Чешский диссидент Иржи Новотны: Российская империя доживает последние времена

История становления демократической Чехии – это история того, как хиппи ломали советскую систему и строили новое государство.

В 1978 году, когда Иржи Новотный занялся распространением запрещенных статей через самиздат, ему было всего 19 лет. Спустя два года молодой художник объединил протестную молодежь в родном городе Тамборе и провел несколько выставок. Когда первый самиздат объединения попал в руки местного КГБ, отца Новотного предупредили: "Пусть едет в Прагу, там больше диссидентов. А останется здесь – придется посадить".

В столице Иржи Новотный работал ассистентом режиссера, уборщиком, сотрудником метро, а после работы занимался оппозиционной деятельностью. В ноябре 1989 года, когда в Праге начались студенческие волнения, ставшие началом "бархатной революции", Новотный работал журналистом. Он освещал и активно участвовал в революции. А спустя несколько месяцев победы демократических сил пришел работать в Министерство внутренних дел.

В 31 год он возгласил Федеральную службу безопасности и информатизации, которую до сих пор по привычке называет "КГБ".

Иржи Новотный не скрывает, что полюбил Украину в период оппозиционной молодости, после того как познакомился с украинскими диссидентами. Он с большим интересом следит за новостями из Украины и проводит параллели с "бархатной революцией" в Чехии, которая произошла 25 лет назад.

Советские танки на улицах Праги, 1968 год

– Много ли людей участвовало в оппозиционной деятельности в Чехии в 70-80-е?

– В 86-м году, когда еще политическая система была консолидирована, мы считали, что в оппозиции работает 6-7 тысяч людей из 15 миллионов. Это 0,5%. На тот момент люди уже ничему не верили, был страшный пессимизм в обществе. Мой отец любил повторять: "С этими людьми уже невозможно сделать что-то, нужно, чтобы выросло другое поколение".

После вторжения 1968-го в Чехословакии дислоцировалось около полумиллиона солдат Варшавского договора и 6300 танков. Если бы вы в то время ехали по Чехии, то обязательно на пути встречали огромные казармы, где жили советские солдаты. Они для нас однозначно были оккупантами.

В то время из Чехословакии эмигрировало 270 тысяч людей: это были лучшие кадры – самые активные, те, кто хотел работать. 

– А вообще в обществе были люди, которые держались за советский режим?

– Я таких в своей жизни встречал только двоих, которые говорили, что СССР – хорошая система. Это были простые люди. После 68 года уже невозможно было таких встретить.

Представьте: когда я шел в среднюю школу, мой отец должен был подписать бумагу, что он согласен с "помощью" советских войск в 1968 году. И если бы он не подписал, меня могли бы не принять. Точно такую же бумагу надо было подписать при поступлении в университет. Тех, чьи родители подписывали "Хартию 77", не брали в высшие учебные заведения.

Чем больше ты не хотел дружить с "системой", тем больше у тебя было шансов попасть в тюрьму.

– Насколько быстро после революции происходили изменения государственных структур? Это был болезненный процесс?

– Революция произошла в ноябре 1989-го, а в апреле следующего года я пришел работать в Министерство внутренних дел. Я был начальником одного из департаментов, близких к спецслужбам. За полгода система правоохранительных органов не изменилась. Полиция уже не работала против оппозиции – тем не менее, структурно ничего не изменилось. Это по-прежнему был репрессивный орган.

Тогда уже начались разговоры и в парламенте, и в обществе о том, что ничего не меняется. Я знаю, у вас тоже сейчас такие разговоры, но хочу заверить: это нормально.

Однажды, спустя год после революции, поздно вечером у нас дома зазвонил телефон. Жена Марта сняла трубку, внимательно выслушала, а потом протянула мне: "Президент тебя". Вацлав Гавел, с которым во время революции я общался, может быть раз 15, пригласил меня в канцелярию. Моя жена провожала меня со словами: "Только чтобы тебя не повысили".

Я вернулся домой в два часа ночи главой Федеральной службы безопасности и информатизации, "директором КГБ".

– А какое у вас было образование? Опыт?

– Никакого профильного образования у меня не было. Я уже с апреля работал в спецслужбах, а до этого был журналистом, шахтёром, уборщиком.

Понимаете, я с 19 лет занимался политикой, мы много говорили о том, в каком государстве хотим жить, какая будет политическая организация, структура.

Я в министерство пришел в довольно молодом возрасте. У меня была цель – реформировать систему. Я понимал, что сейчас, после революции, это возможно.

– Итак, вы в 31 год стали руководителем спецслужбы, одной из самых закрытых госструктур. Что же Вам досталось в наследство от советского режима?

– Как вы понимаете, я не обо всем могу говорить (смеется – ред.). Под моим руководством работал отдел, специализирующийся на антитеррористических операциях, борьбе с внутренним врагом, а также международным терроризмом.

При социализме отдел службы безопасности был в каждой области, районе и небольшом городе, где не было никаких стратегических предприятий, например, ядерной энергетики или химической промышленности. Тогда вопрос: для чего там служба безопасности?

Меня назначили главой ФСБИ 20 ноября. Мой штат составлял около 5 тысяч человек. 22 ноября большая часть была уволена – все отделения в районах, областях, городках были закрыты.

Когда мне было 25 лет, каждый гражданин Чехословакии знал, что такое Служба безопасности – а сегодняшнее поколение, поколение моих детей не знают, ни как называется эта служба, ни кто глава этой организации.

– Какие цели перед вами ставили президент Вацлав Гавел, министр МВД того времени Ян Румл?

– Прежде всего, надо было изменить миссию службы. Если раньше она работала на подавление так называемой "пятой колонны", то есть, нас, оппозиционеров, – то надо было переориентировать службу не только на внутреннюю, но и на внешнюю безопасность страны. Международный контекст тому способствовал.

Коммунистический режим Чехословакии не вел борьбу. СССР нас безболезненно отпустила, так как система уже сама рушилась.

Еще передо мной стояла задача сделать этот орган самостоятельным: вывести из состава МВД, получить отдельный бюджет. Тем не менее, контролирующий орган находился при парламенте.

В день, когда парламент подписал закон о том, что Служба безопасности становится самостоятельной, у меня от перенапряжения произошёл инфаркт. Мне было 33 года.

Как я уже говорил, когда я пришел в организацию, там работало 5 тысяч людей, а когда уходил – осталось меньше 200-х, кто работал до ноябрьских событий 1989 года.

"На территории Чехии пребывало около полмиллиона советских солдат... Они для нас однозначно были оккупантами".

– Сейчас вы внимательно следите за политикой в Украине, проводите параллели? Скажите, что из вашего опыта могло бы пригодиться нашим политикам?

– Наша ситуация в 90-е годы была, конечно, лучше. У нас е было агрессии чужого государства, не было яростного сопротивления прошлой системы. Нам безболезненно отдали власть. К тому же, у нас не было высокой инфляции.

Да, во времена социализма тепло, электроэнергия, бензин стояли дешево. Но когда мы переходили на демократический тип государства, цены на эти услуги взлетели. Но население понимало, что мы должны заплатить за реформы. Потому что у нас до этого было 40 лет социализма, и мы стоял на месте, а теперь сделали шаг вперед.

Один из наших экономистов дал красивое определение: "Социализм сделал из аквариума рыбный суп, а теперь мы должны из рыбного супа сделать аквариум".

Это был эксперимент – сделать из тоталитарного директивно государства открытое и прозрачное. В Чешской республике ситуация отличалась от Восточной Германии и Польши, у нас практически не было приватного сектора. Все, начиная от ремонта обуви, было государственным.

Сегодня я думаю, что все реформы мы могли сделать быстрее. Потому что тогда у нас не было никаких проблем и конфликтов в обществе, была поддержка изменений.

Конечно, ошибались все – в любой области, в каждом учреждении. У нас было и такое, что  реформаторы брали взятки. Не надо думать, что чиновники должны быть честными как Папа Римский. Тем не менее, у нас было одно понимание – бюджеты всех организаций должны быть открытыми, исключающими непрозрачное распределение средств.

После каждого политического кризиса, происходят изменения, если вы к этому готовы.

Никто вам не скажет, как менять вашу систему. Для изменения нужно видение, ресурсы, а главное – люди. Когда будете проводить реформы, менять законы, вам понадобятся те, кто будут способны реализовать эти законы; надо собирать людей из университетов, привлекать интеллигенцию.

Например, Ян Румл был молодым оппозиционным журналистом, когда он стал в 1990 году первым заместителем министра, а затем, как министром внутренних дел.

Сейчас для вас самая первая проблема – это война на Востоке. Второе – плохая государственная система и, как следствие, коррупция.

Иногда кажется, что проблемы организации нерешаемы – нет денег, людей, идей. Но во времена революции на поверхность поднимаются самые волевые люди. Они могли быть никем до революции, – как я, был уборщиком, журналистом, – или как ваши комбаты. Но они не побоялись взять ответственность.

Иржи Новотны (крайний справа) на встрече с журналистами в Крыму, за год до оккупации

– Как вы оцениваете перспективы Украины на ближайшие 5-10 лет?

– Когда я только начал интересоваться политикой, я стал искать, кто в СССР пытался бороться с системой – и тогда я натолкнулся на информацию о движениях сопротивления, в том числе об Украинской повстанческой армии. Чуть позже к нам, на тайные квартиры приходили два брата из Ивано-Франковска. Мы много спорили, я со многом был не согласен с ними, но они открыли мне новый взгляд на советскую систему.

Они были пожилыми людьми, но сколько в них было мужества! Я люблю Украину еще с тех пор и это не только заслуга той встречи. Я всегда внимательно следил за политической обстановкой.

21 ноября 2013 года я был в Вильнюсе во время саммита, как раз когда Янукович не подписал Соглашение. Я внимательно смотрел новости на эту тему, а пожилой официант, проходивший мимо, сказал: "Будет война".

Возможно, украинцам это сложно понять, мне и самому это сложно принять– но пусть Луганск, Донецк, Крым не будут украинскими, но Украина как государство уже не будет в Евразийском союзе.

Я смотрю новости  и вижу, что Российская империя, какой ее создавал Иван Грозный, Петр Первый, Екатерина Великая, доживает последние времена. Без Украины Россия не будет империей.

Если бы мне кто-то сказал 2-3 года назад, что граница европейской цивилизации будет проходить за Харьковом, Днепропетровском, я бы не поверил. Но сегодня это так. Мы видим рождение нового политического украинского народа, рождение украинской государственности, мы видим, что нет больше разделения между Западом и Востоком страны.

Путин (когда я говорю "Путин", я всегда имею в виду нынешнее руководство России) не хотел этого, но он сделал украинским народ единым. А когда он забрал Крым и восточные территории, то позволил вам попрощаться с коммунистическим прошлым.

Так, сегодня уже невозможно представить, чтобы на Украине появится политик, который скажет – "Давайте будем с Россией".

А когда Украина будет европейская, то Белоруссия с течением времени тоже выйдет из Евразийского союза. Потому что на севере Латвия, на западе Польша, на юге – Украина.

Я вижу ваше будущее успешным. Ваш аграрный потенциал сложно сравнить с какой-либо другой европейской страной. Многие страны-конкуренты это понимают – поэтому, скажем, не торопятся вам навстречу. Потому что когда Украина войдет в ЕС, не только ей придется реформироваться, но и самой структуре ЕС необходимо будет измениться.

Сегодня поведение России не оставляет шансов: либо ЕС, либо Евразийский союз. Такие страны как Финляндия, Норвегия, которые еще не приняты в ЕС, начали диалоги о том, пора заканчивать с эрой "нейтральности".

У вас сейчас основная проблема – война. Но я считаю, вы ее выиграли. И что бы ни делал Путин – посылал армию РФ до Мариуполя, рубил коридор, – воздушное пространство над Крымом все равно будет закрыто, а все международные суды проиграны.

Беседовала Анастасия Рингис, УП