Мы хотим, чтобы в истории не было никаких пятен. Нам так удобно – Гидон Кремер
На мировых сценах выступают сотни выдающихся музыкантов. Но личностей, способных публично выражать свою гражданскую позицию и пробивать стены равнодушия, – единицы.
6 октября в Бабьем Яру с камерным оркестром "Кремерата Балтика" выступит латвийский скрипач Гидон Кремер.
Он – ученик легендарного Давида Ойстраха, победитель Конкурса имени Чайковского и эмигрант-невозвращенец, гражданин мира, назвавший самого себя "инАродным артистом". Автор блестящих автобиографических книг и бессменный руководитель созданного им четверть века назад оркестра "Кремерата Балтика", с которым он и выступит в Киеве как солист.
Кремеру принадлежат слова: "Играть музыку, как нечто отвлеченное, нельзя".
Пожалуй, это и есть его главный жизненный принцип. Отсюда обостренное внимание маэстро к современности. За плечами у Кремера проекты, посвященные памяти Анны Политковской, и проукраинская позиция, отчетливо проявившаяся с момента оккупации Крыма и части Донбасса.
"Я не могу оставаться безразличным к драматическим событиям, связанным с Россией и Украиной, которые очень напоминают ситуацию в Европе накануне Второй мировой войны, – писал музыкант в сентябре 2014-го. – Не знаю, что хуже – имперские амбиции политиков или тот факт, что большинство людей в сегодняшней России склонны пассивно относиться к промыванию мозгов и поддаются манипуляции СМИ".
Гидон Кремер рассказал "Украинской правде" о своем отце, выжившем в Рижском гетто, о том как из маленького равнодушия и молчания вырастает волна ненависти, о музыке, которая прозвучит 6 октября в Бабьем Яру, и о тишине, которую принесла в концертные залы пандемия.
– Ваш отец прошел через Рижское гетто. Могли бы вы рассказать об этой части истории семьи?
– Когда я был ребенком, от отца мне доводилось слышать страшные рассказы о пережитом. Я видел, как он страдает, как собирает книги о концлагерях. Для него это было словно наркотик – убедиться в том, что где-то было так же ужасно или еще страшнее.
Я по наивности пытался облегчить ему жизнь. Говорил: "Зачем тебе это надо, папа? Все прошло, забудь". И не понимал, что это невозможно забыть.
В последние годы эта тема стала затрагивать меня гораздо больше. Я стал лучше понимать отца. Не только потому, что его биография похожа на судьбу героя из фильма Романа Полански "Пианист". Но и потому, что нечто похожее пережил композитор Мечислав Вайнберг, которым я совершенно неожиданно для себя увлекся. Покопавшись в его биографии, я обнаружил много схожего. И через музыку Вайнберга я будто бы заново открыл жизнь моего папы.
Моя старшая дочь Лика одно время работала в издании "Медуза" и жила в Риге. Как-то она позвонила мне: "Знаешь, я тут занималась архивными делами, и узнала, в какой день убили твою сестру".
Первой моей реакцией было: "О чем ты вообще говоришь?". Да, я знал, что у меня была сестра, которая погибла, когда ей было полтора года. Но никогда не ассоциировал себя с ней, словно ее никогда и не было. Мне ведь довелось родиться уже после войны. Но стоило Лике сказать одно слово, и я понял, что нахожусь к этой теме гораздо ближе, чем мне всегда хотелось...
В связи с этим скажу вот что: я не знаю, что ожидает меня в Киеве, но очень хочу верить в то, что организаторы будут достаточно деликатными, затронув тему Бабьего Яра.
– Что для вас значит деликатность?
– В советские времена бытовала расхожая формулировка: есть мнение. Я боюсь навязывания таких мнений.
Эта тема очень страшна, к ней страшно даже приближаться. Но думаю, что поминовение, равно как и покаяние есть одно из важнейших гуманитарных действий. И действительное поминовение тысяч усопших, а тем более безвинно уничтоженных – было бы достойной акцией.
Станет ли то, что задумано сейчас в Бабьем Яру, действительно таковым, поговорим потом. Там будет улей, большой универмаг из творческих личностей и политиков всех мастей. Но я искренне надеюсь, что куратор этих мероприятий Илья Хржановский движим гуманной целью и приглашенные им люди не случайны.
Я буду рад увидеть в Киеве художницу Марину Абрамович, виолончелиста Мишу Майского, трио Владимира Тарасова. Услышать Немецкий симфонический оркестр Берлина с 13-й симфонией Шостаковича "Бабий Яр".
Это достойные коллеги. Иначе я не согласился бы участвовать.
Читайте также: Лёсик, Фриди и Бабий Яр. История одной семьи, одного убийцы и 33771 убитого
– Способны ли уроки прошлого уберечь нас в настоящем и будущем?
– Невольно думается о сегодняшнем дне. Например, о событиях в Беларуси.
Вспоминаю, какое впечатление на меня в 1967 году произвел спектакль "Отелло" Королевского Шекспировского театра. Главным героем там становился не только Отелло, но и Яго. Он, как и все нацисты или "нашисты", творили свои дела как бы незаметно. С одной стороны, факельные шествия, с другой – массовые убийства.
Они же пытались замаскировать все это. Так и Яго по мелочам творил свои козни. Там слово сказал, там платочек заметил. И наращивал волну ненависти.
Нам всем надо присматриваться к мелочам. Бездействие, маленькое равнодушие – все это ростки возможной беды большого масштаба. Даже молчание – тоже соучастие.
Я признаю, что в принципе бессилен. Но если мы не будем задумываться, если будем прощать насилие, как я ребенком говорил отцу: да ладно, забудь…
Я был тогда несмышленым. А теперь могу по-другому расставить акценты. И акция в Киеве – если не предупредительный свет большого светофора, то, по крайней мере, маленький желтый фонарик. Может быть, в ком-то он пробудит сочувствие. Или раздумье о том, как такая трагедия вообще могла произойти.
Нюрнбергский процесс известен всем. Но над другими тиранами таких процессов не было и пока не предвидится. И так пишется история: то, что должно называться ужасом, называют геройством.
Да, мы по праву чтим тех, кто боролся за свою страну. Но как-то поверхностно-небрежно относимся к тем, кто позволял и позволяет себе умалять человеческое достоинство. А в прошлом даже убивать. Мы желаем поскорее предать это забвению, посмотреть на очищенный китель. Хотим, чтобы в истории не было никаких пятен. Нам так удобно.
Я не буду сейчас касаться украинцев или русских. Недавно я разговаривал с одним прекрасным человеком в Литве. И наш разговор был о том, насколько в нацистских преступлениях соучаствовали балтийские нации.
Не развивая тему до патетики, он свел все к одной фразе: присмотрись к человеку и прочувствуй – сможет ли он тебя поставить к стенке? Или своего родственника, соседа, любого инакомыслящего? Способен ли он уничтожать в своем неприятии чего-то? Готова ли к этому его сущность?
– Война многое меняет в людях.
– Война – это огромное крещендо. Такое не пожелаешь никому.
Но подобные дилеммы существуют не только на войне. Есть вопросы предательства и верности, инакомыслия и партийности. Мы все, в конце концов, люди со светлыми и теневыми сторонами. И нам надо так же, как чистить зубы или умывать лицо, стараться не запятнать совесть чем-то половинчатым. Это страшное бремя.
Если смотреть философски, мы должны прощать других и всматриваться в себя. А мы, наоборот, всматриваемся в других, и себя прощаем.
– 6 октября в Бабьем Яру прозвучит не только музыка, но и речи политиков. В числе приглашенных – президенты ФРГ, Израиля. Готовы ли политики, кроме выражения озабоченности в речах, сделать что-то для того, чтобы не допускать подобных ужасов сейчас?
– Речи – это капля в океане. И наши с "Кремератой" звуки – тоже капля. Но все-таки хочется верить, что даже капля, если она чиста, может творить добро.
Я понимаю, что это все символика, и не готов выдавать фонтаны мудрости. Но очень надеюсь, что все слова, произнесенные президентом ФРГ Штайнмайером, президентом Израиля Герцогом и президентом Украины Зеленским будут уместными.
Также я хочу надеяться, что в этой суете будут услышаны, пусть даже одним ухом, и те тихие звуки, которые мы сыграем. Если это произойдет, может быть, несколько человек уйдут оттуда очищенными.
– Какая музыка будет в вашей программе?
– Я сыграю "Серенаду" для скрипки соло Валентина Сильвестрова. Надеюсь, получится исполнить с "Кремератой" фрагмент из "Великих антифонов" Арво Пярта, а также вторую часть произведения "Все проходит, пройдет и это" литовского композитора Раминты Шеркшните.
Во втором блоке мы хотим подчеркнуть начало, связанное с иудейской религией – фрагмент из Третьего концерта Альфреда Шнитке, переходящий в симфонию "Кадиш" Мечислава Вайнберга, в которой скрипка также играет значительную роль.
– Преодолевая упомянутое чувство беспомощности, вы в свое время создали музыкальные проекты с отчетливыми общественно-политическими акцентами.
– Последний крупный проект перед пандемией назывался "Хроника текущих событий" с музыкой того же Мечислава Вайнберга.
Во время пандемии, пока не мог выступать, я писал. Когда-нибудь часть из этого будет опубликована. А на полях мною была написана еще одна маленькая, страниц на 70-80, книжка. Называется она "Некрылатые слова".
– Не является ли такая пауза для музыканта непозволительной роскошью?
– Я был совершенно не против в свои 74 года обнаружить, что у меня, наконец, появилось время для себя самого. У меня нет ощущения, что я кому-то что-то должен или чего-то не додал.
Я могу лишь размышлять о том, что мог бы еще сделать. И отказываться от того, что уже надоело. Переживаю за "Кремерату", за то, чтобы она сохранилась. Я ведь давно вписал ее в себя и надеюсь на взаимность.
Вкладываю сколько могу в оркестровое дело, и упрекаю себя за то, что отдаю этому недостаточно времени. За 25 лет "Кремерата" многому научилась. Но есть и новенькие оркестранты, которые еще нуждаются в помощи.
Читайте также: В хоре многих голосов должны быть слышны и те, кто за, и те, кто против – Гидон Кремер
– Вам не кажется, что за короткое время вместе с миром изменилось и само восприятие искусства?
– Пока еще рано обобщать, но изменения есть. Многие люди боятся идти на концерты. Другие боятся их организовывать. Больше всего от этого страдают молодые, пока еще недостаточно известные музыканты, у которых на карту поставлено развитие карьеры. Заслуживают они ее или нет – это другой вопрос. Но воздуха не хватает всем.
Из позитивного: как ни странно, в залах устанавливается большая тишина. Не только потому, что люди боятся кашлять, чтобы не скомпрометировать себя. Такое ощущение, что они, если уж пришли на концерт, сильнее хотят слушать. Плохо то, что многие сейчас слушать просто не могут – настолько озабочены буднями.
– Что делать с этим состоянием слушателям и самим артистам?
– Нужно оставаться самим собой, развивать то, что в тебе заложено. Есть чувства – беречь и развивать их. Проекты – заниматься ими. Не давать себя ни душить, ни глушить.
Как-то мы с вибрафонистом Андреем Пушкаревым составили "Бестолковый словарь" – сборник цитат, запомнившихся фраз оркестрантов "Кремераты".
Одна из ключевых: "Сохраняйте панику". В том смысле, что паника – неизбежная спутница артиста, у которого все время происходит что-то стрессовое. И если все слишком спокойно, это уже становится подозрительным.
Но в данном случае панике как раз не следует поддаваться. Лучше просто задуматься над тем, как я проживаю свою жизнь. Особенно полезно это для тех, у кого профессия стала не личным выбором, а была навязана родителями, педагогами, менеджерами и еще Бог знает кем.
В мире очень много таких неестественных музыкантов, которым вложили в руки инструмент и сказали: давай, жми. И под этим давлением, требованием успеха, они занимаются совершенно чуждым для них делом.
Не могу сказать, что самосожжение на сцене – это задача каждого артиста. Существуют разные подходы, разные люди. Если человек честно служит музыке и композитору, у меня к нему нет претензий. Вопросы возникают лишь когда он чрезмерно увлекается собой и пользуется музыкой для самопрославления. Это не мой язык.
Разговаривал Роман Юсипей, для УП
