Три поколения боли. Что для крымских татар значит 18 мая

18 мая – день памяти жертв геноцида крымскотатарского народа. В этот день в 1944 году началась операция по насильственному переселению крымцев в Узбекистан и на Урал. За два дня было депортировано более 180 тысяч крымских татар.

В процессе депортации и в спецпоселениях, по оценкам разных исследователей, погибло от 25% до 46% переселенных людей.

Сегодня в Крыму запрещены все массовые траурные мероприятия, посвященные этой трагической дате.

Нет ни одной крымскотатарской семьи, кого бы ни коснулась депортация. Лишены Родины были все.

"Украинская правда" рассказывает истории пяти семей.

СУЛЕЙМАН ДЖЕМИЛЕВ, онколог Института рака, РУСТЕМ ДЖЕМИЛЕВ, студент

Мой отец родом из Аяна, в его семье было семеро детей. Старший брат ушел на фронт, дед – помогал партизанам. Во время оккупации многие уходили в партизаны с семьями, даже со скотом. Было такое симферопольское партизанское соединение, там был командир Дядя Володя. Это крымский татарин Абдула Дагдже, у него была связная Аня – Абиби Асанова, это моя двоюродная тетка.

3 января 1944 года под деревней Бахсан в Васильковской балке собралось на стоянку, по разным источникам, от 3 до 6 тысяч мирного населения. Их окружили немецкие войска и начали расстреливать из пулеметов. Людей просто косили.

Балка – километр в длину и полкилометра в ширину, спастись было непросто. Мои тетки, сестры отца, были там – старшая сестра 17-летняя Эсма, 14-летняя Гули и маленькие – 5-летний Сулейман и 3-летняя Зекие.

Как только начался обстрел, Эсма закинула Сулеймана на плечи, схватила Зекие и начала бежать, за ней Гули. Только добежав до леса, она осознала, что детей убило осколками. Они оставили тела под деревом, чтобы спастись самим, а потом вернуться и захоронить. Но после перезахоронить этих детей так и не смогли.

Меня назвали в честь Сулеймана, а я свою дочь – в честь Зекие.

Дедушку схватили, отправили в совхоз на принудительные работы. Когда немцы попытались вывезти их как рабсилу на работы в Германию – баржу разбомбили, дедушка не умел плавать, он утонул.

Эсму с Гули и выжившими детьми, в том числе моим 17-летним отцом, депортировали на Урал.

Как сложилась их судьба?..

Эсма, уже на Урале, как-то опоздала на 15 минут на работу на лесоповал, ее осудили на 25 лет, и отправили в лагерь с еще более жесткими условиями. Там она заболела туберкулезом и умерла. А Гули потерялась.

Старший брат моего отца вернулся в деревню с фронта на костылях, одна нога была ампутирована. Не успели ему сообщить, что его семью депортировали, как пришел малолетний комендант, сотрудник НКВД, и стал орать на дядю. Тот не выдержал и избил коменданта.

Дядя ушел на костылях через лес до ближайшей станции, никто его после этого не видел. Подозревают, что комендант очнулся и пустился в погоню за дядей. О его судьбе мы ничего не знаем.

Один из фактов депортации, который до сих пор вызывает у меня слезы – это то, как обошлись с крымскими татарами, жившими на Арабатской стрелке. Их просто забыли депортировать – и тогда несколько деревень согнали на баржу и затопили ее в Азовском море...

Я узнал об этом, когда уже был студентом и учился в Ташкенте. После этого невозможно было не стать активистом Национального движения.

За несколько дней до депортации всех взрослых мужчин – крымских татар, которые не ушли на фронт, согнали в трудовую армию: копать траншеи, строить укрепсооружения.

Почему? Режим уже столкнулся с тем, что чеченцы оказывали сопротивление при депортации – их же начали депортировать с 23 февраля по 9 марта.

Поэтому дома были только старики, женщины и дети, ну и те партизаны, которые уже вернулись домой.

В семье матери тоже было 6 детей. Слава богу, все выжили в этих товарных вагонах.

В 1944-м отцу было 17 лет, матери – 18. Оба работали на лесоповале. Мать вспоминает, что жили в бараках, относились к ним как к скотине. Еды все время не хватало. Один мужчина настолько хотел есть, что начал лепить котлеты из опилок, наелся и умер.

В таких условиях они жили до 53-го года. Из хорошего, мать вспоминает, что в их бараке жили артисты, одна из них – танцовщица Селеме Чилебиева. Почти каждый день они устраивали выступления.

Я и старший брат родились на Урале. Мне было 2 года, когда мы в 1961-м переехали в Узбекистан, в Алмалык Ташкентской области. Жили как советские люди. Родители много работали. Детство было беспризорное, жизнь нищенская. Родители вспоминали про Крым постоянно.

В 60-х годах нам, детям, говорили, что не существует такой национальности как "крымский татарин".

Однажды в школе уже в десятом классе мы все прогуляли узбекский язык. Нас вызвали к директору, выстроили в линейку. И стали задавать каждому вопрос: "Почему пропустил урок?" Я был комсоргом, и вот когда до меня дошла очередь, я вдруг сказал: "Потому что я хочу изучать родной крымскотатарский язык". Тут же всех отпустили, а меня директор оставил.

Со мной еще три часа беседовали – классный руководитель поволжский немец, директор-еврейка и учительница украинка. Все стали в один голос говорить: "Будешь так говорить, тебе все дороги будут закрыты". А мы и так спинным мозгом чувствовали, что нам все дороги закрыты, поэтому старались учиться. У нас был культ образования.

В 1989 году началось массовое возвращение крымских татар в Крым. Мне к тому времени был уже 31 год, я работал лором. Был женат, родилась дочь. И вот я уволился и поехал в Крым.

В Крыму нас никто не ждал. Я готов был ехать в любой, хоть самый дальний уголок Крыма. Но как только главврачи видели мою национальность – выяснялось, что вчера еще вакантное место уже занято.

Мы с братом приехали в Марьино, там была роща, где крымские татары строили времянки, потому что власти не решали вопрос с выделением земли. Мы тоже взяли себе там участок.

У нас было 2 тысячи рублей, которых хватило бы на 20 машин цемента. И вот мы несколько лет жили в таком режиме – летом строились, зимой на 3-4 месяца возвращались в Узбекистан, работали, а потом опять уезжали. Мы работали как проклятые, но чувствовали себя так, как будто никуда и не уезжали. Из Узбекистана привезли чайхану, в ней и жили все лето.

Строиться помогали родители. Тогда все время кто-то из знакомых летал по маршруту Ташкент – Симферополь. Мы называли это татарской почтой. Так нам передавали наши родные деньги на стройку.

Чтобы устроиться врачом в Крыму, поступил во Всесоюзный онкологический центре в Москве, получил специальность "лор-онколог". Это тяжелая сфера. Редкая специальность помогла устроиться в Онкологический центр в Марьино.

В 90-х было очень тяжело. Мы с женой ночами готовили пахлаву, а утром я ехал в Ялту продавать. Иногда удавалось заработать 25 долларов в день. Как-то иду по пляжу, продаю пахлаву, а тут мои сотрудники: "Сулейман, это ты?.." Я всучил им по пахлаве. Они пытались надо мной подшучивать. Я говорю: "Я у вас ничего не попросил, не украл. Готовлю пахлаву, продаю после работы". На этом разговоры закончились.

Жена – филолог, преподаватель крымскотатарского, русского и украинского, в то время научилась доить коз, ухаживать за живностью.

Так и жили.

В 40 лет мы достроились. Мы знали, что у наших родителей была задача выжить, у нас – вернуться и закрепиться в Крыму, а наши дети будут обустраивать Крым.

26 февраля 2014-года, когда был митинг под Верховным советом Крыма, я был в операционной. Спустя пару дней я стал чувствовать, что мне не хватает воздуха. Как будто нас накрыли невидимой клеткой.

Три недели до референдума 16 марта было ощущение, что сорвет крышу.

В больнице многие радовались. Сначала зарплата врача была почти тысяча долларов, меня все время приглашали на конференции в Татарстан, в РФ.

На момент аннексии я был главным внештатным онкологом Крыма, заслуженным врачом.

Я не выдержал, написал заявление на увольнение: "Не могу больше работать в этом бедламе". Меня попросили переписать, – я не стал, просто уволился.

Думал, если не найду работу в Киеве, вернусь в Крым, куплю баранов, буду работать на земле. Но работу нашел, сейчас работаю в Институте рака.

Дети – Зекие и Рустем учатся в медицинском университете. Жена еще живет в Крыму, не хочет оставлять наш дом.

Я знаю, что все это временно. Я уверен, что буду жить в Крыму, мои кости будут похоронены там.

ДИЛЯРА СЕЙТВЕЛИЕВА

Наших родителей из Крыма депортировали трижды.

Первый раз – в 1929 году их как кулаков отправили на Урал. Семья жила в селе Айсерезе, Судакского района, имела свое хозяйство, выращивали виноградники и плодово-ягодные деревья.

Маме было 19 лет, когда они с отцом поженились. И в этом же году их отправили в ссылку. Причем семью разделили, брата мамы отправили в Коми.

Отец умудрился сделать документы, и вывезти семью с Урала. Сразу возвращаться в Крым они не могли, поэтому поселились в Мелитополе. Было тяжело, они не знали ни русского, ни украинского. Жили-то они в крымскотатарском селе, говорили на родном языке.

Вернулись в Крым только в 1935-м, но не в свою деревню, потому что было опасно, ведь в раскулачивании участвовали и местные – а в Бозкой, в степном Крыму.

Отец заложил виноградники, и через два года уже подросла лоза. Там они жили до 1944-го. Все время в страхе, что кто-то узнает, что они вернулись из ссылки.

В 1938-м были расстреляны в Бахчисарае несколько десятков человек из числа крымскотатарской интеллигенции прямо на территории Ханского дворца. Поэтому, когда рано утром 18 мая 1944-го мама вышла доить корову, соседка через забор крикнула: "Махри, собирайся, нас выселяют", – она сразу решила, что это конец.

Тут же пришли солдаты и грубо приказали собирать детей. Старшая сестра, ей было 11 лет, всех одела. Власть была хорошо подготовлена.

Солдат проверил всех по списку и не досчитался одного ребенка: "А еще где один?" А Мустафе (Мустафа Джемилев, брат Диляры Сейтвелиевой – УП) был годик, и он, маленький, где-то под одеялом спал.

Я родилась позже, в Узбекистане. И про депортацию знаю только со слов родителей, братьев и сестер. Но 18 мая у меня перед глазами стоит.

В фильме "Хайтарма" очень точно отображена реальность.

Так получилось, что 18 мая отец был на каких-то работах, а маму с детьми выгнали в центр села, где уже были согнаны другие люди, им не разрешили ничего взять. И вот они несколько часов сидели на жаре, без еды и воды.

Мама уговорила начальника, чтобы позволил ей взять хоть немного продуктов. Вместе с двумя солдатами они вернулись домой. Но дома все чаны были пустыми. В те времена люди, чтобы в доме хоть какой-то запас был, делали в стенах тайники для продуктов. И вот мать взяла топор начала рубить стену, а солдат говорит: "Ишь ты, какие татары хитрые". Позволили ей взять немного продуктов.

К счастью, по дороге отец догнал семью. У нас никто не умер, но в вагоне, где они ехали, умерло два человека, одна женщина родила. Дорога была страшная. Не кормили, не поили. На одной из станций раздали соленую рыбу, и не давали воды. Люди страдали от вшей. Дорога заняла больше сорока дней.

Узбеки в спину говорили: "Сыткын" (предатель).

Маме было 34 года, папе – 46 лет. Семья жила очень трудно. Папа работал разнорабочим. Жили в спецпоселении в Андижанской области. В первый год папа сильно заболел, и целый год пролежал. Мама, чтобы нас прокормить, продавала все, меняла украшения на феске на чашку муки.

Мы как-то с мамой посчитали, что между 1929-м и 1989 годами семья поменяла 31 место жительства. Мы только обустраивались на новом месте, приводили дом в порядок, белили, чинили крыши – как нам приходилось переезжать.

Мустафа очень рано попал в национальное движение. Когда он стал бороться за возвращение в Крым, к нам стали приходить с обысками, мы все время были под давлением. Некоторые родственники считали, что он не должен быть таким радикальным. Мама в ответ всегда читала стихи крымскотатарских поэтов и спрашивала: "Если не мы, то кто?" Она была человеком сильным, ездила к Мустафе на свидания в места заключения.

Родители хорошо знали историю Крыма, они очень много говорили про Крым. Мы жили идеей возвращения.

В 1967-м крымских татар реабилитировали. Но стали называть "татарами, проживавшими ранее в Крыму". Наш народ воспринял это как огромную победу.

Видные крымскотатарские лидеры и советская интеллигенция писали письма в ЦК КПСС о том, чтобы крымским татарам разрешили вернуться.

Власть начала делать вид, что идет нам на уступки. Появились какие-то квоты, по которым возвращали 5-10 семей в Крым, но раскидывали по разным селам.

В 1979-м мы с родителями и семьей сестры решили вернуться в Крым.

Как раз в это время Мустафа отбывал срок за то, что якобы оболгал советское государство, заявив, что крымских татар не прописывают в Крыму. Мы тогда решили: если пропишут – значит, мы вернемся целым кланом, если нет – значит, мы "вещественное доказательство" в деле Мустафы.

Родителям удалось купить усадьбу, а нам – небольшой сельский дом в горном селе, в котором вообще было 12 домов и только в восьми жили.

У нас уже на тот момент были дети. И вот мы начали как-то обустраиваться. Наши родственники скидывались по 10 рублей и присылали нам, чтобы поддержать. Наш бюджет был 60 рублей. Собирали травы, шиповник, сдавали в аптеку.

Мы подавали документы на прописку. Но нас не прописывали, при этом постоянно пугали тем, что мы нарушаем паспортный режим. В итоге мой муж и муж сестры поехали в Краснодарский край на Тамань и прописались у знакомых татар. В день, когда они возвращались, к нам приехал "воронок" в сопровождении той самой паспортистки, которая уже несколько месяцев нас не прописывала.

Всю семью собрали и привезли в изолятор. Все было почти как в 1944-м. Нас тоже не кормили целый день. Только когда под вечер уставшие и голодные дети начали плакать, им принесли какую-то разведенную водой консерву в качестве супа. И я помню, как племянница сказала: "Мама, это так вкусно, почему мы такое не готовим дома?"

Наши вещи отправили в Краснодарский край, на Тамань, по месту прописки наших мужей. Мы осели там. Я работала в госстрахе, муж вахтенным методом ездил на Север.

В 1987-м году в Краснодаре и Новороссийске, где осели многие крымские татары, был мощный подъем. Тогда в Краснодарском крае насчитывалось до 25 тысяч татар. И вот они объявили забастовку. В знак протеста уволились с работ, стали продавать дома и готовиться к переезду в Крым. Было очень много митингов в Москве.

И в какой-то момент народ стал ехать колоннами домой. Нам перекрывали паромы, ссаживали с поездов и самолетов. Что только не делали – но людей уже невозможно было остановить.

В 1988-м был устроен первый палаточный городок в селе Донское.

В 1989 году мы приехали в Бахчисарай. Там стоял пикет возле администрации, власти никаких не могли выработать хоть какой-то алгоритм действий. Поэтому люди захватили табачное поле, которое не использовались. Нам повезло чуть больше, мы нашли дом на обмен. Хозяйка дома готова была переехать в наш дом в Краснодарском крае.

Мы приехали навсегда. И не думали, что нас кто-то будет опять выгонять. У сестры был дом напротив Ханского дворца, мы там сделали кафе, еще построили дом – небольшую гостиницу.

Украинское государство, по большому счету, мало что сделало для крымских татар. Но мы точно понимали, что Украины толком в Крыму то и не было.

В мае 2014-го среди белого дня к нам пришли вооруженные люди, человек семь в штатском – якобы по жалобе, что мы не по назначению используем помещение. Хотя это собственный дом моей сестры.

Моя мама, как и многие, не держала зла на тех, кто ее депортировал. Возможно, только это позволяет нам не ломаться под давлением обстоятельств.

ЛЕНУР ИСЛЯМОВ, координатор "Гражданской блокады Крыма", владелец крымскотатарского телеканала ATR

Семья моего деда по отцу жила в Демерджи. У них было 300 лошадей и пчелиные пасеки. Дед рассказывал, что тогда все жили хорошо, бедных не было.

Утром 18 мая 1944 всех людей согнали на одну поляну недалеко от села, в том числе семью деда. Все шли как на расстрел, мало кто додумался взять хоть какой-то еды или воды.

Мой отец тогда был маленьким мальчиком, и он игрался с козой. Она настолько к нему привязалась, что все время ходила следом. И вот в этот день она отвязалась, прибежала на поляну и нашла маленького Эдемчика в толпе людей. Дед сказал, что козу послал Аллах. Ее съели. Но отец по сей день вспоминает эту историю. Для него это была детская травма.

Родители моей мамы жили под Симферополем в своем большом доме. И у бабушки с дедушкой были брички, были даже коляски для детей, а обувь для бабушки дед заказывал у французского мастера, который приезжал домой и снимал мерки.

В день депортации деда дома не оказалось. Как и всех других мужчин, его отправили в трудовую армию. Бабушка была на последних месяцах беременности. Утром в дом ворвались солдаты. Один из них приказал собирать вещи. "Зачем? Если вы нас все равно расстреляете", – спросила бабушка.

В итоге солдат сам взял таз и стал собирать в него продукты, вещи. И с этим тазом и с маленькой моей мамой бабушку отправили в депортацию. Таз очень пригодился. В нем она родила дядю, а продукты спасли от смерти.

В этих адских скотских вагонах – каких только ужасов они не насмотрелись. У одной молодой девушки умер ребенок, и она его три дня держала у груди, не давая никому подойти. По вагону пошел трупный запах, все это грозило вспышкой какой-нибудь инфекции. И кому-то все-таки удалось вырвать ребенка у нее из рук и выбросить. Трупы выбрасывали из поезда, никого не хоронили.

Когда Ахтем Сейтаблаев снимал фильм "Хайтарма" (Ленур Ислямов был инвестором и продюсером проекта – УП), он пригласил на роль людей в вагоне тех детей, которые пережили депортацию. Одна уже очень пожилая женщина, которая снималась, рыдая у меня на груди, сказала: "Я, наконец, смогла отпустить эту боль". Представляете, какими глубокими были эти травмы...

Бабушка рассказывала, что узбекские дети прибежали на вокзал встречать крымских татар с камнями в руках. Но когда их родители увидели, как из вагонов стали выходить изможденные старики, дети и женщины, то отобрали камни у своих детей.

Узбеки спасли крымских татар. Они нас кормили и помогали.

Мы многому научились друг от друга.

Как только крымские татары приехали в Узбекистан, мальчишки побежали исследовать окрестности, нашли озеро, наловили рыбы. Идут домой, а навстречу узбекские дети. И они жестами показывают, мол, не ешьте рыбу, от нее можно ослепнуть. Оказалось, что узбеки просто не готовили рыбу, в отличие от крымских татар.

Семья отца попала на Урал, в Свердловск. Если всех вместе считать, то это человек сорок. Одна из племянниц деда была очень талантливой актрисой. За ней приехал режиссер Ташкентского театра. А так как дед был самым уважаемым в этом клане, то решать судьбу надо было ему. И он тогда сказал – поедем только все вместе. Так и перебрались в Узбекистан.

Жили скромно, родители много работали.

Дед был очень самостоятельным трудолюбивым. Помню, как он в овощном магазине встал и перебрал картошку и морковку, за это ему дали овощей бесплатно. И это он делал не потому, что ему чего-то не хватало – а просто считал, что нужно работать. Все заработанное откладывал на возвращение в Крым.

Первый раз я приехал в село Демерджи вместе с дедом. Мы пришли в дом, откуда его депортировали. Познакомились с семьей, которая жила там.

Оказалось, что эту семью привезли насильно из какой-то деревни из-под Ростова. НКВДшники пришли к председателю колхоза с вопросом, кого можно отправить в Крым. Он сказал: "Ну, пусть едут вот эти". Их посадили на обоз и отправили в Крым, о котором они ничего не знали. С собой эта семья привезла огромный камень. Знаете для чего? Для закваски капусты. Но когда они увидели, что Демерджи это сплошные камни – эта семья попыталась вернуться домой. Они доехали до Симферополя, а там стояли посты, и их вернули обратно.

Дом, где жил дед, со времен депортации не изменился. Он был таким же, только обветшавшим. Хозяйка хотела нас чем-то угостить и побежала куда-то за водой. Тогда дед очень удивился. Он отвел нового хозяина в сад и показал, где течет родник. Объяснил, что нужно сделать, как обложить камнями. И когда спустя несколько лет я опять был в Демерджи, у этой семьи уже была своя вода.

Я убежден, что народ связан со своей землей какой-то божественной связью. На своей земле люди обретают себя и свой смысл. Это очень большой грех – обрывать эту связь.

Мы обязательно вернемся домой.

ЭСКАНДЕР БАРИЕВ, член Меджлиса, основатель Крымскотатарского ресурсного центра, ЗАРЕМА БАРИЕВА, преподаватель английского языка

Эскандер Бариев: Если вы выстроите в шеренгу крымских татар, то увидите, что все мы очень разные – черноглазые, голубоглазые, со светлой кожей или темной.

Южнобережные, горные и степные крымские татары до депортации практически не роднились между собой. А в период депортации, в местах спецпроживания жили все вместе. Так что наш внутренний этногенез еще продолжается.

Я родился в семье активистов национального движения Энвера Бариева и Гиляры Бариевой. Когда к родителям приходили гости, то все разговоры были о Крыме. Помню, мне было шесть лет, когда я спросил: "Почему мы говорим про Крым и не едем?"

Маме тоже было 6 лет, когда ее депортировали. Ее мать была медиком, одна из первых выпускниц Крымского медицинского института. Они жили перед депортацией в Курмане, в Красногвардейском районе.

Мама помнила, как рано утром пришли и дали 15 минут на сборы. Бабушка отказалась что-либо брать, сказала: "Зачем? Ведь вы ведете нас на расстрел как евреев".

Их завели в скотские вагоны. Мама помнит, как взрослые поднимали их на руки, потому что не хватало воздуха. А возле крыши были щели, и был воздух.

Ехали больше месяца, профессия бабушки очень сильно пригодилась: она оказывала помощь. Мама рассказывала, что когда люди умирали в дороге, тела просто выбрасывали из вагонов.

Выжили только потому, что по дороге меняли все, что возможно, у местного населения.

Когда узбеки увидели, что крымские татары молятся и делают намаз, то отношение к нам стало лучше. Узбеки помогали.

У бабушки было много родственников. Они все жили в разных населенных пунктах. Потом все друг друга искали. Один брат бабушки был до войны начальником милиции, членом ЦИК, его семью депортировали в Киргизию. Другую сестру депортировали в Сырдарьинскую область. Она кормила детей, а сама умерла от голода. А еще один брат вернулся из плена, остался в Запорожье, женился на украинке. Он был в плену у немцев.

Семья моего отца не была депортирована, он был руководителем железной дороги Львова, они жили на Западной Украине во время войны. Дед был и в Сталинграде, и в Ростове.

И так как все родственники находились в Узбекистане, то мой дед решил ехать к ним, потому что дети стали вырастать, и надо было сохранить идентичность.

По приезду в Узбекистан, дед сразу присоединился к Национальному движению. В 1961 году было два требования – возвращение на родину и статус Крыма как автономной республики в составе СССР. Мой отец специально устроился на вторую работу, где была возможность распечатывать литературу, ночами печатал статьи, заявления, а мы дома уже компоновали и распространяли. Отправляли советской интеллигенции в Москву, в другие республики.

В детстве я ходил на плавание. И ребята постарше дразнили меня предателем. Как-то тренер сказала: "Верю, что дедушка и бабушка Эскандера не были предателями, но советское правительство не могло просто так депортировать народ". Я помню, как у меня тогда налились глаза от слез.

Я тогда сказал: "Вот вы все увидите, мы вернемся в Крым".

Эта моя детская боль – это то, что движет мною, то, что заставляет активно работать. Я себе сказал: я должен сделать все, чтобы подобное не переживали мои дети. Поэтому стал активистом, помогал родителям.

Первый раз мы поехали в Крым с мамой в 90-м году. За год до окончания школы, я закончил ее с медалью. Поступил в Симферопольский медицинский институт, окончил аспирантуру.

Но все-таки пошел работать в общественный сектор. В 2007 году получил экономическое образование, закончил аспирантуру.

Когда мы возвращались, то говорили, что не претендуем на наши дома. Крымские татары много работали. В Узбекистане у многих были дома, машины. И мы ехали, зная, что возвращаемся не в свои дома – а будем строить.

Дом моего деда в Судакском районе. Я когда бывал там, приходил в гости. Меня пускали во двор. Мне было важно просто постоять у родных стен.

Зарема Бариева: Я родилась в Узбекистане. Все детство росла в разговорах о Крыме. Даже груши в Крыму были вкуснее, говорила бабушка.

Первым в Крым вернулся отец. В 1992-м переехали и мы. Поселились на участке, прямо там, где и строили дом.

Рядом с нами была школа в Марьино, но родители решили, что я должна поступить в англоязычную школу №7, куда до этого не брали крымских татар. Я за лето освоила программу по английскому с 1 по 5-й класс.

Моя фамилия была Джемилева. Все думали, что я родственница, все время приходилось пояснять, что однофамилица. Мне дети говорили: "Ты хорошая, но все остальные татары – плохие. Они 18-го мая выходят на улицу и рубят топорами, нам не разрешают".

В последние годы вот это отношение стало уходить. Крымчане стали больше понимать, кто такие крымские татары, что мы пережили. Но, тем не менее, не достаточно.

Я помню, как каждый раз едешь на общественном транспорте мимо крымскотатарского поселения, и кто-нибудь начинал в салоне говорить: "Вот посмотри, татары понастроили". Никто ведь никогда не спрашивал, какими усилиями мы достигали вот этого минимального благополучия.

У нас у одних из первых крымскотатарских семей был обыск. Мой муж – член Меджлиса. Основанием для обыска стало то, что он принимал участие в событиях 3 мая, когда крымские татары выехали на границу, чтобы встретить лидера нашего народа Мустафу Джемилева.

16 сентября 2014 года в шесть утра мы проснулись от ужасного стука в дверь. Мы открыли, к нам вбежали автоматчики. Стали пытаться проводить обыск. Муж попросил, чтобы делали это по закону, показали документы. Они якобы искали в доме запрещенную литературу и наркотики. Но на самом деле это был акт устрашения. Они, как чекисты, стали вываливать вещи из комодов, шкафов, просто создавать беспорядок.

Я не выдержала и сказала: "Я теперь понимаю, что пережили мои родственники в 1944-м". Вы знаете, это фраза на них подействовала. И спустя полчаса они покинули наш дом.

А нам пришлось выехать из Крыма. Сейчас мы занимаемся правозащитной деятельностью и помогаем крымским татарам, оставшимся на Родине.

ГАЯНА ЮКСЕЛЬ, член Меджлиса, руководитель информационного агентства "Крымские новости", ИСМЕТ ЮКСЕЛЬ, бизнесмен, советник председателя Меджлиса, родился в Турции, переехал в Крым в 1995 году

Гаяна Юксель: Дед со стороны папы воевал на фронте, а по материнской линии дедушка был узником, его угнали на работу в Европу, когда Крым был оккупирован немецкими войсками. Ему было 14 лет, он был кедаем – исполнителем народных песен, играл на скрипке.

Моей бабушке по материнской линии было всего 17 лет, когда у нее на руках осталось четверо братьев и сестер. Бабушка была из Евпатории. Когда за ними пришли, она быстро сориентировалась, собрала все драгоценности, которые были в доме. Благодаря этому выжили все дети. Хотя пережил все ужасы депортации – ехали в скотских вагонах, голодные, с больными и умирающими.

В нашей семье всегда больше говорили про возвращение в Крым, о депортации говорили неохотно. Бабушка всегда плакала.

В Крыму, по словам моих бабушек, все было и вкуснее, и лучше. Для нас это была земля обетованная. Первыми уехали в Крым бабушка и дедушка по маминой линии в 1989-м. Они купили дом в Джанкое.

Мне было 14 лет, когда я приехала к ним, чтобы получить аттестат. Сразу поняла, что нужно доказывать, что я не человек второго сорта и на что-то способна.

Мои родители возвращались в Крым очень тяжело.

Землю им не давали, они были участниками 100-дневного пикета в Евпатории, после которого был создано село Исмаил-бей. Надо было все время бороться и доказывать, что мы имеет право на землю.

После школы я уехала учиться с Ростов, поступила на журналиста. Ехать в Киев побоялась, так как не знала достаточно хорошо украинский. В 1995-м вернулась в Крым, решила учить турецкий, так познакомилась с будущим мужем. Вместе с ним запустили информационное агентство "Крымские новости", выходящее на нескольких языках, в том числе на румынском и турецком для диаспоры.

В 2013 году я участвовала в выборах Меджлиса, хотела усилить информационную функцию и помочь со связями с диаспорой.

Мне в страшном сне не могло присниться, что меня могут не пустить на родину. Летом 2014-го моему мужу, Исмету запретили въезд в РФ. Мы сейчас оспариваем это решение в суде.

После того как мужу запретили въезд, я ездила в Крым. Меня несколько раз вызывали для бесед в Центр "Э". Основанием было то, что в 2006 году на нашем сайте публиковалась новость, в которой фигурировал "Правый сектор".

Исмет Юксель: Семьи моих бабушки и дедушки были вынуждены покинуть Крым в 1870-х годах из-за давления Российской империи. У крымскотатарских крестьян в те времена просто забирали землю. А по-другому прокормить себя было невозможно. Тогда крымские татары массово шли в Турцию. Путь лежал через Румынию, где-то по дороге и родился мой дед.

Мои родственники поселись в селе с другими крымскими татарам. С 1870 по 1950 годы женились только в пределах этого поселения. Так пытались сохранить свою идентичность и культуру. В нашем доме все говорили только на крымскотатарском. Мы выписывали журнал "Эмель" ("Цель" – пер. УП), он был посвящен Крыму, крымским татарам, оттуда мы узнавали о депортации, о проблемах нашего народа.

В 70-е в Турции происходило становление крымскотатарской диаспоры, появилось много общественных организаций. И вот я подростком начал посещать одну из них. Мы разучивали танцы, традиции, говорили только на крымскотатарском.

Крымским татарином я осознал себя в 14 лет.

В 1987-м был первый футбольный матч в Симферополе между советской и турецкой командами. Многие крымские татары под предлогом того, что они футбольные болельщики, ехали посмотреть Крым. Мне тогда было 19 лет, у меня не было еще загранпаспорта, я не мог поехать, и это для меня это была трагедия.

Как только в 1991-м году Советский Союз прекратил существование, функция общественных крымскотатарских организаций расширилась – мы не просто хотели сохранить свою идентичность, мы хотели помочь нашему депортированному народу вернуться в Крым.

В 1992 году наша организация пригласила Мустафу Джемилева в Турцию.

Мне было 24 года, для меня Мустафа-ага был легендой. Я ловил каждое его слово. У нас была возможность по утрам завтракать рядом с ним. И вот как-то он за завтраком спрашивает: "А вы не хотите вернуться в Крым?"

Тогда я впервые серьезно задумался об этом. К тому времени у меня уже был свой магазинчик, дела шли хорошо. В Крым я приехал в 1994-м году. Тогда мы организовывали Первый молодежный форум тюркского мира.

Первый день этого форума все 150 участников посвятили тому, что пошли в дома крымских татар и работали в течение дня – носили кирпичи, помогали строить, знакомились с людьми и проблемами. Тогда все время прибывали и прибывали люди из Узбекистана.

В тот раз я объехал весь Крым. С точки зрения экономики, регион был отсталый, но для себя я понял, что хочу здесь жить.

Мустафе-ага нужен был помощник, знающий турецкий зык, чтобы вести переписку. И я вызвался помогать. Жил в Бахчисарае у бабушки. И каждый день приходил и работал в доме Мустафы Джемилева, помогал с документацией по проектам.

Потом я работал в общественной организации "Тика". Турция поддерживала крымских татар очень активно через "Тику". Например, один из проектов заключался в том, что мы выкупили 1000 домов для крымских татар. Мы помогали конкретным талантливым людям, например, Рустему Скибину помогли создать мастерскую.

Мой персональный проект, которым я горжусь, – "Выучи ребенка". Суть в том, что мы связывали детей из небогатых семей с донорами из разных стран мира. Условие было такое – каждый месяц ребенок должен написать письмо на крымскотатарском языке, а донор также отвечал и пересылал ежемесячно небольшие деньги – 15-20 долларов.

Мы начали это проект в 2000-м. В этом проекте участвовало 1160 детей, за 14 лет помощь была оказана на 1,2 миллиона долларов.

Важны, конечно, не деньги, а социальные связи. Мы таким образом приближали крымских татар со всего мира к Крыму.

Истории собрала Анастасия Рингис, УП