Назови свою судьбу

Премьера нового фильма Сергея Буковского "Назови свое имя" – тот редкий, по крайней мере для Украины, случай, когда произведение искусства вызывает мощный резонанс как в художественном, так и в общественном плане.

Не только потому, что формальным продюсером фильма является Стивен Спилберг. Он, скорее, сыграл роль архивариуса, так как в основу ленты лягли интервью с людьми, которые пережили фашистскую оккупацию в Украине – эти свидетельства в 1994-98 годах записали сотрудники Института видеоистории и образования Фонда Шоа при университете Южной Калифорнии, основанного Спилбергом.

Тем не менее, важна сама тема этих интервью, и, соответственно, фильма – Холокост в Украине, что, фактически, означает – Бабий Яр.

Кроме того, "Назови свое имя" – одна из немногих лент новейшего украинского кино, посвященных этому. А еще одна значительная составляющая, которая отличает фильм в своем жанре – творческая потуга самого режиссера.

Свидетельства, использованные в фильме, уникальны. И, бесспорно, этот материал бросал настоящий вызов режиссеру. Так как об этом уже снято сотни лент, каждая из которых пронизывает до костей.

Любые попытки художественного преобразования тех ужасных воспоминаний кажутся напрасными, а если уж и делаются, то получается не совсем убедительно.

Условно говоря, этика просто сжигает естетику, даже самые искренние авторские усилия оборачиваются досадным "оживляжем".  Можете ли вы вспомнить хотя бы полдесятка фильмов о Холокосте, которые были бы удачными в первую очередь как художественные работы?

Здесь же и сугубо формальная сложность: по визуальному решению все интервью довольно однообразны, представляя собою простенькие поясные планы пожилых людей, которые рассказывают о себе. Можно было бы соединить это с помощью стандартных документалистических приемов, то есть – закадровых комментариев самого режиссера, сотни раз просмотреной военной хроникой, постановочными эпизодами среднего качества, и получился бы очередной, пусть качественный, телефильм, только зафиксированный на кинопленке.

Тем не менее, Буковский поступил совсем иначе, можно даже сказать, парадоксально.

Если он и использовал кинохронику, то это абсолютно неизвестные и страшные кадры, снятые немецким оператором летом 1941-го, с советскими военнопленными, которые толпятся в яру где-то под мостом, надеясь выхватить хотя бы кусочек еды, которую им бросают местные крестьянки.

А так, за этим отдельным исключением, режиссер вообще отказался реконструировать, играть в историческую достоверность, передавать напрямую хотя бы что-то из того, о чем рассказывают свидетели Катастрофы.

Наоборот. Буковский акцентирует, подчеркивает свою – и нашу, зрительскую – позицию наблюдателя из настоящего.

Этот прием, который еще можно назвать отстранением, использован в фильме чрезвычайно тонко и точно. Буковский постоянно напоминает: да, это запись, это архивная видеосъемка, которую смотрим мы, люди уже ХХІ века, отдаленные во времени. Но его интересует также то, КАК мы смотрим на это.

Именно поэтому автор рассказывает в первую очередь о себе. О своем дворе и своей школе, о тетке-молочнице, которая всегда стояла на углу, о старой голубятне, а также о том путешествии в прошлое, которое он пытается осуществить, но напрасно, так как старые дома оказались пустыми, а надгробия слились с пейзажем.

Полноправными участницами фильма являются также три девушки-ассистентки, которые расшифровывают интервью: режиссер просто держит их в кадре, показывает их реакции на услышанное – и это поражает не меньше, чем архивные исповеди.

В кадре появляются будничные городские виды, интерьеры теперешнего киевского вокзала, свидетельства прерываются монтажными затемнениями. Буковский достаточно заполняет визуальное пространство фильма этими образами современности.

И при том – неторопливо, в отдельных нюансах, штрихах устанавливает – возобновляет – связь между нашей эпохой и временами трагедии. Разрешает нашему взгляду, точнее, взгляду тех из нас, кто хочет увидеть, пробиться к той, немилосердной истории.

В этом режиссеру помогают также аутентичские приметы мира вещей, которые он разыскивает как заботливый археолог, и которые, кажется, не приналежат уже никакому времени, так как не изменятся никогда.

Те же потертые маленькие дома, те же ободранные стены и заржавевшие замки, старые фонари и кое-где – замерзшие реки, битые грунтовые дороги, голые деревья над вечно заснеженным пейзажем, сухая трава за окном вагона, провода, которые отражаются в вокзальных оконных стеклах, патефонные записи какой-то забытой песенки, сельский карнавал (Старик-Старуха-Черт-Жид-Палач-Смерть) на Маланку, закутанная женщина с ведром, пес, который бежит за ней, наивная живопись на стенах провинциальной синагоги и другая синагога, превращенная в коммуналку, одинокий ветер, который носит мусор по улицам опустевшего городка…

Особенно удачна здесь линия, параллельный сюжет старой еврейской четы, Златы и Хаима, которые выжили в гетто, и их внучки Марийки. За весь фильм они не произносят ни одного слова, они как будто отделены от остальной ленты черно-белым, тонированным, как в старом кино, изображением, замедленными движениями, больше похожими на фотографические фазы… это тоже похоже на картинки столетней давности, и похоже на комментарий к основному образному ряду – еще более впечатляющий из-за бессловесности и как-то особенно деликатный.

При том, с сугубо драматургической точки зрения все организованно четко. У Буковского есть крайне необходимая для режиссера документальных фильмов способность создавать сюжет, не рассказывая его направления.

В фильме есть четко размеченные цитатами из Старого Завета пролог – рассказ о быте городков, о сосуществовании еврейских и украинских общин; основная часть – вступление немцев, начало репрессий; кульминация – ужасные сцены массовых смертных казней; развязка – спасение тех, кому удалось уцелеть, освобождение из оккупации.

А финал – резкий и, по контрасту, мучительный. Суета и гам на станции метро, построенной прямо на месте расстрелов. Магазин, толпы прохожих, ребята с пивом, другие ребята, которые гоняют мяч, катаются на велосипедах, и закадровый разговор с историком Яра Виталием Нахмановичем о важности адекватного поведения именно в таких местах...

И почему-то именно это суетливое равнодушие к месту Уничтожения срабатывает как настоящий трагический катарсис.

Забыть это – как будто забыть собственное имя. И даже – саму способность называть что-то. То есть – перестать быть человеком.

Фильм Буковского – это талантливая и изысканная попытка предотвратить зверство безымянности

Дмитрий Десятерик, "День" – специально для "УП"