Российский правозащитник Павел Чиков: Крымских татар просто уничтожают
Впервые в истории современной России суд принял решение о ликвидации общественной организации – международной правозащитной ассоциации "Агора".
В эту ассоциацию входят известные российские адвокаты.
Среди них – юристы, защищающие интересы украинских граждан Олега Сенцова и Александра Кольченко.
Адвокаты "Агоры", например, защищали участниц группы Pussy Riot, фигурантов "Болотного дела", потерпевших по делу о пытках в отделении полиции "Дальний" в Казани и продолжают защищать художника Петра Павленского, который инсталлировал Майдан на Малом Конюшенном мосту в Санкт-Петербурге и поджег дверь главного управления ФСБ в Москве.
"Украинская правда" пообщалась с основателем "Агоры" Павлом Чиковым и выяснила, каково руководить ликвидированной правозащитной организацией, почему правозащитники до сих пор не договорились о защите прав человека в Крыму и чем закончится дело Сенцова-Кольченко.
Ликвидация
Ликвидация организации – это еще не запрет деятельности. Вообще ликвидация юридического лица – довольно стандартная история, когда речь идет о коммерческих фирмах.
В России – да, думаю, и у вас тоже, – коммерсанты в основном работают 2-3 года, а потом компанию ликвидируют и создают новую, чтобы избежать проверок. Это стандартный срок жизни обычной коммерческой организации. У нас же речь идет о некоммерческой организации и по содержанию правозащитной. Инициатором стало Министерство юстиции, а формальным основанием – нарушение закона.
Во время рассмотрения дела в суде Татарстана судья предложил Минюсту высказать свои претензии и обосновать исковые требования. Минюст сказал, что есть нарушение закона о бухгалтерском учете, так как не тот бухгалтерский отчет подали в налоговую службу, есть нарушение устава, потому что не так провели общее собрание, и нет заключений ревизии.
Наш адвокат показал документ из Налоговой службы о том, что никаких нарушений нет. Нарушение по собранию мы тоже устранили.
А что касается ревизии, то у нас вместо ревизии был ежегодный аудит по всем стандартам, который проводила международная аудиторская фирма. То есть все нарушения были устранены. И вот судья спрашивает: "Ну вот, нарушения устранены, в чем претензия?". Минюст отвечает: "А в том, что организация продолжает формировать общественное мнение и ко всему прочему пытается выйти из реестра иностранных агентств".
На самом деле, нигде не запрещено формировать общественное мнение и пытаться выйти из реестра иностранных агентств. Тем более, что законом эта процедура предусмотрена. После этого судья удалился в совещательную комнату, а когда вернулся, сказал, что организация подлежит ликвидации.
Контекст
За последние четыре года – если вести отсчет от момента, когда Путин стал президентом в третий раз – сильно сократилось число некоммерческих организаций. Фактически умирает третий сектор.
Те организации, которые остались, – это присоски к бюджетным деньгам при политиках федерального уровня и общественных палатах. Деньги есть только у них. А бизнес не финансирует некоммерческий сектор или же финансирует только какие-то совершенно безобидные, вегетарианские вещи, типа поддержки больных детей.
Потому что политизировано все вплоть до защиты прав животных. Экология – это тоже политическая тема, с заходом на национальную безопасность. Правозащитники, здесь так считается, призваны дестабилизировать ситуацию и устроить Майдан.
Финансирование и отношения с Кремлем
У нас давно нет общего финансирования, у каждого адвоката свои источники, и это адвокатская тайна. Вообще, никому нет дела до того, откуда адвокат получает деньги на самом деле.
Мы частично получаем средства от организации "Зона права", которую основали Надя Толоконникова и Мария Алехина, частично – от Европейского суда по правам человека.
Российских денег нет давно. Последние деньги, которые получала ассоциация, был президентский грант. Всего у нас их было три гранта на общую сумму где-то 12 млн. руб.
Причем большая часть денег ушла на правовую школу "Агоры". Это была такая хитрость: мы на деньги российского бюджета учили десятки адвокатов и юристов работать по делам о нарушении прав человека.
За счет участников этих двух правовых школ мы в три раза увеличили команду юристов и адвокатов "Агора".
То есть, фактически на деньги Путина мы увеличили количество адвокатов, работающих сейчас в правозащитной сфере в России. Может быть, в этом и заключается наш "кремлевский след", о котором говорят некоторые персонажи. Кроме того, я еще и член Совета по правам человека при президенте, это тоже накладывает определенный отпечаток.
В чем сегодня проще всего обвинить человека? В том, что он фашист или что работает на Кремль.
О деле Сенцова-Кольченко
Дело Сенцова – тревожное для Кремля. Мне кажется, что судьба ребят уже давно предопределена и вопрос только в том, когда и при каких обстоятельствах, на каких условиях будет реализован этот план.
Особых сомнений в том, что их рано или поздно обменяют, лично у меня нет. Более того, почти сразу стало понятно, что судьба этих дел лежит не в правовой, а в дипломатической плоскости. Понятно, что в условиях взаимного блокирования движения дальнобойщиков, наверное, это не те условия, которые повышают вероятность.
Пока приговор не вступит в силу и они куда-нибудь не отъедут, ситуация вокруг них не утихнет.
Хотя тут тоже есть определенные риски, потому что если утихнет и о них все забудут, соответственно, может возникнуть идея, что не надо их менять, пусть сидят.
Но, так или иначе, вопрос по поводу них скорее отнесен к дипломатическим и неформальным, невидимым публике взаимоотношениям между украинскими и российскими властями.
Может быть, уже были какие-то позывы к тому, чтобы их обменять по-быстрому, но они не сработали, и их решили пока задвинуть в колонию.
На самом деле, в России никто никогда не знает, где в итоге окажется осужденный. Лишь спустя месяц, иногда два это становится известно. Но нет особых сложностей с тем, чтобы при необходимости достать их откуда угодно. В конце концов, Ходорковского вывезли из колонии и увезли сразу в Германию, не особо напрягаясь.
Крым
В Крыму нет наших адвокатов, потому что их там изначально не было, поскольку был украинский контекст, нам не знакомый. Уже после событий мы подключали Сашу Попкова, нашего адвоката из Сочи, и он туда несколько раз ездил, когда у крымских журналистов и активистов были проблемы.
Но возникли сложности, связанные с отношением украинских правозащитников к работе в Крыму. Это общая проблема вообще для всех российских правозащитников, которые работают там.
Украинцы считают, что использовать юридические механизмы по защите активистов в Крыму нельзя, потому что это фактически легитимация незаконного российского вмешательства. И в итоге люди остаются без помощи. Многие из тех, кого мы начинали защищать или вести разговоры об этом, поговорив со своими украинскими друзьями в Киеве, отказывались от поддержки, ссылаясь на такую позицию. Это, наверное, этический и политический вопрос. Насильно предоставлять помощь мы не можем и не должны.
Еще одна составляющая крымской проблематики, – это крымские татары, которые на фоне происходящего стали не очень доверчивы. В принципе, это понятно, ведь когда Крым был украинский, не было никакой информации о российских правозащитных организациях и адвокатах, которым можно доверять.
Все эти сложности препятствуют в работе, не говоря уже о том, что поездки туда стоят приличных ресурсов. Тем не менее, какая-то работа там ведется, я не готов детально о ней рассказывать. По крайней мере, контакты там есть, общение есть, определенная юридическая помощь оказывается, в том числе и нами.
Для того, чтобы обеспечить эффективную систему правовой защиты людей в Крыму, должна быть какая-то четкая солидарность, единая позиция между украинскими и российскими правозащитниками.
Как минимум – должна быть публичная позиция, которая будет заключаться в том, что в настоящее время юридический статус Крыма нас не касается, но мы констатируем, что на полуострове нарушаются права человека.
Поскольку сейчас полуостров контролируется российскими властями, исходя из международных стандартов и подходов, ответственность за нарушение и за эффективное расследование этих нарушений лежит на том, кто контролирует территорию, следовательно, на российских властях.
Значит, людям, чьи права нарушаются, нужно оказывать юридическую помощь с использованием имеющихся механизмов, в том числе механизм Совета Европы.
Поскольку и Россия, и Украина являются членами Совета Европы и признают юрисдикцию Европейского суда. То есть нужно сформулировать такую позицию, которая позволит людям обращаться за юридической помощью и ее получать.
Почему за два года украинские и российские правозащитники не договорились? Я не знаю, я как-то этим не занимался.
В силу разных причин мы не сделали крымское направление одним из наших приоритетов. Мы бы могли его сделать, если бы пришлось реагировать на чей-то призыв. Просто для нас эта территория не очень известная, мы не знаем специфику взаимоотношений там.
Мне кажется, не нужно задаваться вопросом, почему никто этого не сделал, а нужно сделать, если это требуется.
Сейчас стало понятно, что крымских татар просто уничтожают. Сначала с ними велись переговоры, потом были небольшие акции устрашения, а теперь их всех называют "хизб ут-тахрировцами" и обеспечивают им перспективу посадки на 10-15 лет в тюрьму за терроризм. Это уже такой хард-кор, к которому все пришло.
Меджлис собираются признать террористической организацией. А хитрость заключается в том, что российское законодательство позволяет признавать даже неформальную организацию экстремистской и запрещать ее деятельность на территории России. Условный "Правый сектор" признан экстремистской организацией и запрешен, хотя он не имеет юридического оформления в России. Соответственно любой, кто рискнет назвать себя членом или участником этой организации, рискует быть привлеченным к уголовной ответственности.
Все те репрессивные модели, которые уже давно существуют в России, теперь распространяются и на Крым и в этом смысле ситуация там становится хуже все быстрее и быстрее. Никто ничего хорошего не ждет.
Екатерина Сергацкова, УП
