Я ще не вилупився, я тільки народжуюся. Як переселенець обростає новою шкірою та речами
Многие ездят в Харьков. Забрать вещи. Я не езжу. Врастаю в полтавскую квартиру. Чиню ее потихоньку. Слежу, чтоб не развалилась. От времени и моего присутствия.
Я распрощался с Харьковом, в котором жил и вырос, где родилась моя дочь и росла. Его обязательно восстановят. Он станет красивым. К власти придут новые люди, показавшие себя на войне. Они не будут воровать. У них будет чувство вкуса.
Харьков расцветет. Это будет другой Харьков.
Я буду расцветать в другом месте. Которое назову своим. Я не переселенец, я вселенец. Я не могу жить в квартире подруги детства, как в общежитии. Буду поддерживать порядок и любить эту квартиру.
Свою харьковскую я долго не любил. Когда вселился, не мог спать. Не находил себе своего места. Не знал, где оно здесь. Потом нашел и не вылезал из него днями, неделями. Выйти на улицу, сделать несколько шагов было проблемой. Даже на работу – кружилась голова, поднималось давление. Так мне было хорошо на своем месте. Мы с этим местом были одним целым. Я читал Беккета, читал Канетти, я понимал, о чем они пишут.
И Беккет, и Канетти остались в харьковской квартире. Я их очень любил. Теперь они мне не нужны. Я не скучаю за ними.
Что мне нужно теперь, я не знаю. Но мне кажется, что этот надувной матрас, на котором я сплю, эта жесткая подушка – и есть я. Эти шкафы без книг. Эти предметы чужого быта. И этот я настоящий. Такой же настоящий, каким был среди книг в своей харьковской квартире.
Полтава не похожа на Харьков. Я всегда это говорил. Писал. Чувствовал. В Харькове улица 23 Августа. В Полтаве 23 Вересня. Обе в честь дня освобождения от нацистов в 1943-м. Победа шла от Харькова к Полтаве. В детстве удивляло – как долго. Целый месяц. 150 километров. Автобусом 3 часа. Но и в детстве чувствовал, Полтава и Харьков не одно и то же.
Полтава себя не узнаёт. Пол-Полтавы сейчас Харьков.
Женская футболка – из дома родителей. Женские шорты – из полтавского тетиного. Таким я оказался в Полтаве после месяца в Харькове под бомбами. С одной парой трусов. Вторую взял у отца. У нас с ним почти один размер. У родителей было много моих юношеских вещей. Не выброшенных. Пригодились. Я менял шкуру, старая слезла 24 февраля и в последующие дни. Я не знал, кто я.
Теперь это история. Первые три недели или бежали, или прятались. Или бежали, прятались, бежали. Сидели тихо-тихо. Просто съежились и ничего не ждали. Жизнь остановилась. Я был из тех, кто прятался и тихо сидел. Побежали мы через месяц. В Полтаву.
Я думал о тех, кто писал нон-фикшн. Думал, на кого я похож. Вспоминал Слуцкого, Алексиевич, Буковски. Малапарте.
Я не похож на них. Похож на телеграм-каналы, которые читаю. Художественную литературу читать не могу. Наверное, это надолго. Канетти и Беккет в прошлом.
Юлия Анатольевна, доцент нашей кафедры: "Андрію Петровичу, дякуємо! Це ваше свідоцтво до болю точно передає наші спільні відчуття. Щодо читання, на жаль, також… Телеграм-каналы, новостные сводки – только это и могу читать "включённо", остальное – никак".
Повторение – мать учения. Повторюшки-хрюшки. То, что повторяется, становится ритуалом. Ритуал и миф – суть одно. Я этому учу студентов. Рассказываю о сотериологической функции мифа. "Что-что?" – спрашивают они. Трудное слово. "Спасительной, психотерапевтической". И привожу примеры.
Теперь пример я сам.
И все же я еще не вылупился. Я еще только рождаюсь. Наблюдаю рождение в пятьдесят лет.
Мне помогают родиться заново вещи, окружающие меня. Принадлежащие другим хозяевам. Купленные в секонд-хенде – брошенные, сданные после смерти других людей. Я не думаю о них. Я думаю о себе.
В сэконд я прихожу в последний перед завозом день, когда цены самые низкие. 34, 25 гривен килограмм. Я покупаю много. Вычурного, яркого, нетипичного для себя. Того, кем я был. Кожаные немецкие джинсы. Гавайская рубаха. Тирольская шляпа с пером. Надевать мне ее некуда. Но в зеркало я на себя в ней посмотрю.
Я написал про дом. Про дом и про вещи. Олег прочитал, прислал: "Знакомая из ФБ хорошо написала – о доме: "Когда появилась возможность получить какие-то вещи из дома… оказалось, что дом – пусть и далеко, но с этими вещами – мне нужнее, чем вещи здесь без дома. Не понимаю, как извлечь из него мои платья и книги – и зачем. У этого времени другие нужды. Зато купила два керамических крючка. Домой. Отчаянный оптимизм военного времени"".
Людочка пишет: "С собой книг не взяла. Взяла два портрета родителей, еще молодых. Для Даньки фото его мамы, чашечку, которой уже лет 100 (прабабушкина) и бабушкин модный в 50-х клатч… да и веер (ему тоже под сотню лет)".
Вика Еленская: "Я за два месяца до войны начала тревожиться, что будет война, и все время норовила насобирать огромный рюкзак: тросы, палатки, топоры, все, чтоб выжить в условиях постапокалипсиса в лесу (в моем представлении). Денег на все явно не хватало и от этого становилось еще страшней.
А потом психотерапевт меня спросил, точно ли я умею выжить в лесу, и что обычно приносит мне средства для выживания. И только тогда я перепаковала все на ноутбук (и не пожалела). Странно работают мозги".
Вика писала диплом по "Греку Зорбе". Пишет сейчас: "Дома лежит "Грек Зорба" на греческом, как раз пробовала перечитывать перед войной. Очень красиво написан. Чуть было не забрала с собой, как предмет первой необходимости, но не влез".
Вика – в Каменце-Подольском. Олег – в Закарпатье под Берегово.
В Харькове на Полтавском шляхе видели волчицу. Спокойную, тихую. Запостили видео диких кабанов – мамаша с детьми – возле Мемориала. Они же, или другие, – на заправке. Через парковку бегут олени. Молоденькие, штук шесть. По проспекту гоцает заяц.
Андрій Краснящих, письменник, викладач
