Борхес против Кернеса. О Харькове здорового человека и человеке, которому больше всех надо

Таких людей называют "белыми воронами", "гениями места", "агентами изменений". Не тех быстрых изменений, которые творятся указами сверху или революциями снизу, и так же быстро уходят в песок. Других – которые незаметно, не сразу, меняют нашу среду обитания.

Об этих людях не часто пишут, обычно они не попадают на радары журналистов. Они не про "успешный успех" и имитацию побед, прикрывающую собой пустоту. В конце концов они про то, какими можем быть мы, если бы нам не было страшно или лень плыть против течения.

Биография многих из них спаяна с географией. Это люди-легенды, составляющие душу и дух наших городов. Они могут рассказать о наших городах и их жителей больше, чем исторические камни или статистические выкладки.

Мы начинаем спецпроект "Дон Кихоты" и просим помощи у читателей. Если вы знаете таких людей, расскажите нам о них — в комментариях под этим текстом или на страницах "Украинской правды" в соцсетях.

Мы хотим, чтобы о таких людях знали.

Харьков разный. Даже не верится, что один и тот же город спасает Украину от "Юго-Восточной республики" Януковича, выйдя 22 февраля 2014-го на митинг, и стабильно голосует за Кернеса, даже когда его уже нет.

Это не то чтобы два разных Харькова, это сам Харьков и есть. В нем всегда есть свой Сковорода, преподававший в здешнем коллегиуме курс поэзии и трижды изгнанный оттуда. И есть те, кто его изгоняет. 

Александр Охрименко — человек из того Харькова, который ассоциируется не с Кернесом, не с рынком Барабашово, не с индустриальным гигантом и не с одним из символов города — советским небоскребом Госпром. 

"Опять этот Охрименко!" — говорят о нем.

Его считают навязчивым, не в меру разговорчивым, приставучим ко всем подряд. 

Ему больше всех надо. 

На выставке, спектакле, конференции он поломает весь сценарий и к ужасу организаторов устроит разбор полетов — обсуждение услышанного и увиденного.

Для него только услышанного: уже много лет, как он практически ослеп.

Но и почти не видя, безошибочно достает с полки нужную книгу в своей тридцатитысячетомной домашней библиотеке и может рассказать о каждой.

Библиотека — в двухкомнатной квартире, по всем стенам, на столах и стопками на полу. Но не для коллекции, а для работы, и книги из нее Охрименко охотно дает читать. И так уже полвека. 

Первые ассоциации, которые возникают на словах "слепота", "книги", "библиотека" — Хорхе Луис Борхес, отец "новой латиноамериканской литературы", ослепший к 54 годам.

Охрименко потерял зрение к 45.

Но Охрименко не библиотекарь, он педагог. В 1970‒80-х учил детей по внесоветской, а по сути антисоветской, методике "воспитание творчеством".

В 1990-х подготовил пятнадцать хрестоматий, разошедшихся тиражом 300 тысяч, выступал перед полными залами учителей.

Более двадцати лет, с 1975-го по 1997-й, вел литературную студию. Это сотни студийцев, которых он научил читать и писать.

Среди них десятки писателей, самые известные из которых, — Дмитрий Громов и Олег Ладыженский, более известные под псевдонимом Генри Лайон Олди.

Студия для "пишущих" и "непищущих"

"Все меня спрашивают, почему мой Хорхе и по виду, и по имени вылитый Борхес… В частности, потому, что долги надо выплачивать", — писал Умберто Эко о герое своего знаменитого романа "Имя розы" слепце Хорхе — хранителе монастырской библиотеки-лабиринта.

Ученики Охрименко до сих пор выплачивают ему долги. Своими успехами, которые он коллекционирует как раритеты. 

Инна Ачкасова и Евгения Левинштейн организовали в Харькове центр творчества для детей переселенцев.

Оля Табачникова — в Англии, в Университете Центрального Ланкашира, руководит созданной ею кафедрой славистики, продолжает писать стихи.

Стихотворение, написанное в 1980 году тринадцатилетней Табачниковой, Охрименко включил в один из томов своей хрестоматии для школьников:

Деревья кашляли воронами,

И те струились на ветру,

Как будто черными ладонями

Захлопал кто-то поутру...

Через тринадцать лет Табачникова, обладатель докторской степени по математике, уже из Англии, пошлет свои стихи Бродскому, уже Нобелевскому лауреату, и тот, вообще-то никогда не отвечавший на письма от незнакомых, напишет ей: "Милая Оля, большое спасибо за присланные стихотворения. Оба — понравились" — и далее разбор и советы. А в конце: "Присылайте, пожалуйста, еще, если Англия и математика не возражают. Ваш Иосиф Бродский". 

Маша Тумаркина — в Австралии, написала три книги на английском.

Марина Сорина издала роман на итальянском, живет в Вероне.

Женя Сошкин — один из самых ярких поэтов литстудии — в Иерусалимском университете защитил докторскую диссертацию.

Дима Громов, Олег Ладыженский (ОЛег + ДИмон = ОЛДИ) были первыми выпускниками литстудии у Охрименко.

— Ладыженский сначала лирику писал. А потом он начал писать пародии — суперпрофессиональные. А что писал Громов, не знаю, мне он ничего не показывал. И вдруг, уже после студии, они, объединившись, начинают писать фэнтези.

Студийные стихи своих учеников Охрименко в 2010-м издал за свой счет, сборник называется "ОКНА".

Однако, задачу "штамповать" будущих писателей в своей студии Охрименко не ставил. Наоборот, если что-то и было вроде девиза, то "От маленького писателя к большому читателю". 

На этом пути многие превратились из графоманов в людей, не позволяющих себе писать хуже, чем то, что они читают, а если чувствуют, что литературного таланта не хватает — писать вообще.

Кроме чтения и обсуждения стихов и прозы, занятия в студии строились как игра, и подобрать к чему-то рифму было не главным. Зато всегда "на ура" шли каламбуры, очепятки, недопонималки, бестолковый словарь, угадалки — все, что строилось на ассоциациях.

— Разыграть сценку: жена обращается к мужу на канцелярите, — перечисляет Охрименко любимые задания студийцев. — В названиях учреждений — замысловатые аббревиатуры: придумайте еще неразборчивей. Кто больше даст штампованных эпитетов при описании портрета? Нос? Правильно, греческий, римский, острый.  

…В литстудию Охрименко я попал в двенадцать лет. Здесь большой зал, где легко затеряться на задней парте и просидеть, только слушая. Худой и кучерявый, как Пушкин, и, по-моему, даже с бакенбардами, как у него, человек, которого и зовут похоже, — Александр Васильевич, чуть ли не бегает по залу, чуть ли не прыгает, он весь в движении.

Когда он оказывается возле меня, мне кажется, сейчас вызовет и потребует что-то сказать. Но, оказываясь рядом, он обращается не ко мне, а к кому-то другому, тянущему руку. 

На очередной игре, вернее, задании — или всё-таки игре? — я не выдерживаю и тяну руку: мне кажется, я лучше всех придумал четверостишие на заданные рифмы "дожди — подожди — немножко — окошко". 

И Александр Васильевич тут же возникает около меня, и я читаю на весь зал: "Неделю льют у нас дожди, / Подснежник, милый, подожди. / Побудь в земле ещё немножко, / Лишь солнце озарит окошко". 

Не то чтобы меня сильно хвалят, но и ощущения, что я сел в лужу не остается, Александр Васильевич говорит: "А вот смотри, что придумала на эти слова" — и называет имя-фамилию какой-то девочки и читает ее стих, понятно, что мой для меня пока ещё лучше. 

Но вскоре, через какое-то количество таких занятий, я пойму, почему хуже. И узнаю, что эта игра называется буриме, и что это только игра, а не полноценные стихи, и что есть игры поинтересней: лимерики, хайку, сочинения "сказок навыворот" — "Красная Шапочка злая, волк — добрый".  

Борхес и футбол 

В 1960-е, когда разразился спор между физиками и лириками, Охрименко был в нем на стороне спортсменов.

Он получил первые разряды по футболу и шахматам, был капитаном футбольной и хоккейной команд, легкоатлетической сборной.

Однако физика и лирика в его жизни присутствовали сполна: Охрименко участвовал в олимпиадах по математике и запоем читал.

— Математика, решение хитрых задачек было азартным приложением к моей главной любви — книгам.

Но когда нужно было выбрать, куда идти после школы, пошел в сторону физиков, вернее, его подтолкнул отец, инженер. 

Проучившись три курса в институте радиоэлектроники, Охрименко забрал документы и поступил на филфак пединститута, окончательно утвердившись в выборе между физикой, лирикой и спортом. И предпочел им педагогику.

Футбол, кстати, помогал ему и в этом деле: завязывать общение.

— Когда останавливаешься перед стайкой курящих подростков, самый лучший аргумент, если у кого-то из них в руках мяч, предложить сыграть в футбол.

"Вы от курения такие хилые, что я, некурящий, один обыграю вас всех, и тогда вы поклянетесь бросить курить". — "А если вы проиграете?" — "Тогда каждому от меня — килограмм конфет".

И я потом несколько раз в жизни встречал проигравшие мне компании, клявшиеся, что с тех пор не курили.

Охрименко-студент забивал в "девятку" девять из десяти пенальти, тренер харьковского "Металлиста" рисовал ему светлое футбольное будущее. Я вижу Александра Васильевича в том звездном составе команды: "Мяч у Поточняка. Пас Охрименко. Охрименко выходит к воротам. Удар! Го-о-ол!!!"

Штанга. 

В 1973-м во время матча мяч влетел ему в лицо. Как следствие — отслоение сетчатки и полная потеря зрения в одном глазу. Так спорт — я не уверен в слове — отомстил, принудил, перенаправил. Но и то, на что он перенаправил, доделало дело, второй глаз у Охрименко отказал в 1997-м, не выдержав перенапряжения, книг, чтения. 

— Я тогда писал свою главную книгу "Домашняя азбука" вместе с детским писателем Виктором Хмельницким. Издательство нас очень торопило. У меня сильно болели глаза. Наш районный окулист осмотрел меня и говорит: "Ничего у вас не вижу. У вас всё в порядке!" Этот невежда не удосужился измерить глазное давление. И глаукома за полгода съела мою сетчатку. 

…Борхес бежал по темной лестнице муниципальной библиотеки, где работал хранителем. "Острый край недавно окрашенной створки окна, которую забыли закрыть, рассек ему лоб", — пишет он в автобиографическом рассказе "Юг".

Ослеп Борхес не сразу, окончательно — в пятидесятые, спустя двадцать лет. А потом еще почти двадцать, уже слепым, был директором Национальной библиотеки Аргентины.

Борхес — писатель-библиотекарь, Охрименко — библиотекарь-педагог.

"Но библиотека плюс слепец, как ни крути, равняется Борхес", — напишет Умберто Эко в тех же "Заметках на полях "Имени розы".

"С харьковского педагога в мире спросят очень строго"

— одна из импровизаций Охрименко. Он их не собирает и вообще писателем, поэтом себя не считает.

Вот его учитель, педагог-новатор Вадим Левин — действительно поэт. Детский. Его книга "Глупая лошадь", вышедшая в 1969-м, сразу стала классикой детской литературы.

Когда Охрименко познакомился с Левиным, тот уже полтора десятилетия вел литстудию во Дворце пионеров, и на нее приходили смотреть, как на чудо, из школ и вузов Харькова.

— На филфак я поступил, чтобы преподавать детям литературу по-новому, не занудно — когда в классе мухи дохнут на лету, — а живо, весело, интересно, — рассказывает Охрименко. — И вот на занятиях Левинского литкружка я увидел, как это можно делать.

Вскоре Левин отдал старшую группу Охрименко, который доучивался на филфаке, а по вечерам, оформленный на полставки, работал здесь. В 1980-м Левин ушел из Дворца пионеров преподавать в пединститут. Двадцать лет отдав литературной студии, Левин оставил ее с легким сердцем — передал в руки того, кто мог продолжить его дело.

Но оставив литстудию Охрименко, Левин забрал Охрименко с собой — туда, куда двинулся дальше.

Это называлось "Эврикой" — объединением творческих учителей. В середине 80-х — начале 90-х "Эврика" совершила переворот в педагогике, освободив ее от "совка". В 1992-м "эвриканцы" открыли в Харькове первую в Украине частную гимназию "ОЧАГ", Охрименко тоже стоял у ее истоков.

— Если б не Левин, был бы я рядовым учителем, а так все время на виду, весь город меня знает, учителя всех школ. Я давал открытые уроки на сцене — триста учителей в зале.

Левин меня с такими людьми познакомил, его имя открывало такие двери… Я был знаком с Алексеем Алексеевичем Леонтьевым, знаменитым филологом и психологом, автором теории речи, с Эдуардом Успенским, с Григорием Остером.

Мы с Левиным ездили по всей стране на конференции и сборы, боролись с традиционным идиотизмом, и в этой борьбе были такой неразлучной парой. Натан Тамарченко, доктор наук, замечательный бахтиновед, нас прозвал Дон Кихотом и Санчо Пансой.

…Образ Дон Кихота не отпускал и Борхеса всю жизнь. Борхес себя с ним сравнивал:

Я думаю о желтом человеке,

Худом идальго с колдовской судьбою,

Который в вечном ожиданье боя

Так и не вышел из библиотеки.

Думаю, Борхесу, знай он Охрименко, был бы интересен и образ Дон Кихота, вышедшего из библиотеки. Раздаривающего ее. 

Библиотека Дон Кихота и преодоление мельниц

Суть библиофила, по Охрименко, не в собирательстве, а в раздаривательстве.

Первый раз он раздарил сто пятьдесят книг из своей библиотеки, окончив школу, — отдал их в детскую комнату при ЖЭКе.

Первый блин вышел комом.

— В день окончания школы, в 1969 году, я пошел в эту детскую комнату, воспитательница дала мне шкаф, я оттуда всякий хлам повыбрасывал и заставил весь шкаф книгами, а она выдавала их детям. Когда я потом спрашивал: "А чего ж книги не возвращаются?" — она говорила: "Та может быть, вернут…" В общем, разбазарила она всю эту библиотеку.

Все что ни делается, к лучшему — это подтолкнуло к другому решению: создать библиотеку у себя дома.

В отличие от государственных библиотек, где все более-менее формализировано: пришел, получил, ушел, — домашняя библиотека Охрименко была прообразом литературного кружка, Александр Васильевич расспрашивал возвращающего книгу о впечатлениях от нее и, если та легла на душу, советовал, что еще почитать.

Но и раздаривать книги, организовав домашнюю библиотеку, Охрименко не прекратил. Дарил всем школам, где работал. Даже спецшколе-колонии. 

Через Охрименко включались в процесс дарения и другие, в том числе "чернокнижники" — книжные спекулянты — за индульгенцию.

— Моему знакомому книжному спекулянту Игорю Марковичу, его потом, уже в новую эпоху, убили, нужна была отмазка от милиции. Он знал, что я работаю в спецшколе для трудных. Говорит: "Вот у меня есть книги, давай я отвезу. Там дадут мне бумагу?" И Игорь Маркович отвез целую машину книг. А та благодарность потом не раз его спасала при милицейских облавах на черном рынке. 

Что такое библиотека Охрименко, не стихийная, а отборная и рабочая, стало понятно в 1990-м году, когда вместе с Левиным он сел за работу над новаторскими хрестоматиями.

— Нам не надо было идти в библиотеку Короленка. Не вставая со стульев, мы протягиваем руку к полкам, где есть любая нужная нам книга. И у всех наших хрестоматий есть подзаголовки "Полка прозы", "Полка стихов", "Полка сказок". Каждая из них — уменьшенная копия моих реальных полок. А мои полки — модель мировой литературы. 

В восьмидесятые одного Дворца пионеров Охрименко было мало — в какой-то период у него было одновременно семь работ, и он стал вести кружки в других местах. Например, в интернате для слепых и спецшколе для трудновоспитуемых подростков. По сути это была колония: высокий забор, охрана, все в одинаковых синих робах — как у взрослых.

Знакомство там тоже, кстати, началось с футбола: колонисты гоняли мяч на футбольной площадке, Охрименко с ходу включился в игру и забил гол с середины поля.

После чего в перерыве между таймами, на скамейке, разговор о книгах пошел. Охрименко захватил только что напечатанную повесть Леонида Габышева "Одлян, или Воздух свободы" — воспоминания об отсидке в колонии для несовершеннолетних.

Как-то, много лет спустя, ему встречались эти колонисты — и не в темных пустынных переулках: "Помните, вы нам правильную литературу читали. Может, поэтому я и не стал бандитом".

Опыт потом пригодился и в обычных школах, где параллельно с интернатами и литстудией работал Охрименко — в какой-то период у него было одновременно семь работ: семья, трое маленьких детей, ставка руководителя кружка мизерная.

— Начинается урок, знакомлюсь с новым для меня третьим классом, вдруг эдакий крепкий бутузяра с первой парты начинает безостановочно комментировать, задавать нелепые вопросы, приглашая класс посмеяться, то есть срывает урок. Что делать? Приходит спонтанная идея.

"Знаешь, не хотелось бы тратить время на наведение порядка, вспоминать методы, которыми пользуются в колонии, где я тоже работаю".

Башибузук моментально затих. И урок прошел прекрасно — сочинили много веселых двустиший.

По тонкому льду

Когда в начале 1980-х Охрименко отказался читать с детьми произведения Брежнева — "Малую землю", "Возрождение", "Целину", это вызвало большой скандал. 

Скандалов и выволочек вообще было много — стоило кому-то из чужих побывать на литстудии или расспросить детей, что было на занятии.

— Я отстаивал включенных мной в план работы Бабеля, Пастернака и Цветаеву. Проводил вечера поэзии Наума Коржавина и Александра Галича (оба антисоветчики, эмигрировали в начале 1970-х — УП), и потом объяснял в КГБ, что в этом был принцип не антисоветский, а эстетический.

Здесь прошу подробнее — как, кто сдал. Александр Васильевич рассказывает, но просит об этом не писать: давняя история, зачем напоминать человеку, как он в детстве, да еще и не по своей вине, споткнулся. А вот что можно:

— Вызывали не раз — майор, тоже окончил филфак пединститута, старше меня. Они всех диссидентов давно упрятали и тогда взялись за таких полудиссидентов, как я. Однажды он меня прессовал три часа — занял кабинет директора, директор и завуч навытяжку стояли возле дверей, он их по очереди вызывал, — меняя кнут на пряник, рассказывая, какой я замечательный педагог, потом снова начиная орать и топать ногами. Ну, обычное КГБ.

Я спрашиваю, как его при всем при этом не посадили и даже не уволили.

— Меня несколько раз пытались уволить, но каждый раз прямо из обкома звонок начальственного лица, чей ребенок ходил ко мне. У меня крыша была. Начальственное лицо говорило: "Мы все знаем, не обращайте внимания, не троньте Александра Васильевича", — и все на какое-то время прекращалось.

Драконы и великаны

— Я всегда говорю, что Чехов умер в сорок четыре года, а я в сорок пять — в 1997-м, — утверждает Охрименко, вспоминая год, когда у него резко ухудшилось зрение и он уже не мог читать. 

Что ж, если и так, значит, есть жизнь после смерти, и она не менее насыщена драконами и великанами, прикидывающимися мельницами.

Один из таких великанов, выбранных Охрименко для борьбы, — клерикализация общества.

— За последние двадцать лет насильственная клерикализация общества, выгодная бывшим партсекретарям и чекистам, усилилась.

90% дохода церкви идет от их псевдолечения. Каждая церковь предлагает на выбор целый строй разных бутылок со "святой" водопроводной водой, излечивающей от всех болезней. Еще больше эффект дают "чудотворные" иконы. И уж совсем 100% гарантии дают мощи, к которым обязательно нужно приложиться. 

На презентации собрания сочинений Льва Копелева в Харькове его приемная дочь Мария Орлова процитировала отца: "В отличие от верующих, я никогда не мог снять с себя вину покаянием". 

Кто-то из зала сказал: "Не может быть, чтобы такой хороший человек не был христианином!" 

— Пришлось мне показать, что зал решил искривить судьбу Копелева. "Опять Охрименко свой атеизм протаскивает", — услышал я недовольный голос. Все смотрели на меня с большой христианской нелюбовью.

Как это замечательно рифмуется с одной из предыдущих эпох — советской.

— Меня вызывал завотделом и говорил: "Что вы там какую-то религию разводите". Это после занятий по Библии. Я: "Есть такой памятник культуры, он в основе всей европейской литературы, живописи. Мы его изучаем, мы просто читаем тексты"".

И вот что еще хорошо рифмуется с той эпохой.

— В 2018-м году я давал несколько открытых уроков в соседних школах. Могу и сейчас учить учителей методике Левина, хоть онлайн, хоть офлайн. Моя помощница Таня пошла в районо с этим предложением. Заврайоно сказала: "Да, знаю Охрименко, была на его открытых уроках, замечательно, Левина знаю, но пока не будет указания сверху — палец о палец не ударю". 

Спрашиваю Александра Васильевича, почему совок неискореним в государственных школах. 

— Это не совковость, это традиционная методика образования осталась. Когда ребенок не субъект, а объект. Учитель заранее все знает, его совершенно не интересует личность ученика, его мысли. Учителю скучно, детям скучно.

…В самом известном произведении Борхеса о "Дон Кихоте" — задуманном в больнице, где он лежал с заражением крови после того случая в библиотеке, есть фраза: "Создание Дон Кихота в начале семнадцатого века было предприятием оправданным, необходимым, даже — фатальным; в начале двадцатого века — почти невозможным".

В начале двадцать первого — невозможным без "почти".

Ла-Манча — Харьков

Ла-Манча — убогое замшелое место, обывательское болото, но именно поэтому Алонсо Кихано становится Дон Кихотом, странствующим рыцарем, и отправляется совершать подвиги.

— В 2004-м во время Оранжевой революции я зажигал людей речевками, был поэтом харьковского Майдана, — вспоминает Охрименко. — 22 ноября мы вышли на площадь — сто человек, милиция оттеснила нас ко Дворцу пионеров. Я прочел речевку: "Предъявила власть резоны, Зэка вытащив из зоны, Но от нас получит он...", — и сто человек милиции в лицо: "Открепительный талон!" Потом мне куртку порезали, спасли студенты, переправили в лагерь Жадана.

Охрименко еще работать и работать над Харьковом.

— Все забывается. Гепа потом сказал: "Харьков — украинский город". Когда его хоронили, говорили: "Он спас наш город от вторжения России".

Я расскажу, как Гепа содействовал захвату горсовета, когда облсовет уже взяли. Как Жилин со своим "Оплотом" пришел, у них карманы бугрились от пистолетов, хотели на заседание горсовета пройти, охрана не пускает, Гепа выходит, говорит: "Пусть пройдут". Охрана: "Ладно, пусть идут через двор".

Они заходят во двор, огромные железные ворота с лязгом захлопываются, и высовываются дула автоматов.

Начальник милиции уже новый был, из Киева назначен. Представляешь, стоит Жилин, стоят эти "оплотовцы", Гепа чуть ли не в слезах бежит к этому милицейскому начальнику: "Это хорошие ребята, давайте их выпустим". Тот поколебался и выпустил. После чего они моментально собрались — и в Донецк. Там подняли флаг "Оплота".

Теперь Гепа — герой, после смерти чуть ли не святой. Полтора миллиарда только в недвижимости. Гостиницы, рынки, локации в Парке Горького, все стало собственностью Гепы и теперь его наследников. 

Вместо эпилога

В следующем году Александру Васильевичу — семьдесят. В 2016-м к его инвалидности по зрению добавилась еще одна: перелом четырех позвонков.

Он участвует в блогосфере: на трех атеистических сайтах, нескольких поэтических. Есть у него и собственный сайт "Уроки чтения. Домашняя лаборатория начального литературного образования — НЛО", страница на фейсбуке.

— Я пишу, то есть диктую своей помощнице Тане. Времени мало, она приходит на два с половиной — три часа, нужно, чтоб она мне почитала, переписку вела, и еще пост.

Помощнице платят дети.

— Они меня содержат, финансируют, опекают и выхаживают после операций. У меня пенсия 2300 гривен. Приходит счет за квартиру на 2800 и субсидия 1200, значит, остается на жизнь после оплаты ЖКХ 700 гривен. Это я покупаю два лекарства — и все…

В разговоре я постеснялся спросить Александра Васильевича о самом, наверное, главном. Но мне кажется, его ответ ничем не отличался бы от слов Борхеса:

"Если бы зрение вернулось ко мне, я бы не выходил из дому, я бы читал и читал все эти книги, что окружают меня, они так близко и так далеко... Кто-либо приходит ко мне, и я прошу почитать мне, и он мне читает, но книгу нужно перелистывать, откладывать, хватать с жадностью, и во всем этом мне отказано, а ведь в этом и состоит одно из наслаждений, получаемых от чтения". 

Андрей Краснящих, для УП