Тут живе COVID-19. Один день лікарні в "жовтій" зоні: записки лікаря

Врач-анестезиолог Иван Черненко – "белая ворона". Он один из немногих, кто готов говорить о "прелестях" украинской медицины, не боясь испачкать корпоративный мундир.

Ивану 27 лет. Окончил Одесский национальный медицинский университет. Учился на бюджете, по распределению попал в Центральную районную больницу города Раздельная. Здесь проходил интернатуру, после которой уже два года работает врачом-анестезиологом.

Больница, где работает Иван, в конце августа попала в список опорных для лечения больных с COVID-19. А с 1 октября в Раздельнянской ЦРБ открыли отделение для пациентов с подтвержденным коронавирусом. До этого момента их здесь не лечили. Но это не значит, что их здесь не было. В ожидании результатов теста ПЦР (в среднем 5-7 дней), пациенты с неподтвержденным ковидом находились в здешней инфекционке.

На вопрос, почему он не уехал из Украины туда, где условия работы лучше, а зарплаты выше, Иван отвечает: "Тут вроде и жопа, но я чувствую, что могу что-то изменить. Уговариваю себя, что еще немного – и будет лучше. Но пока что никак. Мы, как доисторический комар, застряли в смоле". 

"Украинская правда" попросила Ивана Черненко рассказать об одном дежурстве врача-анестезиолога районной больницы – с утра и до утра. Иван описал свою работу до того момента, как больница стала одной из опорных. 

Он рассказал о том, как приходится носить пациентов на руках – в буквальном смысле, поскольку лифта в инфекционном отделении нет. Каково это, несколько часов подряд работать в защитном костюме, когда в бахилах хлюпает вода, а в респираторе у подбородка лужа. И как делать искусственную вентиляцию легких на панцирной кровати с вываливающейся из стены розеткой.

Утро. Дорога на работу

5:25 утра. Подъем. От дома до Центральной районной больницы в городе Раздельная, где я работаю – 145 километров.

Я снимал бы квартиру поближе к работе, но район компенсирует только 1500 гривен за аренду жилья, на что даже в Раздельной что-то снять сложно. 

Моя зарплата – 7,5 тысяч. Это полторы ставки врача-анестезиолога. 12 суточных дежурств в месяц (для сравнения – в Германии врачу в реанимации не дадут больше четырех суточных дежурств). С одной стороны, это мой выбор, с другой – необходимость: у нас не укомплектован штат. 

В больницу добираюсь несколькими видами транспорта – маршрутка, потом электричка. За это время успеваю получить от попутчиков фидбек по всем главным вопросам мировой повестки, включая будущие выборы в США. 

COVID-19 – тема номер один. Попутчики почти единодушны в том, что коронавирус – "вранье" и "выкачка денег". А врачи в этой схеме – главные разбойники и черти. Особенно забавно это слушать, понимая, что эти люди – бывшие или будущие мои пациенты. 

За полгода всего один раз наблюдал, как пассажиры электрички просят кашляющую женщину надеть маску. В остальных случаях брызгающий слюной человек никого не смущает. А маска на твоем лице даже способна вызывать агрессию окружающих. 

В конце апреля, когда был локдаун и медики добирались на работу на общественном транспорте по спецпропускам, мне казалось, что еще чуть-чуть и нас начнут бить за эту "привилегию". 

Прихожу на работу слегка помятым после электрички и с легким ароматом старых кожаных сидений, на которых родилось и умерло не одно поколение пассажиров.

Начало дежурства. Первый звонок

10 утра. Переступив порог реанимации, переодеваюсь и иду мимо палат к ординаторской. В больших больницах ты или анестезиолог в операционной, или врач интенсивной терапии в реанимации. В районке анестезиолог делает все: реанимация, взрослые и детские наркозы, роддом, теперь добавился и COVID.

По дороге в ординаторскую оцениваю фронт работ: несколько парализованных бабушек после инсульта, привязанный алкоголик, который видит крыс на потолке, задыхающийся тучный мужчина, и новый житель реанимации – послеинсультный мужчина, которого не хотят забирать домой родственники.

Реанимация забита, надо "растолкать" пациентов, как говорит заведующая. Выбираем самых жизнеспособных и переводим в другое отделение.

Первый звонок из приемного отделения. Везут ребенка, выпавшего с пятого этажа. Родители не догадались купить фиксаторы на окна с москитной сеткой.

Беру чемодан со всяким барахлом, мешок Амбу (механическое ручное устройство для искусственной вентиляции лёгких – УП), ларингоскоп, эндотрахеальные детские трубки. Все это должно быть в одном удобном чемоданчике и на каждом углу больницы. Но чемодан я купил за свои деньги, а многое из перечисленного есть только в реанимации – в единственном экземпляре.

Бегу на первый этаж встречать пациента. При черепномозговых травмах часто нарушено сознание и, что самое опасное – дыхание. Счет может идти на минуты, поэтому я, как еж, обвешанный трубками и шлангами, стою в приемке и жду скорую. 

Первое, что слышу – рыдание мамы ребенка. Они приехали на частной машине раньше скорой. Потом уже вклинивается визг мигалок. Осматриваю ребенка. Один зрачок больше другого, из левого уха течет кровь, мелкие судороги конечностей. 

Я понимаю, что ребенок погибнет. Так и произойдет через пять дней, но уже в областной больнице. 

Бегом поднимаем ребенка в реанимацию. Дальше механика. Особо не задумываешься о том, что делаешь. Интубация, искусственная вентиляция легких мешком Амбу. У нас ограниченное количество аппаратов искусственной вентиляции легких (ИВЛ), и чтобы взрослый аппарат превратить в детский, нужно заменить ряд трубок. 

Пока медсестра специальным мешком "дышит" пациента, я быстро собираю аппарат ИВЛ под ребенка, параллельно говорю другой медсестре, что и сколько вводить, прошу педиатра вызвать санавиацию. В такой ситуации мы связываемся с областной больницей, приезжают их специалисты и обычно забирают ребенка. 

Позже мне влетит от администрации за то, что не доложил им о ребенке и "без спроса" вызвал санавиацию. Видимо, где-то между интубацией, сбором ИВЛ и попыткой оказать помощь, я должен был выкроить время и поболтать с начмедом. 

В рабочий полдень. Второй звонок 

Скорая привезла пациентку с пневмонией. 

Спускаюсь на первый этаж. Надеваю СИЗ (систему индивидуальной защиты): маска, халат, щиток/очки, перчатки. 

СИЗ – отдельная боль. Они какие угодно по качеству, форме, размеру. Где-то есть манжеты на рукавах, где-то рукава короткие. Где-то в комплекте есть шапочки, где-то бахилы, где-то их нет. 

Если, например, медсестра просто подключает капельницы и не контактирует тесно с пациентом, его кровью, мокротой, нужны халаты, маски, перчатки, щитки/очки. 

А если планируется ИВЛ, то нужен более защищенный костюм: комбинезон, респиратор не ниже класса ffp2, а лучше выше, щиток/очки, перчатки. 

Весной СИЗ катастрофически не хватало. Первые комплекты нам купили местные волонтеры, только к концу мая в больнице появились защитные костюмы, купленные за госсредства. 

Надев амуницию, иду смотреть пациентку. Это следовало бы делать в "сортировочной" палатке, которую мы просили с апреля. В августе ее наконец установили. Правда, что-то пошло не так – брезентовая палатка на солнце быстро превращалась в жаровню. Потому пациентку просто усаживаем на стульчик в тени здания. 

У нее сатурация (уровень насыщения крови кислородом – УП) 80% при норме 95% и выше. Дочь рассказывает, что внук пациентки – в опорной больнице Одессы с подтвержденным коронавирусом.

– Госпитализируем в наше инфекционное отделение.

– Нет, мы туда не ляжем. Мы хотим в Одессу, там лучше.

Долго объясняю, что без плюсового ПЦР пациентку в Одессе не примут. Да и с плюсовым иногда на согласование уходит целый день. Ответ: все равно "не ляжем". 

После описания перспектив и последствий их отказа, все же соглашаются. Но дочь пациентки убеждена, что по каким-то тайным мотивам я просто не хочу отпускать их в Одессу. 

Возвращаюсь в приемное отделение через специальный вход, где установлена рамка с дезинфицирующим средством. На тебя "пшикает" со всех сторон. 

Дальше нужно обработать руки в перчатках. Снять перчатки. Снова обработать руки. Снять халат. Обработать руки или, если была вторая пара перчаток, снять их. Потом щиток/очки. И в самом конце маску/респиратор. Обработать руки. Главное не измазаться. 

Пациентка с пневмонией отправляется в инфекционное отделение, а я – на пятый этаж в родную реанимацию заниматься документами. Раньше была стопка историй болезни, теперь электронные вкладки в программе. 

Бумаги переводить стали меньше, но писанины меньше не стало. Как дятел, стучишь по клавишам: дневники, консультации, выписки, переводные эпикризы.

Рабочий телефон разрывается от звонков родственников пациентов. Недовольны, что уже 45 минут ждут врача (меня), долго пишу им список необходимых лекарств.

В больнице карантин, посетителей не пускают. Все ждут в холле на первом этаже. Спускаюсь. Выслушиваю, что на меня будут жаловаться, ведь я заставил их ждать 45 минут. Рекомендую им пожаловаться главному врачу. 

На этом диалог заканчивается. Возвращаюсь к историям болезни и "родным" пациентам в реанимации.

Файф-о-клок. Третий звонок

День сурка продолжается. Скорая привезла 50-летнюю женщину, отек легких на фоне гипертонического криза. Подозреваем инфаркт. Делаем ЭКГ – не норма, но и не инфаркт. И в этот момент я вспоминаю о коронавирусе и прошу измерить температуру – 39.

В "мирное" время я бы немедленно положил пациентку в реанимацию, для этого есть все показания, но не сейчас. Сейчас надо госпитализировать в инфекционное отделение, хотя там нет условий для лечения таких пациентов. 

Инфекционное отделение – это двухэтажное здание. Отдельные боксы. В каждом по одному пациенту. По крайней мере пока.

На первом этаже палаты заняты. Лифта нет – на руках поднимаем пациентку на второй этаж. К этому моменту у нее уже крайне тяжелое состояние. Кладем ее на мои "любимые" панцирные кровати. Проводить на них сердечно-легочную реанимацию просто невозможно. Чтобы придать полусидячее положении, подкладываем под матрас пару подушек и одеял. 

Кислородный разводки нет, включаем кислородный концентратор. Высота кровати не регулируется. Медсестра, стоя на коленях, пытается поставить внутривенный катетер. 

Пациентка, как это часто бывает, просит ее спасти. Я прошу ее не болтать, а дышать кислородом – это единственное, что может ей помочь.

Через час состояние ее удается стабилизировать. А если бы остановка сердца? В инфекционке нет даже дефибриллятора. А персонал – это медсестры из терапии, которые не обучены оказывать помощь тяжелым пациентам. Положи я ее в реанимацию, тут тебе и дефибриллятор, и медсестры реанимационные и ИВЛ, кислород. Но тогда я бы подверг опасности остальных.

Через пять дней пришел ПЦР этой пациентки – результат положительный. 

До начала истории с коронавирусом не было вопроса, в какое отделение госпитализировать тяжелого пациента – только реанимация. COVID внес коррективы.

Да, есть боксированная палата (изолятор) в реанимации. То есть, теоретически можно пациентов с тяжелой пневмонией и пока не подтвержденным ковидом в изолятор. 

Но медсестра-то у нас одна, хотя должно быть две по штату. Не может она надеть СИЗ (на это уйдет минут 20), зайти в палату к пациенту с подозрением на COVID, выйти, снять СИЗ (еще 20 минут), а потом снова надевать-снимать десятки раз за дежурство. А после этого  – контактировать с другими пациентами из реанимации, например, какой-нибудь бабушкой с инфарктом. Так мы инфицировали бы пациентов с неинфекционными болезнями. 

На эти грабли мы успели наступить еще весной. В апреле поступила пожилая женщина, отек легких на фоне сердечной недостаточности. В районе на тот момент было всего три случая ковида. Конечно, мы положили пациентку в реанимацию – куда же еще. А на второй день у нее повысилась температура. 

А почему бы не набрать ПЦР, подумали мы. И ПЦР пришел положительный. Чуть позже родственники этой бабушки скажут, что в больнице им предлагали деньги за то, чтобы поставить ей диагноз "ковид". 

Это вообще популярный сюжет среди "COVID-диссидентов": вирус – выдумка, а врачи готовы покупать согласие на этот диагноз у родственников, чтобы набить себе цену и дальше "пилить" деньги. 

Контактируя с этой пациенткой, мы использовали только хирургические маски – напомню, дело было в апреле. Большая часть отделения отправилась на изоляцию. Я прожил в отделении терапии пять дней, терапию тоже закрыли, пациентка успела до получения результатов теста и там полежать.

Заведующая носила мне еду. Прекрасное время. Пустое отделение, я один. Выспался. Правда в те дни приходилось многих тестировать – я надевал СИЗ и шел помогать (это, конечно же, не правильно, но как иначе, если коллеги "зашиваются"). 

Спросите, какое отношение анестезиолог имеет к забору материала для тестов? Кто был свободен, тот и набирал материал. В этом случае СИЗ защищала не меня, а окружающих от меня, ведь мой ПЦР мог прийти и положительным. 

Больше всего переживали те, у кого семьи, боялись, что принесли инфекцию в дом. К счастью, никто из персонала тогда не заболел. 

Сейчас маршрут пациентов при поступлении в больницу отработан.

Первым их осматривает врач приемного отделения в защитном костюме, если дела совсем плохи, зовут анестезиолога. 

Одышка, кашель, боль за грудиной, температура выше 38.5, сатурация ниже 94-95%, наличие хронических заболеваний – показания к госпитализации. 

Госпитализация только в инфекционное отделение. Так можно разделить потоки и уберечь пациентов с соматическими заболеваниями от инфицирования.

Уже в отделении пациенту наберут ПЦР. Если есть экспресс-тесты ИФА – сделают тест, правда, они не эффективны, очень часто ложноотрицательные, поэтому на них особо не ориентируемся. Дальше пациент ждет свой ПЦР и если он положительный, переводим в опорную больницу. А если состояние стабильное и не требует стационарного лечения, выписываем домой. 

Вечер. Затишье перед бурей

Очередная пневмония по скорой. Сатурация низкая, необходима моя консультация. Снова на первый этаж, надеваю СИЗ: халат, перчатки, щиток, маска. 

– Доктор у меня не ковид?

– Наберем ПЦР, узнаем.

Узнаем, конечно, но не сразу. Потому что хотя по версии главы МОЗ Степанова "количество тестов мы увеличили в 150 раз", их результаты по-прежнему приходится ждать 5-7 дней.

Ближе к вечеру затишье – немного выдыхаю. Можно посмотреть статистику МОЗ – какой антирекорд мы установили сегодня. 

Наслаждаюсь комментариями людей о мировом заговоре, Соросе и о том, как все это напоминает "геноцид" и "порабощение". Весной такие комментаторы вызывали злость, хотелось доказывать им, что неправы, что это самоубийство. Сейчас читаю спокойно.

Весной активно писал в соцсетях о ковиде, о профилактике, о карантине. Потом понял, что кроме агрессии это ничего не вызывает. К сожалению, диалог с обществом утрачен, примерно, как с родственниками пациента, которые ждали меня 45 минут. 

В новостной ленте – очередная статья с обещанием 300% надбавки к зарплате для всех медиков, работающих с ковидом. Улыбаюсь.

Весной многие возмущались. Особенно скорая помощь – они были на первой линии, первыми сталкивались с инфекционными пациентами. Тогда МОЗ заявило, что "накинет" к зарплате по 300%. Многие обрадовались, кто-то мысленно уже даже тратил деньги. Но быстро поняли, что деньги эти получат не все. И не сразу. Возмущения усилились. Начали выплачивать какие-то премии, надбавки. Медработники приутихли.

"Заговор молчания" людей, которые знают и могли бы рассказать намного больше меня, – отдельная история. Что это – страх потерять работу? Корпоративная солидарность?

На самом деле, у большинства просто нет физических и душевных сил говорить. Придя домой после дежурства, меньше всего хочется просвещать массы и устраивать революции. Многие мои коллеги хотят одного – чтобы им дали спокойно работать и не трогали.

В мессенджер пишет товарищ, который уехал с женой в Германию, работает терапевтом.

Рассказывает, как у них с ковидом. Четкие алгоритмы, ПЦР в течение суток, ИФА в течение часа. СИЗ тоже дефицит, но есть. За свои деньги очки не покупают, как делал я весной.

Завидую. Рассказываю, как у нас: отсутствие четкого алгоритма, ожидание результатов ПЦР в течение недели, отказ опорных больниц принимать пациентов с подозрением на ковид без ПЦР.

Товарищ слушает, делает большие глаза и в сотый раз приглашает бросить все и перебираться в Германию. 

Ночь. Несется

Скорая привозит еще одну пневмонию, сатурация 60%. 

Делаю вдох-выдох, спускаюсь на первый этаж.

Надеваю уже не халат, а комбинезон, респиратор, перчатки, щиток, потому что понимаю: пациента надо будет переводить на ИВЛ. С сатурацией 60% без ИВЛ на 100% кислороде он долго не протянет.

Во время ИВЛ вирусная нагрузка на медперсонал выше, поэтому и СИЗ другой должен быть. Осматриваю пациента в скорой. И снова, как и с ребенком, понимаю, что погибнет. В другой ситуации, в доковидную эру, я сразу поднял бы пациента в реанимацию. Но не сейчас.

Руководствуясь приказами МОЗ и здравым смыслом, пациента с пневмонией отправляем в инфекционное отделение, где в тот момент не было ни разводки, ни палаты интенсивной терапии (в инфекционке начали делать кислородную разводку только в сентябре, тогда же из области прислали два новых ИВЛ-аппарата и 10 концентраторов).

Скорая с пациентом подъезжает к инфекционке.

Подъезда как такового нет, поэтому последние 50 метров катим пациента на сидячей каталке, без кислорода, транспортного баллона с кислородом тоже нет. Дальше уже несем его на руках по ступенькам в палату, там нас ждет старая панцирная кровать и кислородный концентратор.

В таких условиях проводить ИВЛ просто нет возможности. Все, что могу – притаскиваю портативный ИВЛ Dräger 2010 года, но в палате одна розетка, к которой уже подключен концентратор. Удлинителя и тройника в инфекционке тоже не оказалось. К этому моменту я уже не сдерживаюсь и громко матерюсь в пустоту. 

Ждем, пока принесут из реанимации. В это время – антибиотики, антикоагулянты, гормоны, специфических препаратов у нас все равно нет, мы не опорная больница. И пока пациент не получит ПЦР с положительным результатом, протокольное лечение ему недоступно. 

Приносят удлинитель, втыкаю в розетку, вываливается розетка. Истерический смех. Надеваю специальную маску для неинвазивной ИВЛ.

Удается раздышать пациента до сатурации 85%.

Звонок из приемного отделения. Два пациента: желудочно-кишечное кровотечение и инсульт. По телефону даю рекомендации и прошу дежурного врача пока что разгребать самому. Я в СИЗ, в бахилах у меня уже хлюпает вода, а в респираторе у подбородка лужа.

Пытаюсь вспомнить, почему после школы решил пойти в медицину. 

В двери инфекционки ломятся родственники пациента с пневмонией. Угрожая вызвать полицию, прошу покинуть отделение. Дочка пациента с пневмонией пытается всучить мне 200 гривен. 

Выглядит смешно, ведь в комбинезоне даже нет карманов. Уже просто умоляю не трогать меня, забрать деньги и дать работать. Еще несколько часов дочка будет ходить под окнами больницы, ее можно понять.

Сделав все, что мог, объясняю медсестре как работать с ИВЛ. Она видит аппарат во второй раз в жизни. 

Снимаю СИЗ, дезинфекция, бегу в приемное. Дежурный врач с радостью отдает мне инсульт и кровотечение. До 12 ночи занимаемся 40-летним мужчиной, который извергает фонтаны крови из своего желудка. До утра мы вольем в него несколько литров крови, свежезамороженной плазмы, инфузионные растворы. Только к утру немного остановится кровотечение, его прооперируют (для этого вызовут хирурга из областной больницы) и через несколько недель он выпишется.

В 3 часа ночи в инфекционном умер пациент с пневмонией, которого мы пытались "раздышать". ПЦР мы наберем у него уже после смерти, 5 дней спустя придет результат: тест позитивный.

Через неделю все та же женщина, которая хотела дать мне 200 грн, привезет свою маму. Полисегментарная пневмония. Мама выживет.

Утро. Конец дежурства

К концу дежурства в голове стирается грань между реальностью и сном. Ненавидишь себя, мир, состояние медицины, при котором ты проводишь неинвазивную ИВЛ на панцирной кровати с вываливающейся из стены розеткой. 

В это сложно поверить, но по сравнению с тем, что было четыре года назад, когда я пришел в больницу интерном, сейчас все не так плохо. В больнице не было шприцев, кислородной разводки не было даже в реанимации, не говоря уже о современных ИВЛ.

Чтобы раздать кислород, мы с помощью переходников (некоторые я покупал в зоомагазине – для аквариумного фильтра) делили 10-литровый концентратор на двоих, а то и троих пациентов. Или еще вариант, брали банку из-под физраствора, наливали воду, чтобы увлажнить кислород, втыкали три подключичные иглы (у них больше диаметр), к одной игле – трубка от концентратора, от двух других – к пациентам. 

Если сейчас будет острый дефицит концентраторов кислорода, опыт разводки из "говна и палок" из доковидной эпохи еще пригодится.

С того времени многое изменилось благодаря медреформе. Есть лекарства, появилось оборудование, иначе Национальная служба здоровья Украины (НСЗУ) не проконтрактирует больницу, но этого все равно мало. 

Мы катастрофически отстали. 

Мы не в Израиле, где паркинг превращается в ковидное отделение с подведенным к каждой кровати кислородом. 

Мы не в Германии, где адекватная логистика пациентов с подозрением на ковид, и более чем адекватные зарплаты.

Люди увольняются. Не хватает медсестер и санитарок, а именно они основа. Врач без них просто говорящая голова, иногда что-то умеющая делать руками. 

За полгода в нашем инфекционном отделении уволились несколько медсестер и санитарок, для маленького коллектива это много.

Сдаю смену. Потом еще долго пытаюсь выговориться – друзьям и коллегам. У каждого из них свои истории и свои "розетки".

После дежурства еду домой. Несколько пересадок, электричка, маршрутка. Стараюсь забиться в угол и поспать. Краем уха ловлю старые песни о главном: COVID, "вранье" и "выкачка денег". 

В голове почему-то всплывает майское заявление президента Зеленского о том, что "мы мастера спорта по борьбе с коронавирусом". Вспоминаю главный принцип олимпийцев – главное не победа, а участие.

Дальше небольшая передышка и новые дежурства со старым ощущением беспомощности. 

Іван Черненко, для УП 

У червні 2020 року при запуску Клубу читачів УП ми обіцяли перерахувати кожні 15 гривень щомісячного внеску на потреби українських лікарів. Завдяки вашій підтримці ці гроші (26210,25 гривень) отримає автор та герой тексту Іван Черненко.

Стати членом Клубу УП можна за цим посиланням