Чужий біль
"Ароматный летний воздух. Уснувший затемненный Арбат. Рядом – женщина в шелковом платье! Кутили всю ночь, и теперь пьем только шампанское!
Из-за шпиля НКО выплывает малиновое солнце. Лучи, стекла, крыши! Оплачиваем счет. Персональная машина у входа – вызвали по телефону. В открытые окна ветер рвет и освежает.
А на даче – сосновый лес! Несколько часов сна за закрытыми ставнями. Около десяти просыпаемся – ломится солнце сквозь жалюзи.
По комнате – милый беспорядок женской одежды. Легкий завтрак с красным вином на веранде. Потом приезжают друзья – речка, загорать, купаться".
Перед нами воспоминания о Второй мировой войне. Воспроизведенные солагерником рассказчика – Александром Солженицыным – и, скорее всего, приукрашенные.
Но тем не менее побуждающие задуматься о том, что самая страшная война ХХ века не мешала кому-то наслаждаться жизнью.
Что бы ни происходило в мире, человеческие страдания не бывают поголовными.
Об этом говорит и наш сегодняшний опыт: российская агрессия или пандемия, обернувшиеся трагедией для одних, никак не отражаются на благодушном настроении других.
Более того, применив излюбленный метод ковид-диссидентов – бодрящую игру с цифрами – можно доказать, что Вторая мировая была не такой уж катастрофической страницей в истории человечества.
По самым мрачным оценкам, в ходе войны погибло 3% населения планеты: стало быть, 97% землян уцелели.
А если визуализировать все человеческие смерти в XХ веке, то события 1939-1945 годов предстанут лишь небольшим кружком, теряющимся на фоне множества других.
Число погибших в главной войне столетия не идет в сравнение с числом умерших от рака или инфекционных болезней.
Аварии и несчастные случаи в прошлом веке унесли значительно больше жизней, чем все военные конфликты, вместе взятые: так нужно ли уделять столько внимания Второй мировой и подчеркивать ее особый трагизм?..
Релятивистскую логику подкрепляет пример государств, избежавших слишком травматического знакомства с войной 1939-1945 годов.
Потери воевавшей Мексики составили порядка 100 погибших. Потери нейтральной Турции – 200 погибших. Бразилия – единственная южноамериканская страна, пославшая в Европу экспедиционный корпус – потеряла около двух тысяч человек.
Шведам запомнилось карточное нормирование продуктов. Швейцарцам – мобилизация резервистов, которые так и не вступили в бой с противником. Португальцам – толпы иностранных беженцев на улицах Лиссабона.
Исландия отделалась бескровным вторжением союзников. Воюющая Южная Африка не сталкивалась с призывом в армию. Канада и Новая Зеландия не знали вражеских авианалетов. Австралийцы и американцы не жили под оккупацией.
Исходя из сказанного, вырисовываются два альтернативных подхода ко Второй мировой.
Либо историческая память о войне принадлежит лишь тем, кто принимал в ней активное участие, сражался и страдал: тогда не обремененные национальной или семейной травмой могут отмахнуться от событий 80-летней давности.
Либо же память о произошедшем в 1939-1945 годах принадлежит всему человечеству. И тогда это общий урок истории, не позволяющий игнорировать чужую боль. Во втором случае действует принцип исторической эмпатии.
Главная война XX века приобретает значимость независимо от личного, фамильного или национального опыта.
Жители стран, не участвовавших во Второй мировой, могут сочувствовать бойцам, сражавшимся в Сталинграде, на Окинаве или под Эль-Аламейном.
Трагедия Ковентри, Дрездена или Хиросимы ощущается людьми, на чьи города в 1940-х не упало ни одной бомбы. А миллионы зрителей со всего мира, чья семейная память свободна от оккупации и геноцида, сопереживают героям "Пианиста" и "Списка Шиндлера".
Историческая эмпатия создает глобальное представление о Второй мировой. Война 1939-1945 годов становится моральным камертоном и предостережением для будущих поколений во всех уголках планеты.
Примеры подвигов и преступлений, предательств и самопожертвований формируют общую цивилизационную матрицу.
Разгром Гитлера и его союзников видится прежде всего поражением человеконенавистнической идеологии. А жестокости, совершенные в Варшавском гетто или в оккупированной Франции, на Балканах или на Филиппинах, в Катыни или на Волыни, подпадают под одну формулировку: crimes against humanity.
Но альтернативой всему перечисленному выступает исторический эгоизм – и в этом случае между войной и воевавшими дедами ставится знак равенства.
Так, если речь идет о советском взгляде на Вторую мировую, то ее почти полностью заслоняет "Великая Отечественная". Героизм и жертвенность монополизируются, чужие заслуги и страдания умаляются или игнорируются.
Читайте также: Люди и цифры
Кровопролитие в Китае, в Северной Африке или на Тихом океане не заслуживает внимания. Преступления СССР в годы войны отвергаются либо оправдываются.
Ну а Гитлер становится настоящим злодеем, начиная с 22 июня 1941-го: содеянное фюрером до этой даты не задевало советские интересы и не должно волновать наследников империи. Собственно, именно так и рассуждают многие российские патриоты.
Если же применить эгоистическую философию к Украине, то Гитлер превращается в отрицательного персонажа чуть позже – в начале июля 1941-го.
А главным грехом нацистского лидера выглядит нежелание признавать украинскую независимость и преследование оуновцев, надеявшихся на союз с Третьим рейхом.
Исторический эгоизм подразумевает, что чужая боль и чужие переживания не важны для эмансипирующейся нации: нам с лихвой хватит украинской боли и украинских переживаний.
Военный опыт других стран, борьба и страдания других народов не несут значимой моральной нагрузки. В истории Анны Франк нас должно интересовать разве что упоминание о Мазепе на страницах знаменитого дневника.
А Квислинг, чье имя стало нарицательным, и вовсе предстает положительной фигурой: коллаборационизм скандинавского политика и проводимые им репрессии не коснулись украинцев, зато в начале 1920-х будущий норвежский фюрер посещал Украину с гуманитарной миссией.
Исторический эгоизм избавляет от неприятных рефлексий и сомнений. Он дарит полную свободу в толковании прошлого и выборе национальных героев.
Можно глорифицировать борцов за независимость, не оглядываясь на общечеловеческие ценности и критику из-за рубежа.
Можно замалчивать темные страницы Холокоста в Украине, посчитав их неактуальными для нации. Можно воспевать дивизию "Галичина", не придавая значения приставке "СС" и ее восприятию в Европе.
Читайте также: Похищение Европы
Что ж, у страны, пережившей столько горя в ХХ веке и борющейся за субъектность в ХХI веке, вроде бы есть поводы для исторического эгоизма.
Вот только от окружающего мира Украина ждет исторической эмпатии. Нам кажется естественным, когда иностранцы, не знавшие коммунизма, осуждают тоталитарный советский режим.
Мы считаем правильным, когда народы, не пострадавшие от сталинских репрессий, видят в Сталине одного из худших тиранов ХХ века.
С нашей точки зрения, люди, не знакомые с рукотворным голодом, должны помнить об украинском Голодоморе как о страшном преступлении против человечности.
Но стоит ли рассчитывать на всеобщее внимание к собственной боли, охотно пренебрегая чужой?
Михаил Дубинянский
