Ющенко в книге "Первый Украинский. Записки с передовой": Я помню, просил и просил врачей из реанимации: "Help me, help me..."
Пятница, 25 марта 2005, 11:50
В понедельник в Киеве состоится презентация книги корреспондента российской газеты "Коммерсант" Андрей Колесникова, посвященная украинской оранжевой революции. Точнее, по словам самого Колесникова, это книга о противостоянии Ющенко и Путина, из которого победителем вышел нынешний украинский президент.
Книга называется "Первый Украинский. Записки с передовой" и выходит тиражом 30 000 экземпляров, что считается не так и мало. Часть тиража печатается в Украине, часть – в России.
По словам Колесникова, "в Москве книготорговцы в самом деле в смущении – опасаются брать на реализацию, хотя очень хочется".
Открывается книга картой боевых действий "Битва за Украину", которая сделана как карта времен Великой Отечественной.
"В книге использованы репортажи, опубликованные в "Коммерсанте" за последние пять лет – однако это связное повествование о том, как Украина боролась за независимость – от России. И победила", - рассказал Колесников "Украинской правде".
Кроме того, в книге отдельные интервью с первыми лицами революции, которые нигде до этого не публиковались. Центральный момент – это широкое интервью с Ющенко, отрывок из которого был напечатан в "Коммерсанте" на минувшей неделе.
Перед выходом книги в свет Андрей Колесников разрешил "Украинской правде" опубликовать отрывок из беседы с Ющенком, полный текст которого выйдет в книге "Первый Украинский".
Колесников: Когда вы приняли решение о том, что вы идете на президентские выборы?
Ющенко: Я бы сказал, принципиальное решение было принято 26 апреля 2001 года (день отставки правительства Ющенко – УП). С одной стороны, это был тяжкий такой день. Это слушание отчета правительства было, это день Чернобыля. И когда мы возложили венок жертвам–чернобыльцам, мы вошли в храм... Я в тот момент почувствовал, что Кучма меня сдал, потому что он очень быстро хотел уехать в Чернобыль и не быть в Киеве.
– Вы же понимали, наверное, что это будет страшная борьба? Вы чувствовали в себе внутреннюю готовность? Ну, к тому, что с вами будет? К тому, что могут отравить, в конце концов?
– Я откровенно вам скажу, что я не знал власть с той стороны, с какой она проявила себя в 2000–м году, например. Или перед выборами… Так, например, за полгода до выборов я не допускал, что премьер Украины будет ездить по селам, по весям, будет выступать зимой в парках, на майданах...
– Бывший премьер...
– Как?
– Ну, бывший премьер будет ездить по паркам.
– А, да. А рядом с этими парками будут стоять дома культуры, общественные помещения, где можно было бы собрать полторы–две тысячи людей... А власть принимает решения – в парке. Конечно, это было из Киева, конечно, это было от Кучмы, – премьер–министра не пускать на эту площадку. Меня это удивило.
– Неожиданные вещи вас удивляли. То есть все–таки полной готовности к тому, что вас ждет, не было.
– Мне сейчас трудно об этом судить. И когда распоясался Медведчук и когда… ты чувствовал, что у них сегодня праздник...
– Что вы в парке выступаете, а не в доме культуры...
– Это уже серьезные были обязательства перед собой, перед своими партнерами идти до конца.
– Они вас разозлили.
– И поэтому я шел. Но я и никогда не отступал... Вы знаете, все, что я ставил за цель, если говорить в профессиональном отношении, – как правило, я всегда достигал. Я никогда не был вторым, я был первым на тех участках, где я ставил за цель достичь этого.
Отрывок из истории отравления:
…Я был снова в Вене. Где–то на 7–й день я почувствовал, что у меня отбирает одну сторону тела. Я помню, что в полседьмого утра я почувствовал какую–то скованность в теле, которой раньше не было. Ну, во–первых, в мимике лица. А потом возникли опасения, что это может быть начало паралича. И я вызываю Николая Николаевича:"Что–то серьезное начинается." Он сразу вылетает.
Немедленно вызываем врачей, они диагностику решают провести относительно капилляров головного мозга на предмет тромбирования. Я еду на диагностику "на тачке", молюсь. Один товарищ мой, такой азартный обычно, такой шутник, многословен всегда, а тут я вижу: как воды в рот набрал.
Ну, я думаю: все, хлопцу каюк. Начинается. А через минут 50 закончили обследование и сказали: "С капиллярами все прекрасно. Это имеет отношение к лицевому нерву."
И потом уже день проходит, второй проходит – я теряю мимику. Потом, где–то на четвертый день, я уже не могу правильно произносить дикцию. Особенно те звуки, где надо губы зажать и потом выдохнуть (показывает. – А.К.).
Проваливаются части слов. Ну, я скажу, это ощущение было страшное. Потому что я вообще не знал, будет ли этому предел.
Ну, и параллельно – проблема боли. Антибиотики, обезболивающие, которые я принимал, мало спасали. Я просил, чтобы они что–то дали, чтобы я мог спать ночью. Они все это делали через систему капельниц и через уколы. Все, руки у меня уже не работали. Потом уже ноги начали колоть, потому что все вены на руках были исколоты и уже не работали.
Потом я уже, очевидно, исчерпал лимит своего терпения и возможностей. И, может быть, и врачи тоже. В 2 часа ночи меня везут в реанимацию, Женя Червоненко падает на колени и начинает молиться. Он верующий, но не христианин. Он забыл, кто он такой вообще, и стоит, молится на коленях.
А мне шунтирование тогда сделали, это уже главный врач, президент поликлиники, взял на себя такую смелость... Потом в спине прокололи...
– Вам страшно было?
– Я помню, лежу в казенной реанимации. Где–то около двух часов ночи. Холод страшный. Я когда–то видел убойный цех: плитки, кафель на полу – казенный такой же. Холодное все такое. Чувствуется, что сюда всего на несколько часов заносят человека. И какой–то холод, интерьерный такой даже холод.
И я помню, просил и просил женщин, врачей из реанимации: "Help me, help me..." А они уже по датчику видят, что перегрузка идет по составу лекарств, поэтому они не могли реагировать на мои просьбы.
Я видел, как то одна уйдет куда–то, то другая, то обе где–то сядут так, чтобы просто не сидеть передо мной и не чувствовать, что они не в состоянии что–то сделать, и не страдать от этого.
Я думаю, что это самый пик такой был, потому что этот момент страдало все тело. А больше всего страдало сознание от безысходности. Ну, и психологически и морально тоже. Тяжесть избирательной кампании. Ты никому не можешь сказать, в каком ты состоянии.
С другой стороны, ты понимаешь, что там команда, там люди, которые может быть, полжизни отдали за этот шанс. В конце концов, выстроены редуты, страна выстроилась...
Это ринг, на котором ты должен быть. Я думаю, что конечно, если бы перерыва в лечении не было, было бы правильнее. С точки зрения программы лечения, это было бы лучше.
Книга называется "Первый Украинский. Записки с передовой" и выходит тиражом 30 000 экземпляров, что считается не так и мало. Часть тиража печатается в Украине, часть – в России.
По словам Колесникова, "в Москве книготорговцы в самом деле в смущении – опасаются брать на реализацию, хотя очень хочется".
Открывается книга картой боевых действий "Битва за Украину", которая сделана как карта времен Великой Отечественной.
"В книге использованы репортажи, опубликованные в "Коммерсанте" за последние пять лет – однако это связное повествование о том, как Украина боролась за независимость – от России. И победила", - рассказал Колесников "Украинской правде".
Кроме того, в книге отдельные интервью с первыми лицами революции, которые нигде до этого не публиковались. Центральный момент – это широкое интервью с Ющенко, отрывок из которого был напечатан в "Коммерсанте" на минувшей неделе.
 |
Колесников: Когда вы приняли решение о том, что вы идете на президентские выборы?
Ющенко: Я бы сказал, принципиальное решение было принято 26 апреля 2001 года (день отставки правительства Ющенко – УП). С одной стороны, это был тяжкий такой день. Это слушание отчета правительства было, это день Чернобыля. И когда мы возложили венок жертвам–чернобыльцам, мы вошли в храм... Я в тот момент почувствовал, что Кучма меня сдал, потому что он очень быстро хотел уехать в Чернобыль и не быть в Киеве.
– Вы же понимали, наверное, что это будет страшная борьба? Вы чувствовали в себе внутреннюю готовность? Ну, к тому, что с вами будет? К тому, что могут отравить, в конце концов?
– Я откровенно вам скажу, что я не знал власть с той стороны, с какой она проявила себя в 2000–м году, например. Или перед выборами… Так, например, за полгода до выборов я не допускал, что премьер Украины будет ездить по селам, по весям, будет выступать зимой в парках, на майданах...
– Бывший премьер...
– Как?
– Ну, бывший премьер будет ездить по паркам.
– А, да. А рядом с этими парками будут стоять дома культуры, общественные помещения, где можно было бы собрать полторы–две тысячи людей... А власть принимает решения – в парке. Конечно, это было из Киева, конечно, это было от Кучмы, – премьер–министра не пускать на эту площадку. Меня это удивило.
– Неожиданные вещи вас удивляли. То есть все–таки полной готовности к тому, что вас ждет, не было.
– Мне сейчас трудно об этом судить. И когда распоясался Медведчук и когда… ты чувствовал, что у них сегодня праздник...
– Что вы в парке выступаете, а не в доме культуры...
– Это уже серьезные были обязательства перед собой, перед своими партнерами идти до конца.
– Они вас разозлили.
– И поэтому я шел. Но я и никогда не отступал... Вы знаете, все, что я ставил за цель, если говорить в профессиональном отношении, – как правило, я всегда достигал. Я никогда не был вторым, я был первым на тех участках, где я ставил за цель достичь этого.
Отрывок из истории отравления:
…Я был снова в Вене. Где–то на 7–й день я почувствовал, что у меня отбирает одну сторону тела. Я помню, что в полседьмого утра я почувствовал какую–то скованность в теле, которой раньше не было. Ну, во–первых, в мимике лица. А потом возникли опасения, что это может быть начало паралича. И я вызываю Николая Николаевича:"Что–то серьезное начинается." Он сразу вылетает.
Немедленно вызываем врачей, они диагностику решают провести относительно капилляров головного мозга на предмет тромбирования. Я еду на диагностику "на тачке", молюсь. Один товарищ мой, такой азартный обычно, такой шутник, многословен всегда, а тут я вижу: как воды в рот набрал.
Ну, я думаю: все, хлопцу каюк. Начинается. А через минут 50 закончили обследование и сказали: "С капиллярами все прекрасно. Это имеет отношение к лицевому нерву."
И потом уже день проходит, второй проходит – я теряю мимику. Потом, где–то на четвертый день, я уже не могу правильно произносить дикцию. Особенно те звуки, где надо губы зажать и потом выдохнуть (показывает. – А.К.).
Проваливаются части слов. Ну, я скажу, это ощущение было страшное. Потому что я вообще не знал, будет ли этому предел.
Ну, и параллельно – проблема боли. Антибиотики, обезболивающие, которые я принимал, мало спасали. Я просил, чтобы они что–то дали, чтобы я мог спать ночью. Они все это делали через систему капельниц и через уколы. Все, руки у меня уже не работали. Потом уже ноги начали колоть, потому что все вены на руках были исколоты и уже не работали.
Потом я уже, очевидно, исчерпал лимит своего терпения и возможностей. И, может быть, и врачи тоже. В 2 часа ночи меня везут в реанимацию, Женя Червоненко падает на колени и начинает молиться. Он верующий, но не христианин. Он забыл, кто он такой вообще, и стоит, молится на коленях.
А мне шунтирование тогда сделали, это уже главный врач, президент поликлиники, взял на себя такую смелость... Потом в спине прокололи...
– Вам страшно было?
– Я помню, лежу в казенной реанимации. Где–то около двух часов ночи. Холод страшный. Я когда–то видел убойный цех: плитки, кафель на полу – казенный такой же. Холодное все такое. Чувствуется, что сюда всего на несколько часов заносят человека. И какой–то холод, интерьерный такой даже холод.
И я помню, просил и просил женщин, врачей из реанимации: "Help me, help me..." А они уже по датчику видят, что перегрузка идет по составу лекарств, поэтому они не могли реагировать на мои просьбы.
Я видел, как то одна уйдет куда–то, то другая, то обе где–то сядут так, чтобы просто не сидеть передо мной и не чувствовать, что они не в состоянии что–то сделать, и не страдать от этого.
Я думаю, что это самый пик такой был, потому что этот момент страдало все тело. А больше всего страдало сознание от безысходности. Ну, и психологически и морально тоже. Тяжесть избирательной кампании. Ты никому не можешь сказать, в каком ты состоянии.
С другой стороны, ты понимаешь, что там команда, там люди, которые может быть, полжизни отдали за этот шанс. В конце концов, выстроены редуты, страна выстроилась...
Это ринг, на котором ты должен быть. Я думаю, что конечно, если бы перерыва в лечении не было, было бы правильнее. С точки зрения программы лечения, это было бы лучше.
