Доктор Найем и его дети. История одного киоска

У одного из трех тысяч киосков, снесенных за полгода в подземных переходах Киева недавно появились глаза.

Их нарисовала Мариам Найем. А потом написала пост в соцсети.

"У нашей семьи был киоск на площади Победы. Он был у нас 20 лет. Потом его не стало. И через день не стало моего папы..."

Заколоченный досками киоск в подземном переходе смотрит глазами доктора Наима Найема – человека, о котором не знает Google.

Тысячи ссылок по запросу "Найем" рассказывают о его детях – бывшем журналисте, политике и госменеджере Мустафе Найеме, адвокате Маси Найеме, культурологе и художнице Мариам Найем. О Наиме поисковикам известно только то, что он их отец. 

Сюжетные линии в этой истории совершают кульбиты, как воздушный змей на ветру. И перекликаются с историей Украины нескольких последних десятилетий. 

Это история о взрослении, травмах войны, которые нам еще предстоит прожить, и о подземном переходе длиной в 30 лет, где каждый сам себе Моисей.

И о том, что независимость – страны или человека – это не про декларации, а про вытаскивание себя за волосы из болота. Или из ада – кому как повезет.

Его университеты

Если бы об этом снимали фильм, прологом к нему могла быть сцена, где мальчик запускает воздушного змея.

Мальчику 5 лет. А может быть 12. Или 36. Или 67. Его зовут Наим. А может Мустафа. Или Маси.

Турниры воздушных змеев – старая афганская традиция. Они начинаются рано утром и продолжаются до последнего змея в небе. 

Высший пилотаж – сделать воздушного змея самому. Из бамбука, клея, бумаги и шпагата. Самое сложное – правильный шпагат, которым ты "срезаешь" змея противника. Для этого шпагат сначала покрывают клеем, а потом – мелко толченым стеклом. 

"Я вырос на улице, где вместе с другими детьми делал игрушки. У меня были лучшие воздушные змеи на нашей улице", − голосом Наима рассказывает аудиозапись, присланная мне Мариам.

− В какой-то момент я поняла, что ничего не знаю о том, каким был папа до моего рождения, − говорит Мариам. − Мы начали говорить с ним об этом. И я услышала то, что у меня, рожденной в 1992-м в Киеве, в голове не укладывалось.

Моя бабушка вышла замуж в 13 лет и вскоре родила. Представьте, папа помнит свою маму тинейджером.

В семье папы было 13 детей, и у всех, кроме одного, рано или поздно находили диабет. Я спросила, как же так повезло этому единственному. Папа ответил: "Так его просто бомбой убило".

Предки Найемов из древнего знатного рода. Многие родственники Наима занимались большим бизнесом. Один из них был владельцем афганской авиакомпании Ariana. Но семейная ветвь, к которой принадлежал Наим, бедствовала. 

Что не помешало ему стать первым человеком в своем квартале, поступившим в кабульский университет.

Любовь и война

Наим учился на историческом факультете, Латифа − на математическом.

Латифа была из богатой шиитской семьи, он из суннитской. Для тех, кто не в курсе: по сравнению с конфликтом шиитов и суннитов вековая вражда семейств Монтекки и Капулетти из трагедии Шекспира – легкая размолвка.

Наим и Латифа несколько раз пересекались взглядами на общих лекциях по философии и в университетском парке. Во время одной из таких случайных встреч она расплакалась. Он спросил: "Что случилось?". В ответ услышал: "Я тебя люблю".

Окончив университет в 21 год, Наим отправил свою мать просить руку Латифы. Ему отказали.

После этого семья Латифы заставила ее уехать в США. Несмотря на постоянную слежку, ей удавалось через мальчика-слугу ежедневно передавать письма на почту. Наим получал их каждый день в течение пяти лет.

А через пять лет она написала, что преподает математику в колледже иранского города Мешхед. Наим снова отправляет маму просить руку Латифы. Ему снова отказывают.

Латифа пыталась покончить жизнь самоубийством. Ее спасли. 

Ей уже 25, для афганской невесты почти старость. В конце концов ее родственники сдались и согласились на брак с Наимом. 

К этому времени он работал в министерстве образования Афганистана – на должности замминистра. Отвечал за строительство учебных заведений по всей стране и подготовку кадров для них.

После вторжения советских "воинов-интернационалистов" в Афганистан в декабре 1979-го Наим заявил, что работать на новую власть не будет. От резких движений его отговорил друг: "Кому ты отдаешь свою страну? Если уйдешь, на твое место придут воры и негодяи".

Старший сын Наима и Латифы – Мустафа – родился в 1981-м. Три года спустя – Маси. В роддом Латифу везли на бронетранспортере – во время комендантского часа в Кабуле скорые не ездили.

Через два дня после родов Латифу и Маси выписали из больницы. Еще через восемь она умерла. Врачебная ошибка. 

Наим остается с двумя детьми и своей мамой в одноэтажном кабульском доме, окруженном высокой глиняной стеной.

Маси Найем о глазунье-деликатесе, жизни под обстрелами и ямах вдоль дороги: 

Мы жили в Кабуле недалеко от правительственного квартала. Когда под утро обстрелы затихали, мы с сестрой папы – тетей Заро и Мустафой поднимались по лестнице на стену и смотрели, как вокруг все горит. 

Я вставал в пять утра и убегал гулять. Заманить меня домой можно было только сказав, что папа привез нового воздушного змея и мы будем его запускать. Или обещанием дать "сади сорх", что переводится как "красная сотка": это бумажная купюра. За эти деньги можно было купить себе одного из лучших в городе воздушных змеев – в детстве весь смысл жизни был в змее в небе.

Бывали дни, когда у нас не было еды. Помню, как мы покупали у богатых сухари и макали их в сладкий чай. Деликатесом была глазунья, посыпанная сахаром. Иногда покупали на рынке кровь свежезарезанного барана. Солили и ели.

Первый раз я выстрелил из автомата Калашникова в пять лет. Кто-то из военных на улице спросил: "Хочешь пострелять?" Он крепко держал меня сзади, чтобы от отдачи не упал, и я нажал на курок.

Мне было четыре или пять лет, когда погиб старший брат папы – дядя Самад. Приходя к нам, он всегда целовал меня под горлом. Говорил, что это только "его" место. Однажды он пошел на футбол, и в это время начался обстрел. Осколок зашел ему под горлом. Точно в "моем" месте. 

После ночных обстрелов вдоль дороги выкапывали ямы, чтобы сгребать туда оторванные руки и ноги. По этой дороге мы каждое утро ходили в школу.

Унесенный ветром

Три года спустя после рождения Маси ветер уносит воздушного змея за три с половиной тысячи километров от Кабула. 

…Гостиничный номер в маленьком афганском городке. Перед зеркалом бреется министерский чиновник из Кабула. Уже закончил дела и собирается возвращаться домой, осталось только побриться перед дорогой.

Звонит телефон. Мэр городка сообщает, что ждет у входа в гостиницу, чтобы вместе ехать на аэродром – самолет готов.

Человек с лицом в пене для бритья просит прощения и говорит, что не успевает. Он полетит следующим рейсом.

Мэр улетает один.

Но недалеко. Самолет, на котором они должны были лететь вместе, сбили ракетой на взлете.

После возвращения Наима в Кабул друзья посоветовали немедленно уехать из страны. Спецслужбы заинтересовались этой историей и вряд ли поверили бы в магическую силу пены для бритья, сохранившей жизнь Наиму. Двое маленьких детей не оставляли выбора: живой отец, даже если он далеко, лучше, чем мертвый рядом.

Он схватился за первую возможность – поехать учиться в аспирантуре в Москве. Дети остались в Кабуле с мамой Наима – Маголь.

Следующая остановка – Киев

"У нас тут новый иностранец, аспирант, поговорите с ним на английском", − в октябре 1987-го попросила заведующая аспирантурой 31-летнюю Валентину Колечко.

Так она познакомилась с 32-летним Наимом. К этому моменту Валентина уже год училась в аспирантуре НИИ дошкольного воспитания Академии педагогических наук СССР. В Киеве у нее оставался сын от первого брака – Митя и комната в коммуналке.

– Я родилась в Украине, но выросла в Киргизии, куда направили работать моих родителей. А вернулась вместе с ними в Украину только в 13 лет. В этом смысле я жертва "пролетарского интернационализма" − в нашем классе учились 56 детей 38 национальностей. Поэтому у меня не было страха перед "чужими", я просто не знала, что они "чужие".

Через полгода знакомства Валентина поразила Наима тем, что во время одной из прогулок схватила его за руку и перевела через дорогу. В ней "на автомате" включилась пионервожатая − сработала привычка, сложившаяся за время работы в детских лагерях. 

А 10 мая 1988 года Наим увязался за ней к стоматологу. Он сильно нервничал, явно хотел сказать что-то, но не решался.

− Я спросила: "Вы хотите, чтобы я стала вашей женой?" Он очень удивился моей смелости и только выдохнул: "Да!" Я несколько минут стояла и думала, а потом сказала: "Хорошо. Я буду". Он купил мне огромный букет бордовых роз. 

Позже Наим так описывал свое состояние: "После смерти жены все время болела душа, ни одной минуты без боли. А на тебя посмотрел – сразу успокоился. Удивился и спросил себя: почему стал таким спокойным? И ответил: увидел свою жену…"

Вскоре мне начала сниться худощавая женщина в светлых одеждах. Она просила забрать ее сына… Я поняла, что это была Латифа, мать Мустафы и Маси.

Наим привез 8-летнего Мустафу из Кабула 25 августа 1989 года.

– Помню момент, когда вместе с Мустафой я листала детскую книгу с картинками, – рассказывает Валентина. – На одной из них мама вела ребенка в школу.

Я показываю ему картинку и говорю: "Мама". Он внимательно на меня смотрит и переспрашивает: "Мама?" Я говорю: "Да". Он показывает на меня и говорит: "Ты мама?" Я говорю: "Да, я мама". Он снова спрашивает: "Ты моя мама?" Я отвечаю: "Да, я твоя мама".

И это был момент, как в фильме "Судьба человека". Он бросился мне на шею, думала, что задушит. 

Еще через год Наим забрал из Афганистана 5-летнего Маси.

Маси рассказали, что всей семьей скоро переедут в Киев. До этого ему показали фильм "Вечера на хуторе близ Диканьки", и он был уверен, что Киев именно так и выглядит. 

Когда в 1990 году Наим, Валентина, Мустафа и Маси переехали в Киев, уже трещал по швам Союз. Страна напоминала коммунальную квартиру – с постоянными ссорами жильцов и бесконечными очередями в места общего пользования.

В этом хаосе рождалась независимая Украина. И это было похоже на то, что происходило в семье Найемов.

– В Киеве сначала мы жили вчетвером в одной комнате, где у меня с Мустафой была одна кровать на двоих, – вспоминает Маси. – Потом наш сосед по коммуналке дядя Жорик куда-то исчез, и у нас появилась своя комната с отдельными кроватями.

Валентина Колечко о пожаре переходного периода, контролируемом хаосе и о том, что она делала 24 августа 1991 года 

События в стране казались мне тогда логичным продолжением происходящего в семье. Дома все горело: тысячи нюансов внутреннего мира Наима, о которых я сначала вообще не догадывалась, адаптация детей в новой стране, четверо детей и все разные.

Спокойный Митя – мой сын от первого брака. Маси постоянно болел, и я его водила по врачам. Мустафа по стенам ходил. Это был сгусток энергии. Для такого "огненного" ребенка нужен был бы домашний штат педагогов и воспитателей. Но я как-то успевала. Не помню как, но успевала.

24 августа 1991 года я лежала в больнице под капельницами с высокой температурой. Мне нужно было сохранить нашего с Наимом общего ребенка. Маша родилась в январе 1992-го.

Наим тогда сказал мне: что бы ни происходило, голодными вы никогда не будете.

Переходный период

Путь к своему киоску в подземном переходе отнял у Найемов девять лет.

Первую машину – ладу четвертой модели небесно-голубого цвета – Наим купил в 1995-м. Когда всей семьей в первый раз выбрались на своей машине на Киевское море, это было ощущение настоящей Dolce Vita – сладкой жизни, которая и не снилась римской богеме из фильма Феллини.

− Наш первый киоск в подземном переходе на площади Победы появился в 1999-м, сразу после Дня Независимости − 25 августа, − рассказывает Валентина. − Я сама стояла за прилавком и за первый день заработала фантастические для нас тогда 127 гривен.

Тот киоск прожил недолго. Начался очередной виток борьбы с торговлей в подземных переходах, и его снесли. Валентина написала письмо Кучме и началась бюрократическая эпопея, длившаяся два с половиной года, пока в конце концов Найемам разрешили построить новый киоск − в этом же переходе.

Почему из всех видов бизнеса Наим выбрал торговлю сувенирами, остается загадкой. Сам он свой выбор детям не объяснял. Потому версии две.

Первая – прагматическая: сувениры – товар всегда востребованный, а главное – не скоропортящийся, в отличие от продуктов или цветов.

Вторая – красивая: Наим хотел окружить себя и тех, кто вокруг, тем, чего ему не хватало с детства – праздником. Продавец праздника – удачное название для сувенирного бизнеса. 

В какой-то момент у Найемов появилась шальная мысль создать музей игрушек. Но дело не пошло по простой причине − жесткие рамки выживания. Выходить за них было опасно.

И все-таки Наим иногда позволял себе действовать вопреки здравому смыслу. 

– Папа часто отказывался продавать товар, если ему не нравился покупатель. Называл цену в 35 раз выше, и покупатель уходил ни с чем, – рассказывает Маси.

Мариам Найем о воспалении кармана, рогатых лошадях и Гегеле под прилавком 

В конце 1990-х – начале 2000-х после появления киоска на площади Победы я услышала новое для себя слово "выторги". Перед праздниками это могло быть до тысячи гривен в день.

Когда все было плохо, папа приходил вечером грустный и говорил: "Маша, у меня болит, так болит. У меня воспаление". Я спрашивала: "Воспаление чего?" – "Кармана". И эта фраза на века – если хотите взбесить моих братьев, скажите при них "воспаление кармана".

Воспаление кармана чаще всего случалось летом. Пустой Киев, никто не покупает сувениры. Зато все хорошо было в сентябре и в декабре. За несколько недель до Нового года наша квартира превращалась в одну сплошную коробку с товаром.

Мы и сами были частью этой сувенирной вселенной. Накануне года Лошади папа закупил огромный табун лошадей, и они не продались. А следующий был год Козы. Что мы делаем? Правильно, все садимся и лепим к лошадям рога.

Тысячи хлопушек, гирлянды, пузатые Будды, копеечные яйца Фаберже, крылатые ангелы, красные жабки с монетками во рту. Собаки на батарейках. Папа проверял каждую, а они лаяли и бегали по квартире. Еще были музыкальные шкатулки. Когда он показывал нам товар, всегда говорил: "Посмотри, как это красиво!" А ты смотришь на это все и не видишь никакой красоты, ведь это же просто товар. 

Если у вас есть родственники, пережившие голод, и вы спросите, что им нравится больше – блюда из птицы или из рыбы, они вряд ли ответят. Для них это все просто еда. А еда – это жизнь. Так же и для папы. Товар – это не про эстетику и не про вкус, это про жизнь, про будущее семьи. 

Под прилавком в киоске у папы всегда валялись книги Гегеля – не для продажи. Красные жабы, пузатые Будды, рогатые лошади, тюбики какого-то суперклея... и Гегель. Он постоянно его цитировал. "Маришка, – говорил он, – помни, количество переходит в качество". 

Помню, как в подземный переход приходил человек и собирал дань. Весь переход платил. Тогда папа решил, что нужно купить еще одно место, где нас точно не будут трогать. И родители купили киоск на троещинском рынке. 

Там торговали афганцы, папа был важной фигурой. Когда звонили домой, говорили: "Можно доктора Наима к телефону?" 

Папа как-то увидел один из постов Мустафы в соцсети и рассмеялся. Говорит: "Мустафа такой смешной, такой забавный, и всегда был таким. Однажды в Кабуле он пошел в школу, не сделав домашнее задание. Учитель проколол ему ухо, взял бумажку, написал на ней "Мустафа – плохой мальчик" и вставил в ухо. Что делает Мустафа? По дороге домой достает эту записочку, пишет "Мустафа – хороший мальчик", засовывает обратно в ухо, приходит домой и показывает мне".

Я слушала и понимала: если папа после всего этого сохранил способность радоваться жизни, как ребенок, значит, кто угодно может, что бы ни случилось.

Разговор о любви на языке черешни

Один из уроков, полученных детьми от Наима, – не жди, когда тебя попросят о помощи. Когда люди просят, их это унижает.

– Там одному человеку нужна помощь, – как-то сказал он Маси.

– Какая? 

– Нужно перенести судебное заседание по ДТП. 

– Конечно, сделаем. Давай сейчас наберем, и я поговорю.

– Нет.

– Что нет?

– Не наберем. Я с ним не разговариваю. Он себя однажды неправильно повел. Я слышал, что у него проблема, и ему нужно помочь. И так как я с ним не разговариваю, ты его сам набери.

Был ли Наим менее требовательным и более снисходительным к самым близким? Нет. Было ли с ним легко? Точно нет.

– Даже много лет прожив в Украине, у папы остались привычки человека другой культуры, – говорит Маси. – Пока мы с Мустафой жили с родителями, даже когда повзрослели, не могли возвращаться домой после восьми вечера. Мы никогда не рассказывали ему о том, что идем на свидание с девушками. Даже взрослыми мы не могли при нем выпить бокал вина в ресторане.

Мариам было уже проще. Наим к тому времени стал терпимее. При этом когда-то сказал Маси: "Если я когда-то сяду в тюрьму, я сяду из-за Машеньки, если кто-то ее обидит".

– Я с папой не разговаривала два года. Такая уж у нас традиция – каждый ребенок какое-то время не общался с отцом, – вспоминает Мариам. – Когда помирились, у нас был очень важный разговор. Я тогда сказала ему: "Папа, знаешь, мне иногда кажется, что ты меня не любишь". Он ответил: "Как не люблю? Я же тебе черешню покупаю".

И тут до меня дошло, что в этой черешне было одно большое "я же тебя люблю". Это был его язык любви. Человек, который цитировал за завтраком Аристотеля, говорил о любви черешней.

Три года назад Мариам подошла к нему и сказала: "Папа, а покажи мне все свои киоски. И все свои гаражи с товаром".

– Мы поехали по всем его гаражам. Это был его Диснейленд, его пещера с сокровищами, его подушка безопасности. Наша подушка. Он гордился тем, что ему удалось, наконец, создать безопасность для семьи. 

А потом папа говорит: "Смотри, Маша, какая коробка!" Я купил этих свинок двенадцать лет назад, к году Свиньи. Смотри, как их много". И радостно смотрит на меня. А я смотрю на него и думаю: эта свинка проживет следующие 12 лет, а ты нет.

С тех пор мы начали медленно прощаться друг с другом. И оба это понимали. Я – поздний ребенок. Поздние дети лучше других знают, что родители умрут.

Маси Найем о том, как защищал в Авдеевке отца, Украину и маленький киоск

В 2015 году папа провожал меня в армию. Он был спокоен, я был спокоен. По крайней мере, мне так казалось. Если бы я тогда не пошел служить, папа мне ничего не сказал бы. Но я знал, что он бы так не поступил.

Жизнь подбрасывает странные сюжеты. В армии я несколько раз сталкивался с интернационалистами, в 1980-х воевавшими в Афганистане. Один из них делился опытом: "Когда мы воевали, делали то-то и то-то…" Я ничего тогда ему не сказал.

Когда я вернулся с Донбасса, ничего не рассказывал папе о том, как это было. Я знал, что ему пришлось пережить в Афганистане. Мне просто нечего было ему рассказать. Зашел домой, отдал ему медали, мы обнялись и потом уже разговаривали о чем угодно, но не о войне.

Букет для Наима

Первый инфаркт Наима – почти ровесник первого его киоска. Он случился 25 августа 2000 года. После шунтирования сосудов сердца в 2019-м операции врачи пообещали ему максимум полгода жизни.

Наим прожил полтора.

− 17 мая 2021, когда мы в последний раз уходили из перехода на Победы, он шел и всех продавцов ободрял, − говорит Валентина. − Потом мы заехали в аптеку и супермаркет купить лекарства и продукты. Он потянул мой пакет с продуктами на себя. Я не хотела отдавать, но он настоял: "Дай мне! Ты так устала!" Это были последние его слова, сказанные мне. 

Когда дети выросли и стали самостоятельными, у мужа был выбор: согласиться жить на их содержании или продолжить заниматься делом, которое было ему уже физически не под силу. Когда рухнула возможность быть независимым, он умер. 

19 мая, когда Наима родные провожали в последний путь, ненадолго остановились на площади Победы. Валентина попросила кого-то спуститься в переход и купить букет для него. Ей принесли такой же, как он подарил ей ровно 33 года назад – бордовые розы.

Мариам Найем о черном, сером и белом, счастливом "сейчас" и первом из Найемов без печати грусти

Папа относился к Украине как к любимой женщине. Она может быть странной, неидеальной, но в тот момент, когда он решил, что будет с ней, все остальное стало неважным.

Как-то папа мне сказал: "Я так рад, Маша, что вы все такие независимые". Потом до меня дошло, что на самом деле означают его слова: "Спасибо, что я могу умереть завтра и знать, что ты не пропадешь".

В последние годы я все время спрашивала у родителей о самом счастливом дне в их жизни. Каждый раз, когда я спрашивала, папа говорил: "Сейчас". 

Различия трех поколений моей семьи можно передать градацией цвета. Черный – это когда твоя жизнь сплошное напряжение, вызванное войнами, голодом, смертями. Это мой папа. Серое – это где есть войны и нет мамы, но есть и какой-то комфорт. Это братья. Тогда я – белый. Мне отдали все лучшее из этого набора.

А есть еще мой племянник – Марк, сын Мустафы. Это белоснежная прекрасная беспечность. Он вообще не знает боли. И так радостно видеть, что хоть у кого-то из нас этого нет. Видеть Найема, у которого нет печати этой довлеющей грусти.

Я была на могиле папы – его там нет. А на заколоченном киоске теперь есть. Это какая-то красивая история о том, что папа видит. Его руки – это для меня о том, как он стареет. А глаза – о том, что он любит.

***

Второй месяц глаза на заколоченном киоске в подземном переходе наблюдают за прохожими и торговцами цветами. И рассказывают свою историю – не только семейную.

Это история о том, как в 1991-м все мы оказались в другой стране, метр за метром отвоевывая пространство у прошлого. 

О войне, которую легко начать и сложно закончить. 

О том, что в стране, где каждые десять лет происходят революции, непобедимы только МАФы. Да и то не всегда. 

И о свете в конце подземного перехода. О поколении Марка – внука Наима, которому независимость дана по праву рождения, как гражданство или группа крови. 

...Мы с Маси едем на Киевское море. Запускать воздушного змея. 

– После смерти отца чемодан, куда я складывал все свои поступки и желания, взорвался и сейчас мне нужно его укладывать заново. А он не укладывается.

Мы идем по набережной − справа водохранилище, слева летние площадки ресторанчиков. Оттуда несется голос Вакарчука, насвистывающего хит про свою "маленьку незалежність".

В последний раз Маси запускал змея в довоенном 2013-м. С тех пор он изменился, как и все мы. Змей тоже не похож на те, которые он пятилетним ребенком запускал в Кабуле. Китайская реплика с троещинского рынка. И даже берег Киевского моря, куда Найемы много раз ездили на своей небесно-голубой ладе, по словам Маси, уже не тот.

Тот − только ветер.

36-летний Маси бежит по набережной, пытаясь поймать ветер клеенчатым телом змея. 

Для детей Наима разговор с отцом только начинается.  

Михаил Кригель, УП