Стара добра Україна
Глава государства, построивший свою избирательную кампанию вокруг поместной церкви и томоса. Секретарь СНБО, рассуждающий об угрозе "неомарксизма" и разрушении семейных добродетелей.
Львовский мэр, решивший баллотироваться в президенты по велению "маленького Иисуса".
Нетрудно заметить, что наша публичная повестка все сильнее архаизируется. К 2019-му в ней стало намного больше консервативного, чем три или четыре года назад, когда Украина грезила модернизацией.
Как водится, прогрессивная общественность разделилась на два лагеря.
Одни обвиняют правящий истеблишмент в предвыборном пиаре на "духовных скрепах".
Другие напоминают о гибридной войне и подчеркивают, что уход от Москвы подразумевает продвижение собственных традиционных ценностей в противовес имперским.
Но, к сожалению, это тот случай, когда за деревьями не видно леса. А за предвыборной или военной целесообразностью не заметны более глубокие процессы, обусловленные собственной внутренней логикой.
И, чтобы понять эту логику, стоит обратиться к отечественной истории ХХ века.
Как и соседняя Россия, нынешняя Украина вышла из СССР. Из тоталитарного государства, изначально сделавшего ставку на инновационное развитие и всестороннюю модернизацию.
С первых лет коммунистический режим позиционировал себя как оплот прогресса. Стремясь быть впереди планеты всей, советская государственная машина не жалела усилий и не считалась с издержками.
СССР активно эксплуатировал модные мировые идеи. Импортировал из-за границы новейшее оборудование и лучших специалистов. Грабил и морил голодом собственных граждан, добывая необходимую валюту.
Раздавал государственные премии, создавал шарашки, охотился за трофейными ноу-хау. Строил целые научные города. Воровал и копировал чужие разработки.
Чем все это закончилось? К 1980-м годам отставание Советского Союза от капиталистического Запада стало слишком явным и слишком безнадежным.
Выяснилось, что чудеса науки и техники, создаваемые государством в единственном экземпляре, слабо коррелируют с прогрессом в обычной человеческой жизни.
Что космические корабли преспокойно соседствуют с допотопным сельским сортиром или с деревянными счетами в любом советском магазине.
Что в гараже Стива Джобса рождаются более перспективные и полезные инновации, чем в советских наукоградах и секретных лабораториях.
Король, претендовавший на мировое лидерство, оказался голым, дискредитировав себя в глазах своих и чужих подданных. И это предопределило бесславный крах советской системы.
В ходе коммунистического эксперимента стало очевидно, что настоящий прогресс неотделим от свободы.
От свободного мышления, свободного творчества, свободного предпринимательства, свободного обмена знаниями и умениями, материальными и нематериальными благами.
А государство – прежде всего всегда машина принуждения. И когда эта машина пытается руководить движением вперед, результаты оказываются весьма далеки от желаемых.
Государственной бюрократии действительно трудно опираться на ценности прогресса и модернизации. Особенно в современном глобальном мире, меняющемся не по дням, а по часам.
Особенно если речь идет о постсоветской бюрократии – неповоротливой, раздутой, косной и слабо контролируемой гражданами.
Симптоматично, что наибольших успехов на пространстве бывшего СССР добилась IT-отрасль, изначально обделенная государственным вниманием и при этом быстро вышедшая на мировой уровень.
Когда же за дело берется госаппарат, у него с завидной регулярностью получаются дорогостоящие курьезы: вроде легендарного российского "наноболта" или "бориспольского гиперлупа", оскандалившегося сразу же после запуска.
Могут ли государственные мужи стимулировать прогресс? Безусловно. Но для этого государство должно ограничивать само себя. Обрезать собственные полномочия. Сокращать собственное вмешательство в жизнь общества.
Вовремя уходить с дороги, уступая место свободной инициативе. Увы, обычно такая стратегия встречает сопротивление на всех административных уровнях.
И это не злой умысел, не сознательное желание навредить стране и людям. Это естественный инстинкт самосохранения, присущий всякому организму – в том числе и бюрократическому.
Поэтому рано или поздно бюрократия нащупывает альтернативный путь: опору не на модерное, а на архаичное. На традиции, самобытность, веру, язык, историю.
Читайте также:
Несомненный плюс архаичных ценностей в том, что в меняющемся глобальном мире они оказываются под угрозой и требуют защиты. А защита подразумевает то самое принуждение, под которое заточен любой бюрократический аппарат.
Забота об архаичном – это государственный протекционизм и государственное регулирование, всевозможные квоты, запреты, ограничения, предписания и контроль за их соблюдением.
А это означает новый фронт работ, новые полномочия, новые должности, новые бюджеты. Именно то, к чему закономерно стремятся обитатели больших и малых кабинетов.
Если ставка сделана на модернизацию, государственная бюрократия оказывается в уязвимом положении. Слишком явное отставание от конкурентов грозит дискредитацией и проигрышем – как это произошло с советским режимом. Но ставка на архаизацию помогает существенно снизить риски.
Свои традиции, своя церковь, своя история уже сами по себе выглядят достижением, а отставание от более развитых стран может быть истолковано как преимущество – сохранение собственной идентичности в прогнившем и бездуховном мире.
Государственные мужи приходят к подобному решению независимо друг от друга и зачастую интуитивно. Но, будучи однажды нащупан, этот инструмент становится незаменимым.
Глупо надеяться, что после смерти Путина российская государственная машина откажется от "духовных скреп". И наивно считать, что с уходом Петра Алексеевича украинский истеблишмент утратит интерес к "традиционным ценностям".
Насколько сильным окажется крен Украины в сторону архаики, и сравнится ли наш уровень "скрепности" с соседским, покажет время. Но одно несомненно уже сейчас: посткоммунистическая бюрократия сумела извлечь уроки из поражения коммунистической бюрократии.
Михаил Дубинянский