Три сценарії Володимира Путіна
В России принято сравнивать нынешний кризис с 1998-м. Или с 1994-м. Подбадривать себя рассуждениями о том, что, мол, "девяностые пережили и сейчас сдюжим". Но это иллюзия. Нынешний кризис уместнее сравнивать с 1989-м.
Когда в разговоре со своими российскими друзьями я спрашиваю их о том, допускают ли они, что санкции и кризис могут привести, скажем так, к "дезинтеграции" России – они резко отвечают, что "нет, не может". Я смотрю на них и вспоминаю себя годичной давности. Если бы мне тогда кто-то сказал, что Москва аннексирует Крым, а на Донбассе будет полыхать война – я бы тоже всего лишь покрутил пальцем у виска. Но в том и штука, что у меня за последний год резко расширилось пространство допустимого и возможного. А у моих российских знакомых – нет. Поэтому я их понимаю. Я сам был таким. Совсем недавно.
Современная Россия больше, чем национальное государство, но меньше, чем империя. Этой весной Москва попыталась сдвинуть маховик в одну сторону. Но нет никаких гарантий, что он не качнется в обратную. В конце концов, главный тренд всего ХХ века – это постепенное ужимание территории империи. Сперва откололись Финляндия и Польша. Потом ушли в "автономку" бывшие союзные республики, обнулив тем самым территориальные приращения 40-х. На этом фоне история с Крымом кажется всего лишь девиацией, не меняющей общего вектора. В конце концов, что общего у Британской, Голландской, Испанской и Португальской империй? Правильно – их больше нет.
И потому все, что произошло в 2014-м году – может получить какое угодно развитие. Еще год назад Россия бы без проблем пережила снижение цен на нефть – то самое, которое случается каждые несколько лет. Стране, у которой весь государственный долг составляет всего лишь $56 млрд, заняли бы средства – платежеспособность Москвы не вызывала сомнений. Санкции – это не айсберг, столкновение с которым оставило пробоину в российской экономике. Санкции – это дефицит насосов, откачивающих воду из трюма.
Впрочем, то, что происходит с российской валютой – это не только экономика, но еще и политика. Азербайджанский манат, казахский тенге, бразильский реал и мексиканский песо – все эти валюты нефтеориентированных стран если и показывали отрицательную динамику, то она не идет ни в какое сравнение с тем, что произошло с российским рублем. В 2014-м в России исчезла одна из ключевых деталей: предсказуемость и прогнозируемость.
Все "нулевые" страна жила в рамках четко очерченного социального договора: низы обменивали политические свободы на рост доходов. Во внешней политике тоже сущестовало статус-кво: Кремль целое десятилетие говорил о международном праве и неприкосновенности границ. И в уходящем 2014-м оба эти фундамента рухнули.
В итоге мы наблюдаем, как в 2014-м весь мир задает себе тот же вопрос, который он задавал в 2000-м: "Who is mister Putin?" Где те границы, которые он не станет перешагивать? Что он считает допустимым, а что – неприкосновенным? О чем с ним можно договариваться и какая картинка реальности у него в голове? И из-за того, что мир не находит ответов на эти вопросы – рушится внутренняя российская стабильность.
Впрочем, не она одна: российский кризис рождает постсоветский кризис. И дело даже не в Беларуси или Казахстане, которые еще недавно вступали в Таможенный союз, а теперь пытаются спасти свои экономики от российского сценария. То, что происходит, тянет за собой тектонику куда больших масштабов.
Так, например, сокращение долларовых доходов в РФ приведет к оттоку трудовых мигрантов из Центральной Азии, которые будут либо переключаться на новые рынки труда, либо же уедут домой. А их отъезд домой означает, что в Узбекистан, Таджикистан и Киргизию одномоментно вернется несколько миллионов людей. На родине их будут ждать коррумпированные режимы, замурованные социальные лифты и ноль вариантов для ставших привычными за годы работы в России заработков. В итоге, эти люди могут стать социальной базой для исламских фундаменталистов, деятельность которых мы наблюдаем сейчас на Ближнем Востоке. И кто знает, сколько "афганистанов" мы обнаружим в Центральной Азии через несколько лет?
Впрочем, об этом в самой России пока предпочитают не задумываться. У прежнего социального договора – того, что про "колбасу" и "свободу" - есть две альтернативы: мобилизационная или инерционная. Мобилизационная – это та, в которой людям объявляют, что кризис – это плата за Крым, что надо потерпеть, что вокруг враги и речь идет о выживании страны и величии государства. До недавнего времени все опасались, что именно ее российский президент озвучит стране. Но он предпочел выбрать на своей пресс-конференции вторую – инерционную, заявив, что надо потерпеть пару лет, после чего все вернется к докризисному уровню.
Для самой России в таком сценарии нет ничего хорошего. Потому что никакого возврата к докризисному периоду не будет. Потому что ухудшение ситуации в стране будет рождать конфликты между регионами и элитными группами. Усиливать противоречия между донорами и реципиентами. Приводить к переделу уже устаканившегося рынка, что может окунуть страну в новые 90-е.
И на этом фоне особенно наивно звучит экспертная болтовня про отставку Медведева, Набиуллиной и борьбу с бюрократами. Потому что это ни что иное как претензии к лапам дракона. Которые при этом адресованы голове дракона. Как можно от Путина требовать поменять систему, если он сам и есть система?
По большому счету, у Владимира Путина есть три сценария. Первый: вывести войска с Донбасса, отменить решения по Крыму и вернуть статус-кво образца 2013-го года. Это чревато политическим самоубийством.
Второй: делать вид, что ничего не происходит, выжимать деньги из бизнеса, резать социалку и ждать роста цен на нефть. Это чревато экономическим самоубийством.
Третий – надеяться, что Украину захлестнет волна махновщины, что государство перестанет существовать как субъект международного права и спровоцировать ситуацию, когда Крым попросту некому будет возвращать. Это вполне реалистичный вариант, если учесть, как много горячих голов в Украине сегодня твердят о том, что, мол, "придут ребята с фронта – наведут порядок".
Скучно не будет. К счастью и к сожалению.
