Сфера влияния
Полвека назад, 18 августа 1968 года, в Москве состоялось совещание советского руководства с лидерами стран-сателлитов. Участники встречи окончательно согласовали совместный ввод войск в Чехословакию. Судьба "пражской весны" была решена за много сотен километров от Праги.
После пережитого в последние годы Украина способна лучше понять тогдашние чувства чехов.
Ты хочешь перемен, ты мечтаешь о преобразовании своей страны, ты полон надежд. Но внезапно все надежды растаптывает чужой сапог: лишь потому, что происходящее не понравилось кремлевским бонзам, считающим твою Родину собственной сферой влияния.
Сегодня украинское общество озабочено тем, как покинуть эту пресловутую сферу. И многие из нас уверены, что самое главное – не выглядеть в глазах России "братьями".
Нужно бежать от общей истории, от общих культурных маркеров, от общего языка. Нужно шарахаться от любого сходства, как от чумы. Нужно стать для россиян чужими, и тогда нас оставят в покое.
Этот рецепт подкупает своей простотой, но насколько он согласуется с историческим опытом?
Да, в августе 1968-го чехов тоже можно было с оговорками воспринимать как "братский народ". Русского солдата и его чешских жертв роднили общие славянские корни и относительно близкие языки.
Значительная часть чешского общества испытывала сантименты по отношению к СССР и советской армии, освобождавшей Чехословакию от нацистов.
Чехи практически не оказали Москве силового сопротивления, зато выходили на улицы с рукописными плакатами и пытались стыдить интервентов – разумеется, безрезультатно.
Может показаться, что эти факторы существенно повлияли на удержание страны в кремлевских объятиях.
Однако ранее московскую орбиту попытались покинуть венгры, уж никак не выглядевшие "братским народом".
Венгерский язык, относящийся к другой языковой семье, был совершенно недоступен русским танкистам. Во время Второй мировой войны Венгрия до последнего сражалась против советских войск.
Осенью 1956-го свободолюбивые мадьяры встречали агрессора не укоризненными плакатами, а пулями и гранатами. Увы, все это почему-то не убедило Кремль, что Венгрию стоит оставить в покое.
В исторической перспективе явная "чуждость" венгров не ускорила выход из московской сферы влияния, а сравнительная "близость" чехов не отсрочила его.
Венгрия и Чехия синхронно выбрались из-под обломков рухнувшего железного занавеса, вступили в НАТО в одном и том же 1999 году и стали членами ЕС в одном и том же 2004 году.
Тогда же, в 2004-м, состоялось масштабное расширение Североатлантического альянса, и организацию пополнили очень разные страны из числа бывших кремлевских сателлитов.
Румыния – неславянская и стремившаяся к обособленности от Москвы еще при Чаушеску. Болгария – использующая кириллицу и не считавшаяся в СССР настоящей заграницей.
Литва, Латвия, Эстония – связанные с россиянами общим имперским прошлым.
По степени историко-культурной близости к России все перечисленные государства заметно различались. Но геополитическую орбиту Кремля они покинули в одно время, и ослабевшая империя не смогла воспрепятствовать их одновременному вхождению в НАТО.
Чем меньше условного родства с русскими, тем меньше поползновений со стороны Москвы: этот умозрительный тезис не подтверждается практикой.
Усомниться в нем заставляет вся новейшая история кремлевского империализма, от Венгрии и Афганистана до Анголы и Сирии.
Но воюющей Украине хочется верить, что так оно и есть. У этой наивной веры много общего с известным детским правилом, когда убегающему достаточно крикнуть "Чур, я в домике!", и он становится недосягаем для преследователей.
"Мы в домике! Мы говорим только по-украински! Мы любим Бандеру! Мы не считаем вас родственным народом! Мы чужие, нас нельзя трогать!" – многим патриотам это видится панацеей.
Они не улавливают разницу между причиной и предлогом, между мотивациями и декларациями, между содержанием и внешней оберткой. "Мы же братья", "один народ", "защита русскоязычных" – эти лозунги, декларируемые Москвой, воспринимаются как реальная подоплека российской агрессии.
Но в действительности за пропагандисткой шелухой скрыты совершенно иные внутренние мотивы.
В основе российской политики лежит не мировоззрение старшего брата, а мировоззрение игрока.
Игрока, рассматривающего другие страны и народы как собственные шахматные фигуры. В этой картине мира Украина выступает не заблудшим родственником, а пешкой, которая почему-то отказывается ходить с е2 на е4. И для подобного мировосприятия не существует историко-культурных преград.
В зависимости от обстоятельств московскими пешками считались и чехи со своим "Dobrý den!", и мадьяры с "Jó napot kívánok!", и сирийцы с "عَلَيْكُمْ اَلسَّلَامُ".
Сирийский случай особенно показателен: учитывая, как легко российское общество переключилось с Донецка и Луганска на Алеппо и Пальмиру.
Казалось бы, Донбасс и Сирия – это небо и земля. Он граничит с РФ, разговаривает по-русски, исповедует православие. Она расположена за тридевять земель, говорит на непонятном арабском языке, населена неведомыми суннитами и шиитами.
Но в 2015 году российский обыватель вдруг утратил интерес к "братьям" из ЛДНР, принявшись с жаром обсуждать сирийскую операцию.
Это и неудивительно: в качестве шахматной фигуры далекая Сирия была намного интереснее Донбасса. Она выглядела большим вызовом Америке, дарила больше азартных ощущений и сильнее тешила имперское самолюбие.
Империю волнуют не реальные или воображаемые "братья", а игра.
Пока у нее есть рычаги воздействия на чужую территорию – будь то танки, деньги, энергоносители или другие ресурсы – эта территория будет числиться зоной имперских интересов.
При этом империя может ссылаться на общую историю или культурное родство. А может использовать в качество предлога что-то совершенно другое – но суть имперской политики от этого не изменится.
Украина окончательно покинет сферу российского влияния не тогда, когда станет моноэтничной и монокультурной. А тогда, когда экономические и военно-политические возможности Москвы резко сократятся – как это произошло на рубеже 1980-х-1990-х. И до той поры спрятаться от Кремля "в домике" при всем желании не удастся.
Михаил Дубинянский