Андрей Жолдак: "Дело в том, что я родину люблю, может, больше чем те, кто при власти"

Андрей Жолдак – украинский режиссер, который последние два года живет в Германии и ставит свои спектакли в Европе и России, но только не в Украине.

При поддержке Сергея Таруты и компании "ИСД" он приехал в декабре в Киев со своим фестивалем "Дни современного театра".

В его рамках планировался показ шести работ режиссера. Среди них и скандальный спектакль "Ромео и Джульетта", из-за которого Жолдак уехал из страны.

Ранее постановка еще до премьеры была запрещена без каких-либо объяснений. Впрочем, не имея ни единого запрета со стороны власть имущих, она не была показана и в рамках фестиваля. В последний момент Харьковский театр им. Шевченко, являющийся совладельцем авторских прав, "не рекомендовал" спектакль к показу.

Что будете делать, чтобы "Ромео и Джульетта" были показаны в Украине?

Здесь я ничего не могу сделать. Но следующим моим шагом будет обращение в международные организации. Спектакль приглашается за рубеж, но в Украине не было даже премьеры, а мне важно показать его в Киеве.

Сейчас во МХАТе у Олега Табакова, цитадели Путина, известный молодой режиссер Кирилл Серебрянников выпустил спектакль "Лес", где идут монологи с матом, переписанные современным языком.

У Табакова, в жутко ортодоксальной России, недемократической стране, это играется. А у нас в стране, которая вроде после революции и после скандала Гонгадзе, после всего, что было, закрывают спектакль.

Более того, все делают вид, что ничего не происходит. Ведь ни один режиссер не позвонил и не сказал: "Андрей, я с тобой солидарен". Только Андрухович мне позвонил и написал в "Зеркало недели" статью, что он против запрета. Это словно фильм ужасов.

У нас ведь нет закона, что в государственном театре запрещены голые тела и мат. Нет такого закона.

А зачем вы обнажаете своих актеров в каждом спектакле?

Это важно. Когда начинаешь репетировать, ты забываешь, в какой стране ты живешь, кто ты по национальности. В момент создания спектакля ты – художник.

Когда я беру тела, цвета – это уже мои размышления, как передать то, что я чувствую. Это – эстетический момент, который диктуется моими внутренними импульсами, для чего я это делаю. Потом, конечно, когда ты выходишь, начинают растаскивать: "А, он специально…".

У меня, кстати, есть спектакль, который сознательно одет: все было закрыто под горло, актеры играли в рукавичках, а открыты были только лица. Это была специально придуманная форма.

Что вы сами смотрите, каких режиссеров?

В последний раз я видел потрясающий бельгийский спектакль Люка Персеваля "Дядя Ваня". Спектакль, который, я думаю, надо в Киев привезти.

У нас с Катей, моей сестрой, есть идея: создать современный театр и привозить в него каждый год один, два, три лучших спектакля мира, которые переворачивают свою страну. Так вот "Дядя Ваня" – это тот спектакль, который перевернул Бельгию.

Что бы вы никогда не сделали на сцене?

Убивать нельзя? Значит нельзя убивать на сцене. Остальное все можно пробовать. Но опять же, смотря ради чего.

Если с моей родиной что-то происходит, и художественно я чувствую, что надо что-то поставить, что вызвало бы вашу молниеносную реакцию, то это надо делать. В цивилизованных рамках.

Еще есть рамки больших художников. Я могу позвонить большому немецкому режиссеру или французскому, или польскому и посоветоваться: "Я хочу сделать то-то и то-то, как ты думаешь…". Есть 25 больших мировых художников, и между ними существует "перезвон", контакт.

Нельзя переходить черты человеческие – это понятно. Но, как говорил один из моих любимых режиссеров, французский эстет Алан Рене: "Каждый фильм художника – это попытка на сантиметр продавить тьму недозволенности".

Если посмотреть на то, что было запрещено сто лет назад, сегодня это покажется смешным. А что будет происходить в искусстве через сто лет? Я все время задаю вопрос, каким должен быть театр?

А наш театр, словно в машине времени, попал в 70-е годы – в лучшем случае. Он хороший, добрый, он прекрасный, но он… убивает в молодых людях любовь к театру.

Представляете, что было бы, если бы мне сегодня дали большой театр. Что бы мы сделали за три года. Мы бы всех их сейчас пробили! Но они это знают, они не хотят этого. Они чувствуют беду и опасность.

Театр современного искусства – это вообще моя мечта. Или пусть отдают мне национальные театры, или пусть построят мне в Киеве современный театр.

Такую надежду вам уже подал Сергей Тарута?

Мы с ним сейчас в стадии встреч, диалогов. Следующим этапом планируется показ недели моих спектаклей в Варшаве и Будапеште.

Еще бы я хотел в 2007 году сделать в Киеве большой проект из двух частей. Первая часть была бы о Голодоморе, потому что в этом году ему будет 75 лет.

Я хочу сделать спектакль-фильм на эту тему, но сделать это так, как делал потрясающий американско-еврейский кинорежиссер Спилберг, когда он снял "Список Шиндлера" и еврейскую тему вывел на мировой уровень: плакали и японцы, и индейцы.

Поэтому я тоже объясняю своим друзьям, что если делать украинский проект Голодомор в 2007 году, то не во дворце "Украина", а сделать такой проект, который бы художественно рассказал нашу тему на весь мир.

Это – широкий проект, а более узкий – это "Преступление и наказание" Достоевского, но чтобы действие проходило в наши дни в Киеве. Чтобы были Ющенко, Янукович, машины, люди современные – как если сегодня в Киеве произошли эти преступление и наказание.

Деградация бедности, из-за которой Раскольников бабушку убил, это ведь сегодня настолько актуально! Сам вопрос: можно ли убить ради денег – очень актуален для Украины.

Нам надо ставить сегодня такие спектакли, которые бы таранили общество! Поэтому я и заявил, что наш театр во лжи, он неправдивый.

Он ставит неправильные пьесы, актеры играют нечестно, они делают вид, что мы живем в Ницце, все делают вид, что мы живем в хорошей европейской стране, у них все хорошо, а вокруг мертвые лежат, общество гниет.

Я считаю, что театр в такие годы должен стать мощным политически-социальным, художественным орудием. Он должен воздействовать на наших столичных людей.

Когда у нас будет другой уровень жизни, появится какая-то надежда, тогда мы можем говорить о красоте, любви. Сегодня страна в опасности, по большому счету.

Либо надо честно объявлять всем, чтобы молодые убегали из страны! Представляете, призвать, чтобы пять миллионов молодых уехали – с кем они останутся?

Сколько нужно на постройку современного театра?

От 50 до 100 миллионов долларов. Если бы мы создали такой современный театр – это была бы живая вода для всех молодых креативных людей, чтобы там варилась жизнь, чтобы там каждый мог прийти и сказать "У меня есть идея". Если это интересно, мы бы частично финансировали, ставили и провоцировали общество.

Это должен быть большой некоммерческий современный театр, который бы воздействовал на часть элиты нации, которая бы потом, как мне объясняли поляки, принимала решения в судьбоносных вопросах страны.

Как вы думаете, должен ли художник быть аполитичным?

Да, но я объясню, в каком смысле аполитичным. Крупные политические структуры сделали мне два предложения, чтобы я присоединился к ним, чтобы объявил: "Андрей Жолдак вошел в "Нашу Украину", например, или в "Регионы".

Это означает, что я должен работать на эту структуру. А я этого не хочу и не буду делать, потому что как только я вхожу в эту структуру, я становлюсь заложником клана.

Относительно осведомленности о политической ситуации в стране, то я смотрю новости. Я уже месяц в Киеве, потом уеду, но через германское телевидение я узнаю, что творится в Украине.

Важно ли для вас мнение других людей, обратная связь?

Раньше мне было все равно, но теперь, после немецкого опыта, я понимаю важность того, чтоб была связь с обществом – для того, чтобы репродуцировать идеи.

А еще важны те 10-15 человек в стране, которых я уважаю.

Кто эти люди?

А я не скажу. Есть 10 фамилий людей, чье мнение для меня очень важно. Там пять человек очень известны в Украине, а пять – мои друзья, приватные люди. Там есть Андрухович, но больше я не скажу.

Также для меня важно критическое мнение моей жены – Вика всегда меня критикует, что бы я ни сделал. И Катя, сестра моя, тоже критикует, но по-другому.

Какая ваша любимая книга, фильм?

Сейчас я перечитываю Гроссмана "Жизнь и судьба". Это книга, которую 20 лет запрещало политбюро.

Из фильмов мне очень нравится "Маллхоланд драйв" и фильмы Ларса фон Триера, особенно его "театральные" фильмы – как "Догвилль".

У вас есть что-нибудь хорошее в жизни?

Я оптимист. Такого жизнерадостного человека как я, сложно найти. Однако, когда я в Европе, на меня веет ветер вдохновения, а здесь у меня ощущение, словно меня все время пытают током.

Чувство, словно мы все здесь какие-то мыши или крысы, пусть даже умные, но мы все под электрикой. Для меня здесь тотальное зло и агрессия. Я начинаю чувствовать, словно у меня вырастает шерсть и крысиный хвост.

Пусть они почитают это и скажут: "Да Жолдака надо гнать отсюда!". Но проблема в том, что я родину люблю. Люблю ее, может, больше, чем те, кто при власти.

Если бы я был чуть-чуть другим, я бы сказал так, как говорят мои друзья-евреи: "Деньги делаю в Украине, дети мои живут на Западе, учатся, у вас тут, ребята, все… ну, занимайтесь своими делами. У вас три миллиона детей погибает – хорошо, СПИД – хорошо".

Но меня это волнует, я пропускаю это все через себя. Что сделать – провести операцию, чтобы мне вырезали мою совесть, чтобы я стал нормальным евреем?

Несколько дней назад я был в Черниговской области и увидел детей 5 и 7 лет. Они стояли у забора и смотрели, как проезжали наши пять джипов – мои друзья пригласили меня на шашлыки.

Я увидел этих детей в курточках и представил своих – в Берлине. Я соединил эти две линии – тех детей и своих, как назло, они были такого же роста, как мои... Все, у меня проблема возникла, меня надо в клинику, чтобы меня врачи вытаскивали! Вот на что я реагирую.

Поэтому я могу сказать правду Ступке и Резниковичу: "Ребята, ваши театры – ложь и обман, и не надо делать вид, что вы делаете современный театр, вы просто обслуживаете свое я, у вас нет никаких художественных целей".

Мне сверху говорят: "На твои спектакли не будет ходить публика. Искусство Жолдака сложное, не для масс". Это у них такая новая придумка. То есть один раз в год показать можно, а потом… Но это неправда!

Если каждый месяц играть спектакли, все равно будут полные залы. Потому что в них есть нечто, они все разные. Вы увидите "Федру" и скажете, что это вообще не Жолдак.

У меня там рок-н-ролл, кино, Маша Миронова курит в ночных клубах Москвы, там убивают рыбу, а мышей пытают током. В действительности рыба уже мертвая и мышей никто на самом деле током не бьет. Но я представляю, что в Киеве понаписывают по этому поводу…

Поймите, сегодня никем и никому в Украине не может быть дан запрет. Если государственные структуры дают запрет, эти люди должны идти в отставку. Художника нельзя трогать, во все времена. Его, конечно, потом уничтожали, но нападение на художника всегда считалось большим грехом.

Мы должны все вместе, старшее и новое поколение, перебить им хребет художественной неправды. А то получается, Ступка и Резникович возглавили театры – на сколько лет? 15, 20, до выноса тела?

Так давайте сразу скажем, что у нас крепостная страна! Президента еще нужно сделать так же – до выноса тела. Но такого не будет. Мы не должны такого допустить – ни в театре, ни в государстве.

О чем вы мечтаете?

Сегодня я хочу иметь свой театр. Или в Европе, или в Украине. Раньше я стучался и бился об стенку, теперь я европеизировался, а тактика европейца: нужно идти в те двери, где тебя ждут.

Я постучал, сказал сегодня Украине через свои гастроли: "Я Андрей Жолдак, ваш согражданин, хочу сделать в Украине полезное культурное явление".

Но если вы закрываете двери, то у меня есть другие, где меня зовут на культурный диалог. И я, конечно, уйду как рыба в ту воду, где чище. Если я в ближайшие месяцы пойму, что это никому не нужно, значит, мне надо уйти с этой территории.

Если президент или премьер-министр предложат мне большой государственный театр, я подумаю, что ответить, и, возможно, приму эти предложения на определенных условиях. И тогда я гарантирую, что покажу всем, как можно за два года сделать так, чтобы театр стал одним из важнейших мест в столице.

Театр станет таким большим культурным местом, что на него будут обращать внимание все. Мы перетянем на себя все, что происходит за стенами, мы сделаем это важным культурно-политическим местом в Киеве. И плюс, мы объявим конкуренцию другим театрам в Киеве, которые сегодня спят.

Я имею большой европейский и харьковский опыт. То, что они мне не дают театр или право вернуться – это преступление. Потому что потом они будут предлагать театр человеку, из которого все будет выжато, и они скажут: "Смотрите, не получилось".

Я готов брать на себя ответственность, но если они не хотят, то я готов брать на себя ответственность в другом государстве.

Опасность заключается в том, что если я сейчас влезу в проекты, а в Европе, как правило, предлагают проекты сегодня уже на 2008-2010 годы, то если мне позвонят через полгода и предложат взять театр, я буду уже завязан. Пусть не боятся дать мне столичный театр.

Чего вы боитесь?

Когда я репетирую, я ничего не боюсь, поэтому у меня хорошие спектакли. Я становлюсь бессмертен, космически великий. Но в жизни, когда я бытовой Андрей Жолдак… Я не готов сейчас к этому вопросу. На эту тему надо делать спектакль.