прозаические перебои с сахаром имеют большую ценность, чем уход Netflix из РФ или закрытие европейского неба для российской авиации.

Мало сделать богатых бедными: необходимо параллельное превращение бедных в нищих. Недостаточно, чтобы рядовой россиянин столкнулся с нарастающими лишениями: надо отнять у него надежду на скорое улучшение.

Мало добиться непопулярности  путинской авантюры в народе: нужно довести эту непопулярность до уровня коллективной травмы с долговременными последствиями.

Битва российского холодильника с российским телевизором, о которой столько говорилось последние восемь лет, перерастает в тотальную войну. И для нас чрезвычайно важно, чтобы эта война разгоралась независимо от хода боевых действий в Украине.

Независимо от локальных "побед", которыми Кремль надеется заслонить нарастающую нужду в глазах собственного населения. Независимо от переговорного процесса и возможного прекращения огня, которое Москва постарается увязать со смягчением санкционного прессинга.

Все это определяется не только волей и решимостью коллективного Запада – но и способностью Украины быть достаточно требовательной и убедительной.

Западные слова, обращенные к России и россиянам, значат слишком мало. Но от украинских слов, подталкивающих Запад к реальным делам, зависит слишком многое.

Михаил Дубинянский