Стриптиз в Енакиев-сити
Четверг, 16 декабря 2004, 10:54
Упоминаемые здесь имена – выдуманы.
Места, где побывал автор, не существуют
Енакиево – индустриальный городок в Донецкой области тысяч на двести душ. Очутиться там – все равно, что залезть в остывшую мартену и попытаться дышать. День и ночь над городом виснет рыжий дымовой джин – Енакиевский метзавод честно снабжает горожан выбросами.
Не отстает и коксохим, украшая джина белой бородой выхлопов. Баба Настя, к ней первой обращаюсь по работе, рассказывает: как подует ветерок от ЕэМЗэ, так и ховай белье, если оно на улице. Зазевался – получай на стираных простынях свежий окрас хны.
- А то еще яблочки, грушки и прочая фрукта, – шамкает бабка, всучивая мне ядовитых яблочек на дорожку. – Завод пыль, вон гонит. Да ладно: их соберешь, протрешь и кушаешь. Внучата приезжают, я им тоже даю и – ничего!
Поначалу бабка не колется. Но я сочувствую ее пенсионному житию, и она рассказывает тако-о-е... Заслышав, что во дворе Янковича творилось, с перепугу выключаю диктофон.
- Че-че, бабуля? – диктофон снова шелестит.
- А вот то, - журчит источник. - Говорю тебе, младшая сестра его Аля, сильно мужиков любила. Было ей, кажется, двадцать пять–двадцать шесть. Ну, и нагуляла девочку. Назвали ее Феней. Сначала они закрывали Алку с дочкой дома. Но только родители на работу, как она бросит ребенка, в окно вылезет, и – на улицу, к парням.
- Ну, и что? – делаю выпуклые глаза. - Это ж дело молодое...
- Ага, молодое... – вдруг свирепеет бабка. - А после того, как он (уточняю: Янкович - автор) забрал Феню, ой, что тут было! Алка завела такое кубло!.. Парни ходили у двора табунами, да все – к ней... Так позорила брата!
- Представляю, как вам было... – сочувствую.
- Страшно было с такими соседями, что и говорить. Тут женщину убили, прямо во дворе. Поселила Алка к себе такую же пьяницу. Ну, ее и зарезали, непонятно, за что, по пьянке, наверное.
Потом бабка спохватывается, что ляпнула лишнего, и ручеек иссякает. Удается еще выжать, что Аля и до организации притона на вверенной ей территории лежала в психушке. Однажды приехала Янковичиха, жена. Бабка стала ей жалиться: сделайте что-нибудь, а то боюсь жить рядом с кублом. Янковичиха успокоила старушку: будем что-то решать. И вскорости Алину опять забрали в психушку - лечит нимфоманию там до сих пор.
Далее поется о сироте енакиевской. Оказывается, детство Янковича не было ни теплым, ни сытым. В этом убеждают шесть соток огорода, убогий домик, где он рос, да летняя кухонька, куда его с бабушкой отселили отец с мачехой.
Горше всего - мачеха недальновидно обижала пасынка, не знала, что тот выбьется в люди. Нет, не била, не дай бог! Но морально измывалась. Когда Янкович пришел с первой отсидки, попросил ее: мама, хочу прописаться. А мачеха: твоя прописка – в тюрьме. Хорошо, вмешался отец и прописал сына.
- Она сидела целый день на коврике перед телевизором, подогнув под себя ноги и за семьей не глядела, - рыдает баба Настя. - Питались они как? Всухомятку, на консервах и колбасе. Потому что мачеха не готовила. Бывало, придет ко мне Феня, и просит: теть Насть, кушать хочу, дайте оладьев. И пока я пеку, она теребит меня вопросами: а это что, а это? Я отвечаю: пододеяльник. А она: а у нас такого нету, там все черное и блестит. А это матрацы без простыней у них были засаленными до блеска и одеяла без пододеяльника... А все почему? Она сидела целый день на коврике перед телевизором, подогнув под себя ноги, и за семьей не глядела...
Выключаю диктофон после выхода бабкиных охов на третий круг. А, выслушав сказ о хлопчике-помогае, заботившемся о родных, и вовсе ухожу.
После стриптиза детства Я. следующий источник выдается не столь осведомленным. Зато он смачно описывает колориты Енакиево конца шестидесятых.
Не город шахтеров был Енакиев-сити, а этакое донбасское Чикаго. К каждому второму подойди и спроси: сидел? И тот гордо ответит: а как же! Считалось даже, если ты не сидел - то не мужик вовсе. Может, это преувеличение, но факт: только в районе Красный городок стояло три общаги на полторы тысячи "химиков".
И сегодня даже трамвайные остановки отражают уголовную специфику. Скажем, остановка Катран. В переводе с фени катран - вовсе не черноморская акула, а игорный дом. Енакиевский Катран - поселок, где воры и бандиты в картишки перебрасывались, пили и гуляли.
Я прислонился с одним из знавших нашого героя к ногам Ленина нарочно, чтобы трудно было незаметно подойти. Источник, по повадкам бывший уголовник, требует за рассказ двадцатку. Но предупреждает, что будет анонимом, и – никаких записей. Я интересуюсь, облегчал ли Янкович народ от головных уборов в пору нищей своей юности.
- В Енакиево снятие шапок и часов слыло делом популярным, - радостно вспоминает информатор. – Шел полный гоп-стоп. Здесь, у Ленина, щегольни кто в ондатровой шапке, а таких было немало – шахтеры народ зажиточный, с того и снимали.
Идет по улице, а у арки его шпана лет по семнадцать ждет. Хвать шапку – и в арку напротив. А погонись, можно по зубам получить в подворотне.
Экс-хулиган не может припомнить, был ли среди шапкарей Янкович. Зато он знает о тогдашних разборках. С людей не только шапки снимали, валили из обрезов среди бела дня.
Город был поделен на районы: Центр, Пивновка, Голубовка, Красный городок, Собачевка. Бывало, шли стенка на стенку. Когда, скажем, пивновские шли по улице на разборку, там заборы трещали от избытка народу, разбегались люди и выли собаки.
- Вон, видишь, две лавочки, - источник тычет рукой в наколках в здание напротив. - Сходились в центре, решать проблемы. Кому-то рожу набили, кого-то грабанули, вот они и разбирались друг с другом. А в виде аргумента приводили кагал, несколько десятков человек.
Разбирались мужики взрослые – по 30-35 лет, все судимые. А для острастки противника выставляли пацанов. Пивновские, банда из района Пивновка, выводили Янкович.
- А ты откуда знаешь? – не верится мне.
- Так я же сам на разборки ходил, - возмущается источник. – Там его и видел. А как его не заметить? Большой лось, под два метра. Стоял, отвесив губы. Ничего он из себя в городе не представлял, мелкий хулиган. Мы, из центра, самые авторитетные были. А с ним я даже не здоровался.
Мы еще немного болтаем о том, о сем. Я прощаться не тороплюсь. Чувствую, мой информатор знает больше, чем сказал. И точно - сую ему еще червонец, он и выдает:
- Знаю человечка одного. Так он говорит: никто Янкович не отмазывал, никто судимости не снимал. Потому что он был не нужен никому.
- Не, - возражаю я. – В семидесятых за него хлопотал космонавт Бережков, он корефанился еще с батей Янковича. А в семьдесят восьмом судимости Янковича признали ошибочными. Вымыли чисто.
- Да Бережков его знать не знал, - сплевывает источник. - Отвечаю за это. Когда умерла мать Бережкова, он приехал в Енакиево буквально на сорок минут. На кладбище собрался местный актив, он и спросил: а кто это все организовал так хорошо? Подвели Янковича, а он тогда начальником автобазы был, и сказали: этот человек обеспечил транспорт. Бережков пожал ему руку и уехал. И - все. А что они чуть ли не в десна целовались – чушь! Сейчас можно что угодно понарассказать.
- Ты видел, судья по телеку выступал с перемотанным пальцем? Вашему брату втирал? – продолжает потрясать меня источник. – Ну, тот, что якобы пересматривал дела Янковича в семьдесят восьмом? Мне человек сказал: если бы тебе палец дверью щемили, ты бы не такое запел. Он спецом держал палец, чтобы все видели, намекал. Мой человек знает этого судью лично, он за слова отвечает.
Я тут же прошу источника свести меня с человеком, но тот не соглашается. Говорит, он глубоко шифруется, времена-то непростые, избирательная кампания идет. Могут и дорогу помочь перейти старичку - прямо на кладбище. Но под конец разговора источник меня вообще ошарашивает:
- Говорят, уголовные дела Янковича уничтожены. А вот у моего человечка копии есть. И статьи там вовсе не те, что ему скостили. Подробностей не знаю, но картинка есть, что харили паровозом – это точно.
Воодушевленный, пытаюсь договориться насчет ознакомления с копиями. Источник утверждает, это обойдется в смешную сумму. Я авансом соглашаюсь, но даю знать - сделкой правит редакция. Мы договариваемся созвониться, на том и расходимся...
Прошел только день, а я сыт Енакиевым по горло. Воздух, подслащенный бензолом, зашуганые, бедно одетые люди, хамское обслуживание - натянут нервы кому хочешь. Одно хорошо - такси на улицах так и путаются под ногами. За пять гетьманов можно объехать весь таун от края до края и наделать снимков.
Вот и катаюсь по городу, погруженному в прошлое. Площадь Ленина с памятником, одноименный проспект, проспект 50 лет Октября, улицы 60 лет СССР, 22 съезда КПСС – о независимости здесь напоминает только желто-голубое знамя на горсовете.
Средняя зарплата на шахтах коло Енакиево – 500-600 гривен. За адский труд горняка - копейки. В городе в среднем дают 200-300 гетманов. Но цены в магазинах и на рынке мало уступают столичным. Инфляция, следствие "заботы" нашего правительства.
А вечером я прокололся. Знал, командировка не простая – в разгаре кампания, а тут репортер-одиночка в родном городе "проффесора" подкопы роет. За такое можно и по голове...
И вот забредаю в родную школу Янковича. А там – западня, филиал штаба кандидата. В обмен за телефон учительницы Ч. с меня сдирают мою фамилию и название СМИ. И, как бы между прочим, спрашивают: в гостинице остановиться изволили? Я вежливо отвечаю: приехал с фотографом, у него родственники в Енакиево, там и заночую. Мне не верят, но отпускают с миром.
И прибиваюсь я к гостинице "Мир". Тут со мной приступ паранойи случается – решаю поиграть в конспирацию. Притворяюсь, будто забыл паспорт и молю администраторшу прописать меня на слово. Она верит мне за двадцатку. Обрадовано мараю бланк чужой фамилией и местом жительства; здесь остановился господин Нечипоренко, проездом из Черкасс. Кушайте.
Номер мне попался – морозильная камера. Это чтоб я не испортился к утру от впечатлений, наверное. В спаренной с унитазом ванной – ни мыла, ни горячей воды. Зато под подушкой в комнате – использованный шприц со следами крови. Словом, притон.
Паранойя все еще мучает меня. Заваливаю двери стульями со столом. Баррикада получается, как у парижских коммунаров – двери не сдвинуть с места. Теперь местным браткам до меня не добраться. Успокоившись, немного смотрю телевизор, а потом засыпаю.
Утро обнадеживает: добываю телефон сестры Янкович, Лилии. Сначала она ломается, но на встречу соглашается. Окрыленный успехом, сажусь в трамвай с тридцатилетним стажем, и он отвозит меня на стрелку. Но вместо источника там меня ждет мужик. Сидит в "Запорожце" класса "мыльница", как в танке, и оттуда кричит:
- Вы журналист?
- Ага, - чистосердечно признаюсь.
- Ишаков Анатолий, муж Лилии, - представляется "танкист".
- Очень приятно, - улыбаюсь и называю свою фио.
- Лилия интервью давать не будет, - объявляет мне Ишаков.
- Это почему же? - любопытствую.
- Я и дочь не разрешаем, - объясняет он.
Тут на авансцену выступает героиня, по виду судя – с бодуна. Лилия Ишакова – женщина лет пятидесяти, облаченная в красный бабий платок, черную потрепанную курточку, выцветшую юбку, дырявые рейтузы и со шлепанцами на босу ногу. Предлагаю ей сказать что-то о Я., а заодно сфотографироваться.
Услышав, кто я такой, она как ошпаренная, рысачит в сторону горсвета. Я успеваю запечатлеть только ее затравленный профиль. Там она, сообщает Ишаков, работает на полставки дворником. И муж их дочери Милы туда же – возит мусор.
Вот те и "помогай" Янкович! – думаю. Брат – премьер, сестра его – дворник. Янкович мерс, поди, катает, а муж сестры – на "Запорожце" вышивает... Енакиво – город контрастов!
- Забыл, видать, о вас Диктор Федотович…
- Не, - возражает Ишаков по поводу черствости шурина. – Он нам помогает. Вон мне как помог – на всю жизнь отучил пить. Спасибо кормильцу!
Благодарю за интервью и удаляюсь. Кажется, все. Напоследок решаю пройтись пешком, набраться впечатлений прохожего. На углу какой-то улицы вижу раскладку с видеокассетами и СиДи. Шустрый парнишка продает их по 4-7 гривен.
Начинаю перебирать бэушные кассеты. Тут рядом тормозит BMW, из него выкатывается двое лоботрясов в цепях и тоже принимаются выбирать фильмы. У одного квакает мобилка. Небрежно уронив пачку кассет на асфальт, он говорит в трубку:
- Хай, братан! Мы тут кассеты смотрим. Те че взять?.. Ага. Берем штук десять.
С этими словами пацаны загребают коробки с видео и направляются к машине. Не заплатив за покупку, разумеется. Продавец бежит за ними и скулит. Братки садятся в BMW, один из них толкает продавца в грудь и сыкает: - Закрой хлебало! Пшел вон!
Укутанная пылью, машина исчезает. Продавец еще немного стоит, сунув руки в карманы и возвращается к раскладке. Он не очень-то расстроен. Значит, такое ему не впервой. Видно, еще дешево отделался.
Я беру пару мультиков детям, расплачиваюсь и ухожу. Для меня происходящее – дикость. Такое бывало в Киеве в расцвет рэкета, может, лет десять назад. Здесь, кажется, это дело обычное.
Пора подбивать итоги. Все, что мне удалось собрать - набор убойный, не хватает вокспопули. И я принимаюсь приставать к прохожим с коронным вопросом: знаете такого - Янковича? И люди отвечают бодро: а как же! Пущай приезжает в любимый город, пущай выйдет, родной, на площадь и встретится с нами! Нет, побоится – тут всю его подноготную знают…
Вот так. На оптимистичной ноте завершаю исследование детства и юности испытуемого. Как старый большевик-конспиратор, пробираюсь на автовокзал и сажусь в маршрутку на Углегорск. Спустя полчаса я на пустынной ЖД-станции в ожидании поезда на Киев…
Кажется, пронесло. И голову не проломили, и везу кое-что с собой…
Места, где побывал автор, не существуют
Енакиево – индустриальный городок в Донецкой области тысяч на двести душ. Очутиться там – все равно, что залезть в остывшую мартену и попытаться дышать. День и ночь над городом виснет рыжий дымовой джин – Енакиевский метзавод честно снабжает горожан выбросами.
Не отстает и коксохим, украшая джина белой бородой выхлопов. Баба Настя, к ней первой обращаюсь по работе, рассказывает: как подует ветерок от ЕэМЗэ, так и ховай белье, если оно на улице. Зазевался – получай на стираных простынях свежий окрас хны.
- А то еще яблочки, грушки и прочая фрукта, – шамкает бабка, всучивая мне ядовитых яблочек на дорожку. – Завод пыль, вон гонит. Да ладно: их соберешь, протрешь и кушаешь. Внучата приезжают, я им тоже даю и – ничего!
Поначалу бабка не колется. Но я сочувствую ее пенсионному житию, и она рассказывает тако-о-е... Заслышав, что во дворе Янковича творилось, с перепугу выключаю диктофон.
- Че-че, бабуля? – диктофон снова шелестит.
- А вот то, - журчит источник. - Говорю тебе, младшая сестра его Аля, сильно мужиков любила. Было ей, кажется, двадцать пять–двадцать шесть. Ну, и нагуляла девочку. Назвали ее Феней. Сначала они закрывали Алку с дочкой дома. Но только родители на работу, как она бросит ребенка, в окно вылезет, и – на улицу, к парням.
- Ну, и что? – делаю выпуклые глаза. - Это ж дело молодое...
- Ага, молодое... – вдруг свирепеет бабка. - А после того, как он (уточняю: Янкович - автор) забрал Феню, ой, что тут было! Алка завела такое кубло!.. Парни ходили у двора табунами, да все – к ней... Так позорила брата!
- Представляю, как вам было... – сочувствую.
- Страшно было с такими соседями, что и говорить. Тут женщину убили, прямо во дворе. Поселила Алка к себе такую же пьяницу. Ну, ее и зарезали, непонятно, за что, по пьянке, наверное.
Потом бабка спохватывается, что ляпнула лишнего, и ручеек иссякает. Удается еще выжать, что Аля и до организации притона на вверенной ей территории лежала в психушке. Однажды приехала Янковичиха, жена. Бабка стала ей жалиться: сделайте что-нибудь, а то боюсь жить рядом с кублом. Янковичиха успокоила старушку: будем что-то решать. И вскорости Алину опять забрали в психушку - лечит нимфоманию там до сих пор.
Далее поется о сироте енакиевской. Оказывается, детство Янковича не было ни теплым, ни сытым. В этом убеждают шесть соток огорода, убогий домик, где он рос, да летняя кухонька, куда его с бабушкой отселили отец с мачехой.
Горше всего - мачеха недальновидно обижала пасынка, не знала, что тот выбьется в люди. Нет, не била, не дай бог! Но морально измывалась. Когда Янкович пришел с первой отсидки, попросил ее: мама, хочу прописаться. А мачеха: твоя прописка – в тюрьме. Хорошо, вмешался отец и прописал сына.
- Она сидела целый день на коврике перед телевизором, подогнув под себя ноги и за семьей не глядела, - рыдает баба Настя. - Питались они как? Всухомятку, на консервах и колбасе. Потому что мачеха не готовила. Бывало, придет ко мне Феня, и просит: теть Насть, кушать хочу, дайте оладьев. И пока я пеку, она теребит меня вопросами: а это что, а это? Я отвечаю: пододеяльник. А она: а у нас такого нету, там все черное и блестит. А это матрацы без простыней у них были засаленными до блеска и одеяла без пододеяльника... А все почему? Она сидела целый день на коврике перед телевизором, подогнув под себя ноги, и за семьей не глядела...
Выключаю диктофон после выхода бабкиных охов на третий круг. А, выслушав сказ о хлопчике-помогае, заботившемся о родных, и вовсе ухожу.
После стриптиза детства Я. следующий источник выдается не столь осведомленным. Зато он смачно описывает колориты Енакиево конца шестидесятых.
Не город шахтеров был Енакиев-сити, а этакое донбасское Чикаго. К каждому второму подойди и спроси: сидел? И тот гордо ответит: а как же! Считалось даже, если ты не сидел - то не мужик вовсе. Может, это преувеличение, но факт: только в районе Красный городок стояло три общаги на полторы тысячи "химиков".
И сегодня даже трамвайные остановки отражают уголовную специфику. Скажем, остановка Катран. В переводе с фени катран - вовсе не черноморская акула, а игорный дом. Енакиевский Катран - поселок, где воры и бандиты в картишки перебрасывались, пили и гуляли.
Я прислонился с одним из знавших нашого героя к ногам Ленина нарочно, чтобы трудно было незаметно подойти. Источник, по повадкам бывший уголовник, требует за рассказ двадцатку. Но предупреждает, что будет анонимом, и – никаких записей. Я интересуюсь, облегчал ли Янкович народ от головных уборов в пору нищей своей юности.
- В Енакиево снятие шапок и часов слыло делом популярным, - радостно вспоминает информатор. – Шел полный гоп-стоп. Здесь, у Ленина, щегольни кто в ондатровой шапке, а таких было немало – шахтеры народ зажиточный, с того и снимали.
Идет по улице, а у арки его шпана лет по семнадцать ждет. Хвать шапку – и в арку напротив. А погонись, можно по зубам получить в подворотне.
Экс-хулиган не может припомнить, был ли среди шапкарей Янкович. Зато он знает о тогдашних разборках. С людей не только шапки снимали, валили из обрезов среди бела дня.
Город был поделен на районы: Центр, Пивновка, Голубовка, Красный городок, Собачевка. Бывало, шли стенка на стенку. Когда, скажем, пивновские шли по улице на разборку, там заборы трещали от избытка народу, разбегались люди и выли собаки.
- Вон, видишь, две лавочки, - источник тычет рукой в наколках в здание напротив. - Сходились в центре, решать проблемы. Кому-то рожу набили, кого-то грабанули, вот они и разбирались друг с другом. А в виде аргумента приводили кагал, несколько десятков человек.
Разбирались мужики взрослые – по 30-35 лет, все судимые. А для острастки противника выставляли пацанов. Пивновские, банда из района Пивновка, выводили Янкович.
- А ты откуда знаешь? – не верится мне.
- Так я же сам на разборки ходил, - возмущается источник. – Там его и видел. А как его не заметить? Большой лось, под два метра. Стоял, отвесив губы. Ничего он из себя в городе не представлял, мелкий хулиган. Мы, из центра, самые авторитетные были. А с ним я даже не здоровался.
Мы еще немного болтаем о том, о сем. Я прощаться не тороплюсь. Чувствую, мой информатор знает больше, чем сказал. И точно - сую ему еще червонец, он и выдает:
- Знаю человечка одного. Так он говорит: никто Янкович не отмазывал, никто судимости не снимал. Потому что он был не нужен никому.
- Не, - возражаю я. – В семидесятых за него хлопотал космонавт Бережков, он корефанился еще с батей Янковича. А в семьдесят восьмом судимости Янковича признали ошибочными. Вымыли чисто.
- Да Бережков его знать не знал, - сплевывает источник. - Отвечаю за это. Когда умерла мать Бережкова, он приехал в Енакиево буквально на сорок минут. На кладбище собрался местный актив, он и спросил: а кто это все организовал так хорошо? Подвели Янковича, а он тогда начальником автобазы был, и сказали: этот человек обеспечил транспорт. Бережков пожал ему руку и уехал. И - все. А что они чуть ли не в десна целовались – чушь! Сейчас можно что угодно понарассказать.
- Ты видел, судья по телеку выступал с перемотанным пальцем? Вашему брату втирал? – продолжает потрясать меня источник. – Ну, тот, что якобы пересматривал дела Янковича в семьдесят восьмом? Мне человек сказал: если бы тебе палец дверью щемили, ты бы не такое запел. Он спецом держал палец, чтобы все видели, намекал. Мой человек знает этого судью лично, он за слова отвечает.
Я тут же прошу источника свести меня с человеком, но тот не соглашается. Говорит, он глубоко шифруется, времена-то непростые, избирательная кампания идет. Могут и дорогу помочь перейти старичку - прямо на кладбище. Но под конец разговора источник меня вообще ошарашивает:
- Говорят, уголовные дела Янковича уничтожены. А вот у моего человечка копии есть. И статьи там вовсе не те, что ему скостили. Подробностей не знаю, но картинка есть, что харили паровозом – это точно.
Воодушевленный, пытаюсь договориться насчет ознакомления с копиями. Источник утверждает, это обойдется в смешную сумму. Я авансом соглашаюсь, но даю знать - сделкой правит редакция. Мы договариваемся созвониться, на том и расходимся...
Прошел только день, а я сыт Енакиевым по горло. Воздух, подслащенный бензолом, зашуганые, бедно одетые люди, хамское обслуживание - натянут нервы кому хочешь. Одно хорошо - такси на улицах так и путаются под ногами. За пять гетьманов можно объехать весь таун от края до края и наделать снимков.
Вот и катаюсь по городу, погруженному в прошлое. Площадь Ленина с памятником, одноименный проспект, проспект 50 лет Октября, улицы 60 лет СССР, 22 съезда КПСС – о независимости здесь напоминает только желто-голубое знамя на горсовете.
Средняя зарплата на шахтах коло Енакиево – 500-600 гривен. За адский труд горняка - копейки. В городе в среднем дают 200-300 гетманов. Но цены в магазинах и на рынке мало уступают столичным. Инфляция, следствие "заботы" нашего правительства.
А вечером я прокололся. Знал, командировка не простая – в разгаре кампания, а тут репортер-одиночка в родном городе "проффесора" подкопы роет. За такое можно и по голове...
И вот забредаю в родную школу Янковича. А там – западня, филиал штаба кандидата. В обмен за телефон учительницы Ч. с меня сдирают мою фамилию и название СМИ. И, как бы между прочим, спрашивают: в гостинице остановиться изволили? Я вежливо отвечаю: приехал с фотографом, у него родственники в Енакиево, там и заночую. Мне не верят, но отпускают с миром.
И прибиваюсь я к гостинице "Мир". Тут со мной приступ паранойи случается – решаю поиграть в конспирацию. Притворяюсь, будто забыл паспорт и молю администраторшу прописать меня на слово. Она верит мне за двадцатку. Обрадовано мараю бланк чужой фамилией и местом жительства; здесь остановился господин Нечипоренко, проездом из Черкасс. Кушайте.
Номер мне попался – морозильная камера. Это чтоб я не испортился к утру от впечатлений, наверное. В спаренной с унитазом ванной – ни мыла, ни горячей воды. Зато под подушкой в комнате – использованный шприц со следами крови. Словом, притон.
Паранойя все еще мучает меня. Заваливаю двери стульями со столом. Баррикада получается, как у парижских коммунаров – двери не сдвинуть с места. Теперь местным браткам до меня не добраться. Успокоившись, немного смотрю телевизор, а потом засыпаю.
Утро обнадеживает: добываю телефон сестры Янкович, Лилии. Сначала она ломается, но на встречу соглашается. Окрыленный успехом, сажусь в трамвай с тридцатилетним стажем, и он отвозит меня на стрелку. Но вместо источника там меня ждет мужик. Сидит в "Запорожце" класса "мыльница", как в танке, и оттуда кричит:
- Вы журналист?
- Ага, - чистосердечно признаюсь.
- Ишаков Анатолий, муж Лилии, - представляется "танкист".
- Очень приятно, - улыбаюсь и называю свою фио.
- Лилия интервью давать не будет, - объявляет мне Ишаков.
- Это почему же? - любопытствую.
- Я и дочь не разрешаем, - объясняет он.
Тут на авансцену выступает героиня, по виду судя – с бодуна. Лилия Ишакова – женщина лет пятидесяти, облаченная в красный бабий платок, черную потрепанную курточку, выцветшую юбку, дырявые рейтузы и со шлепанцами на босу ногу. Предлагаю ей сказать что-то о Я., а заодно сфотографироваться.
Услышав, кто я такой, она как ошпаренная, рысачит в сторону горсвета. Я успеваю запечатлеть только ее затравленный профиль. Там она, сообщает Ишаков, работает на полставки дворником. И муж их дочери Милы туда же – возит мусор.
Вот те и "помогай" Янкович! – думаю. Брат – премьер, сестра его – дворник. Янкович мерс, поди, катает, а муж сестры – на "Запорожце" вышивает... Енакиво – город контрастов!
- Забыл, видать, о вас Диктор Федотович…
- Не, - возражает Ишаков по поводу черствости шурина. – Он нам помогает. Вон мне как помог – на всю жизнь отучил пить. Спасибо кормильцу!
Благодарю за интервью и удаляюсь. Кажется, все. Напоследок решаю пройтись пешком, набраться впечатлений прохожего. На углу какой-то улицы вижу раскладку с видеокассетами и СиДи. Шустрый парнишка продает их по 4-7 гривен.
Начинаю перебирать бэушные кассеты. Тут рядом тормозит BMW, из него выкатывается двое лоботрясов в цепях и тоже принимаются выбирать фильмы. У одного квакает мобилка. Небрежно уронив пачку кассет на асфальт, он говорит в трубку:
- Хай, братан! Мы тут кассеты смотрим. Те че взять?.. Ага. Берем штук десять.
С этими словами пацаны загребают коробки с видео и направляются к машине. Не заплатив за покупку, разумеется. Продавец бежит за ними и скулит. Братки садятся в BMW, один из них толкает продавца в грудь и сыкает: - Закрой хлебало! Пшел вон!
Укутанная пылью, машина исчезает. Продавец еще немного стоит, сунув руки в карманы и возвращается к раскладке. Он не очень-то расстроен. Значит, такое ему не впервой. Видно, еще дешево отделался.
Я беру пару мультиков детям, расплачиваюсь и ухожу. Для меня происходящее – дикость. Такое бывало в Киеве в расцвет рэкета, может, лет десять назад. Здесь, кажется, это дело обычное.
Пора подбивать итоги. Все, что мне удалось собрать - набор убойный, не хватает вокспопули. И я принимаюсь приставать к прохожим с коронным вопросом: знаете такого - Янковича? И люди отвечают бодро: а как же! Пущай приезжает в любимый город, пущай выйдет, родной, на площадь и встретится с нами! Нет, побоится – тут всю его подноготную знают…
Вот так. На оптимистичной ноте завершаю исследование детства и юности испытуемого. Как старый большевик-конспиратор, пробираюсь на автовокзал и сажусь в маршрутку на Углегорск. Спустя полчаса я на пустынной ЖД-станции в ожидании поезда на Киев…
Кажется, пронесло. И голову не проломили, и везу кое-что с собой…
