Мирослав Слабошпицкий: В Чернобыле я чувствовал себя внутри фильма о зомби-апокалипсисе

Свой первый полнометражный фильм "Племя" Мирослав Слабошпицкий снял в 39 лет. Дебют выстрелил в десятку — картина собрала урожай призов на международных фестивалях и вошла в топ-50 лучших фильмов десятилетия по версии американского журнала Rolling Stone. 

Благодаря этому фильму многие узнали об Украине не только как о стране Чернобыля, коррупции и двух Майданов, но и как о месте, где снимают интересное миру кино.

Второго фильма Слабошпицкого киноманы ждут уже шесть лет — кинопроект, который сначала носил название "Люксембург", а затем — "Антропоцен", постоянно входит в число самых ожидаемых фильмов по версии ведущих международных киноизданий. 

Обе картины о зоне отчуждения в Чернобыле — месте, которое для миллионов людей во всем мире стало "точкой входа" в Украину, а для самих украинцев, как считает Слабошпицкий, "первым моментом осознания "мы и они"".

Сейчас Слабошпицкий работает над несколькими проектами. Судя по нашему разговору, самое интересное об эпопее с "Люксембургом-Антропоценом" он бережет для мемуаров. А о подробностях американского фильма "Тигр", который готовится снимать, вообще предпочитает не говорить, ссылаясь на неразглашение.

Поскольку главный режиссер в мире сейчас COVID-19, мы общаемся виртуально — по видеосвязи. 

В интервью "Украинской правде" Мирослав Слабошпицкий рассказал о том, не боится ли он "проклятия" первого фильма, о Голливуде на паузе из-за пандемии, о десятилетиях работы над своей Чернобыльской Одиссеей, о том, что успешному режиссеру нужно сочетать ранимость снежинки с напористостью носорога, и о карательной функции выборов.

Охота на тигра

— Ваш фильм "Племя" вышел на экраны в 2014 году. И до сих пор продолжает быть главным генератором новостей, где есть ваше имя. Более 40 фестивальных наград, более 50 млн просмотров на YouTube, прокат в Европе и США, продажа на DVD в 20 странах. 

Есть опасность войти в историю режиссером одной картины, как это, например, случилось с режиссером "Вестсайдской истории" Джеромом Роббинсом или с "Комиссаром" Александра Аскольдова. Не ощущаете ли вы на себе "проклятие" первого фильма?

— Я делаю всё для того, чтобы так не случилось. После удачного дебюта второй фильм почти всегда чуть-чуть хуже, поэтому я решил сразу снять третий. Будет это "Тигр" или "Антропоцен" – посмотрим… Квентина Тарантино как-то упрекнули в том, что он так и не смог снять ничего лучше "Криминального чтива". На что он ответил: "А кто смог?"

Что бы ни произошло – "Племя" уже есть. Так что в этом смысле бояться мне нечего, это уже не провернуть – фильм существует.

— Давайте поговорим о проектах, над которыми сейчас работаете. Начнём с "Тигра". Последние новости о нем были в конце октября 2018 года. Сообщали, что продюсированием картины займутся компании Брэда Питта и Даррена Аронофски. С тех пор новостей не было. Что с проектом сейчас?

— Это американская картина, её сначала хотел снимать Аронофски с Брэдом Питтом в главной роли, потом проект остановился. Сценарий "Тигра" пришел ко мне через агентство в числе сотен других сценариев, которые я читаю. Место и время действия в фильме – Россия, Дальний Восток, 1997 год.

Сейчас проект на интересном этапе, который называется COVID. Вся американская киноиндустрия стоит в режимe ожидания. Я занимаюсь раскадровкой фильма. Делаем наброски с женой, потом посылаем их по скайпу сторибордисту. Какая-то безумная работа, но то, что получается, – интересно.

— Это история об охоте на тигра-людоеда. Вы делали ресёрч? Ездили на Дальний Восток? Общались с охотниками?

— Я не ездил. Но проект основан на книге канадского писателя Джона Вэйллента, который побывал на Дальнем Востоке в Сихоте-Алинь, где вся эта история случилась. Об этом сначала снял фильм британский документалист Саша Сноу, и уже потом Вэйллент написал книгу, которая стала бестселлером.

С "Тигром" мне здорово помог продюсер Александр Роднянский, который познакомил меня с людьми с Дальнего Востока. Так что во время работы над сценарием, у меня были долгие разговоры по Вайберу с реальными героями книги – топовыми людьми в этом дальневосточном тигрином деле.

К слову, по поводу сбора информации для сценария – у меня работал водитель, бывший полковник ОБХСС (Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности — УП), который, понаблюдав как я работаю, сказал, что у нас подходы очень похожи. Надо найти источник информации – человека, который обо всём расскажет.

Чернобыльская Одиссея

— Сразу после "Племени" в 2014 году вы начали работу над фильмом "Люксембург", поддержанным Госкино и грантами нескольких европейских фондов. Потом проект был остановлен, а через некоторое время появился "Антропоцен", о котором в его презентации есть интересная фраза: "ранее проект "Антропоцен" был известен для медиа под названием "Люксембург". Как это произошло? И что сейчас с "Антропоценом"?

— "Люксембург" был первой копродукцией Госкино времен его тогдашнего руководителя Филиппа Ильенко, угробленной по воле Госкино. Это очень плохая и травматичная история. Когда-нибудь я расскажу о ней подробно.

Что касается "Антропоцена" (в названии картины термин, обозначающий геологическую эпоху в которой человек начал играть решающую роль в экосистеме Земли. — УП) – это Библия страниц на 900, почти графический роман, в котором сфотографирована каждая локация, прорисована каждая сцена. 

Года два подряд по три раза в неделю я выезжал с утра в Чернобыль, а вечером возвращался в Киев. Это история поиска захоронений радиоактивных отходов двумя дозиметристами.

Работая над такими проектами, ты долго возишься, пока, наконец, не найдёшь свой Грааль. Я называю этот проект новой "Космической Одиссеей". 

У меня нет задачи состязаться с Кубриком, но это станет моей Одиссеей. Я хочу делать этот фильм с американским актером — звездой класса А. Поэтому история трудоемкая. 

Но она не дорогостоящая в глобальном смысле. Когда-то режиссер картин "От заката до рассвета" и "Четыре комнаты" Роберт Родригес сказал: "Я сниму вам фильм за 5 миллионов долларов, который будет выглядеть, как фильм за 50 миллионов". И это моя амбиция в "Антропоцене".

— Когда начнутся съемки?

— Может быть, зимой следующего года… Я разработал протокол, как снимать во время COVID-19. Мы обсуждали это с моим продюсером Олегом Коханом, но не знаю, насколько это реалистично. 

Мир по ту сторону Атлантики пока на паузе. Коронавирус в этом смысле чудовищно вредит индустрии. Даже во время Второй мировой войны Голливуд не останавливался. 

Как писал Довлатов, из Нью-Йорка можно эмигрировать только на Луну. А тут вдруг оказалось, что загробной жизни не существует и бежать некуда. При этом в Киеве-то можно снимать. И народ снимает. А самая мощная киноиндустрия мира парализована.

— Вскоре должны начаться съемки ещё одного фильма из вашей Одиссеи — "Чернобыльский Робинзон"?

— Это мой первый сценарий. Из-за него у меня начался конфликт с тогдашней главой Госкино Анной Чмиль. После чего надежды на то, что я когда-либо смогу снимать кино в Украине, были призрачными. 

Сейчас Анна Чмиль давно и безнадежно в отставке на пенсии. Я смотрю на видео, как новое Госкино посылает ее подальше и ухахатываюсь, а "Чернобыльский Робинзон", который двадцать лет ждал своей очереди, запущен в производство как дебют (проект стал одним из победителей питчинга). Месяц-два и начнутся съемки. 

Дебютирует с ним актер Сергей Гаврилюк, который снимался в моих "Ядерных отходах" — коротком метре, единственном из украинских фильмов, который имеет приз фестиваля в Локарно.

Зона как метафора

— Если посмотреть на вашу биографию и фильмы, которые вы сняли или планируете снять, можно прочертить маршрут: с конца 1990-х вы кружите вокруг темы Чернобыля. 

Сценарий "Чернобыльский Робинзон", короткий метр "Ядерные отходы", неснятый "Люксембург", "Антропоцен". Подобно герою фильма "Сталкер" на пути в Комнату вы бросаете гайку и говорите себе: в Зоне путь чем длиннее, тем лучше. Почему вы все время туда возвращаетесь, что для вас ценного в этом месте и какие смыслы там зарыты?

— Это очень длинная история. Есть вселенная Marvel и Dark Universe, а есть моя Чернобыльская вселенная. Чернобыль – одно из сильнейших эстетических потрясений моей юности. 

В девяностые, когда я туда попал в первый раз, – это было нечто потрясающее. В Припяти я шел по улице Ленина и у меня было ощущение, что я внутри фильма о зомби-апокалипсисе. 

Припять — город энергетиков и снабжался в СССР по высшему разряду. Там были универсамы с новенькими тележками и кассовыми аппаратами, а люди ушли. Сейчас, когда я захожу в тот же магазин, там все осыпалось и деревья выросли внутри. Все железное, что было в Чернобыле, разрезано и продано на металлолом. Дома обветшали. Былая фактура потеряна.

— Как вы туда впервые попали?

— Мне было 23 года и я работал журналистом информагентства при МЧС. Мы были квази-пресс-службой МЧС. Ездили на взрыв шахты имени Скочинского – 63 трупа, на разминирование найденных бомб, наводнения и в Чернобыль. 

В Зоне торчали неделями. Один из наших нереализованных проектов назывался "Лучшее место на земле". Ездили туда в пресс-туры, либо шароёбились по Зоне, лазили и снимали прикольные места. 

Могли поднять вертолет и весь день летать над территорией. Спускались внутрь четвертого энергоблока. У меня даже справка была – сколько рентген я получил.

— И сколько?

— Не запомнил. Я знаю двух ребят, которые всю жизнь лазали в этот реактор, делали фотографии, снимали на камеру. Сейчас им под 60. Одного видел года три назад. Второй три или четыре дня назад женился. У него молодая, красивая жена и сам он достаточно бодрый.

— Как вы можете сформулировать главный урок, если вообще, можно говорить о каких-то уроках Чернобыля для человечества?

Надо бы сказать что-то пафосное, но я совершенно об этом не думал. Я же никогда не занимался ликвидацией аварии. И хотя знаком со многими ликвидаторами, вся эта геройская история была далека от меня. 

Меня всегда интересовала жизнь на этой планете. Чисто антропологический интерес. Чернобыль – это микромир, также как и в "Племени" микромир слабослышащих. Когда роешь золото, ты понимаешь, что ищешь. Также и с кино. 

Берешь то, что тебе надо, и отбрасываешь остальное, но прежде чем найти нужное, переворачиваешь пласты породы. 

С Чернобылем как со вселенной Marvel – есть огромные готовые истории, которые лежат на поверхности, осталось их только запустить в производство и показать на экране.

Трепетность носорога

— В одном из недавних интервью у вас была фраза: "Украинцы создали переулок Параджанова и улицу Ильенко, а должно было бы быть наоборот". Лично в вашем городе, где все топонимы связаны с кино, чьими именами были бы названы проспекты, площади, улицы, переулки и тупики?

— На эту тему было смешное. Мы разрабатывали проект с одной американской студией. Когда я собеседовал сценаристов, задавал им похожий вопрос, но построил его по-другому. Спрашивал: "Если представить историю мирового кинематографа как кладбище, с каким режиссером ты хотел бы лежать в одной могиле?"

Украина дала миру Дзигу Вертова, Параджанова, Довженко и Киру Муратову, именами которых я назвал бы самые большие проспекты. Но мой город был бы космополитичный. Были бы улицы Кубрика, Фассбиндера, Мурнау. Если взять карту Киева, то улицы придется достраивать, чтобы учесть всех, кого я люблю.

— А тупики чьими именами назвали бы?

— Такие люди заслуживают забвения. Как же можно их именами назвать тупики, если их лучше забыть?

— Кстати, как бы вы ответили, если бы вопрос, с каким режиссером вы бы хотели лежать в одной могиле, задали вам?

— Если честно, я надеюсь на персональную могилу.

— Что сегодня больше всего способно вызвать эмоциональный отклик у зрителя, обвешанного гаджетами? Как снять фильм, который достучится до него?

— Я читал много книг на эту тему, но правда состоит в том, что правды не знает никто. Есть огромное количество необходимых условий для того, чтобы фильм "выстрелил". Но даже если действовать строго по рецептам, это не гарантирует результат. Просто что-то взлетает, а что-то нет. 

Если о личном опыте, я считаю, что режиссеру важно чувствовать себя на площадке послом зрителя, смотреть в монитор его глазами. Без этого ничего не получится.

— Без каких качеств не может быть режиссера? Есть много одаренных людей, но пробиваются единицы и талант при этом не всегда имеет решающее значение.

— Чтобы стать успешным, режиссеру нужно сочетать трепетную ранимость с поведением носорога. Быть снежинкой, но при этом сметать все на пути к цели. Знаете, говорят, носорог плохо видит, но при его весе это не его проблемы.

Месть в один клик

— На смену диктатуре идеологии сверху сегодня пришёл диктат общественного мнения снизу. Если твоя точка зрения отличается от общепринятой в "мыльном пузыре", это повод для травли. Делаете ли вы в своих публичных заявлениях поправку "на ветер"?

— У меня нет такого опыта, меня не травили соцсети как коллективный цензор. Меня травили конкретные люди, имеющие власть и силу. Причём сам я всегда легко шёл на конфликт.

Что касается соцсетей, там есть прекрасная кнопка – забанить. Мне рассказывал психоаналитик, что это, по сути, виртуальное убийство. Виртуальная аннигиляция человека. Один клик и вы друг друга больше никогда не увидите. Я очень легко баню в соцсетях. В этот момент я представляю себе принцип работы беспилотного летательного аппарата. Оператор сидит в одном месте, беспилотники взлетают с другого. Ничего личного. Триумф технологии.

— На ваш взгляд, на какие грабли Украина чаще всего наступала за годы независимости?

— Мы наступаем на все грабли, на которые только можно наступить. Я не политолог и не интегрирован в политические тусовки, есть только интуиция и незамыленный взгляд. И у меня нет уверенности, что страна останется существовать в нынешнем виде. Градус взаимной ненависти чрезвычайно высок, противоречия глобальные, экономическое расслоение огромное. 

За февральскими революциями обычно приходят октябрьские с требованиями перераспределить материальные блага – заводы рабочим, землю крестьянам и так далее. Это висит в воздухе и рано или поздно может сдетонировать. 

У нас в зачаточном состоянии система социальной защиты – то, что есть на Западе. А ведь в нынешнем виде она возникла там не на ровном месте. Западные демократии так устроены не от человеколюбия – это предохранительный механизм от голодных бунтов и революций.

При этом важно замечать не только грабли, но и то хорошее, что с нами произошло. На днях я включил телевизор, там рассказывали о протестах в Беларуси. В том числе о заявлениях, которые сделала Польша, страны Балтии, Украина в связи с этим. И я подумал, что какое-то время назад представить себе Украину в этом списке было невозможно. Хотим мы это замечать или нет, но мы стали частью цивилизованного мира. И это лучшее из того, что с нами произошло за 29 лет независимости. 

— Лично для вас – какая формула государства, если и не идеального, то такого, которое не усложняет жизнь граждан?

— Мое государство – кинематограф. Африканские, британские или американские кинематографисты мне понятнее и роднее, чем соседи по подъезду. 

Фильм "Племя" я снял при Януковиче. Близка ли мне Украина Януковича? Мягко говоря, нет. Моего друга Олеся Ульяненко при Ющенко затравила Комиссия по морали и это во многом стало причиной его смерти. Для меня тяжёлым было президентство Порошенко, потому что в это время мы вошли в жесткий клинч с руководством Госкино. 

Сам я давно стараюсь жить по правилу – никто не даст нам избавленья. И не надеюсь, что государство решит мои проблемы. Я вообще думаю, что со временем роль государства в нашей жизни будет уменьшаться.

— Есть ли у вас ощущение того, что ваш голос на выборах что-то решает?

— У выборов есть одна важная функция – карательная. На самом деле мы не выбираем светлое настоящее или светлое будущее. Мы делегируем человеку, за которого голосуем, право на месть. Выбираем того, кто нанесёт нашему обидчику максимальную боль. Мы мстим. 

По сути, это работает как акционерное общество. У тебя одна акция и твой голос ни на что не влияет. Капля в океане. Но если одиночные акции консолидировать в пакет, можно повлиять на решения на уровне кампании или, если речь о выборах, страны.

— Вам легко даётся растворяться в толпе и выкрикивать лозунги вместе со всеми?

— Я давно не кричал хором, потому сложно вспомнить как это бывает. Смотря какие лозунги, наверное. Кричать хором "Браво!" легко и приятно. "Смерть ворогам!" тоже могу, но для этого мне нужно понимать, что это мои личные враги, а не некие абстрактные. 

В 90-е годы я часто ходил на демонстрации. Кстати, интересный феномен – 90-е сейчас в тренде и в жизни, и в кино, это близкое ретро. К полтиннику подходят люди, у которых молодость пришлась на это время. Перестройка, кино 90-х – это те же 60-е в нормальном мире, которые с опозданием докатились до нас. Неоднозначное, пассионарное время. Все, что сейчас готовится быть сметённым миллениалами и зэтами, появилось именно в 90-х.

— COVID, пандемия, карантин, закрытые границы, социальная дистанция. По сути, весь мир уже полгода – тотальная зона отчуждения, близкая вам тема. Насколько это ударило по вам?

— Не могу сказать, что эта ситуация перевернула мою жизнь. Я существовал всегда в своих фильмах и шутил, что здесь только моё бренное тело. На бытовом уровне для меня тоже не многое изменилось – уже много лет я прожил в скайпе, общался со всем миром, писал сценарии, не вставая из-за стола. 

Конечно, психологически давят закрытые границы. Важны ведь не только сами поездки, но возможность в любой момент их совершить. В Америку сейчас полететь можно, но что мне там делать, если кинопроизводство стоит? 

Пугает неизвестность – непонятно, когда и как это закончится и закончится ли вообще. Недавно я поймал себя на мысли, что смотрю какой-то фильм и замечаю, что люди в кадре слишком близко стоят друг к другу. Этого не хватает в жизни.

Михаил Кригель, Оксана Савченко