"Їх тут немає". Військові втрати Росії на Донбасі. Частина 1

Путін втягнув російських військових у воєнний злочин. Адже на війну з Україною Росія відправляє своїх чоловіків безликими і безіменними – і відмовляється від них, коли ті потрапляють в полон або гинуть.

Про це в розмові з "Українською правдою" розповідає керівник Спілки комітетів солдатських матерів Росії Валентина Мельникова.

Правозахисниця вже 28 років допомагає відстоювати права російським військовим та військовозобов'язаним. Має досвід роботи з державною та військовою системами під час кількох воєн, зокрема, у Чечні та Грузії.

Мельникова нарікає, що такого стану справ, як під час війни з Україною, не було ніколи. І мова не лише про злочинні дії керівництва РФ. На відміну від попередніх військових конфліктів, участь у яких брала Росія, під час війни з Україною батьки та рідні військових поводяться інфантильно.

Ця розмова – перша серед серії матеріалів, в рамках яких "Українська правда" намагається розібратися з російськими втратами у війні з Україною.

Погибших россиян в Украине полторы тысячи. Минимум

Для Союза комитетов солдатских матерей история войны России с Украиной началась еще с Крыма. Тогда "положили" наш сайт.

Когда перед референдумом начали перебрасывать войска в восточную часть Крыма, ПВОшников перекидывали, – мы обратились в главную военную прокуратуру и к Путину: что, собственно, происходит?

Если вторая Чечня (Друга російсько-чеченська війна, – УП) у нас была информационно-"герметичной", то война в Украине с точки зрения России закрыта совсем и полностью. И россияне спокойно с этой закрытостью смирились. Вот что удивительно.

В нашей организации знают, что погибших в Украине россиян много – полторы тысячи. Минимум. Знают, что в Украину продолжают отправлять россиян. Нам этого знания достаточно.

Нас не очень волнуют цифры. И один погибший в такой ситуации – уже плохо.

Точных подсчетов по количеству погибших россиян в Украине нет. За историю комитета это уже 6-я война. И никогда никаких данных не было – мы можем только оценивать. Нет никакого способа выяснить сейчас количество погибших.

Вот, якобы в Костроме хоронят погибших десантников. У них там кладбище есть. Но не всех и не всегда там хоронят. Много костромских десантников родом из других городов. Как по такой огромной стране можно что-то выяснить? Никак.

Раньше были страховые документы. В случае с войной в Украине, поскольку все нелегально – "наши товарищи" придумали в конце 2014 года спецподразделение, через которое проходят документы российских военных на оформление страховок. Не через военкоматы – а через это спецподразделение.

И все. Этот момент, когда военкомы знали, кто и где погиб, – тоже закрылся в начале 2015-го года. Поэтому сведений нет.

Я не верю никаким сайтам, которые публикуют какие-то фотки и цифры погибших в Украине россиян. Я представляю себе, что это чистое сочинение.

За историю комитетов солдатских матерей России был единственный случай, когда мы считали поименно.

Во времена первой Чеченской войны, когда в 1995-ом году было первое большое перемирие, Дудаев сказал: мы готовы обменять пленных всех на всех. Тогда Минобороны заявило, что в плену всего 200 человек российских военных. А у комитетов солдатских матерей к тому времени по пленным были списки, к нам обращались родители. У нас был поименный список – 700 человек. Наш коллега поехал к Масхадову в штаб, и они эти списки 700 человек сверили.

Я думаю, что единственные, кто могут назвать какие-то более-менее точные данные потерь – это военные врачи. Это ростовский госпиталь, волгоградский, новочеркасский.

Потери в первой Чеченской войне, например, мы оцениваем так, как нам в свое время говорила военно-полевая хирургия. У них есть соотношения теоретические между потерями воюющих сторон в зависимости от интенсивности и оружия боевых действий.

Мы считаем, что российские потери в Украине составляют не меньше половины от потерь украинской армии. Сколько за три года погибло украинцев? Где-то три тысячи (за офіційними даними Міноборони України – 2652 загиблих українських силовиків за 3 роки війни, – УП).

Тогда полторы тысячи погибших с российской стороны – это минимум. И, значит, почти 5 тысяч раненных, а может быть, и больше.

Выяснить точно не представляется возможным.

Все начнется потом, когда война закончится, когда уцелевшие будут требовать компенсаций. Семьи погибших тоже будут что-то требовать. Тогда будет понятно, что и как.

Вспомните, когда Россия давала какую-то статистику по погибшим на войне? Только в Первую мировую войну. В газете "Русский инвалид" каждую неделю печатали количество раненных, количество погибших, кто, где похоронен пофамильно, в каком госпитале кто лечится.

С тех пор в России никогда ничего подобного не было.

По войне в Чечне не было официальной статистики потерь. Была оценка комитетов солдатских матерей. По первой Чеченской мы говорили о 14,5 тысячах погибших и в три раза больше получивших ранения и травмы. Это была наша экспертная оценка.

В какой-то момент Минобороны заявило свою цифру, но потом это все прикрыли.

 Еще один раз российская власть озвучила статистику потерь в 2008-м – когда воевали с Грузией.

Там Панков (Микола Панков, на той час – заступник міністра оборони РФ, – УП) вышел и честно сказал, что у нас 64 человека погибли и 283 раненных.

Но это сделали потому, что война была совсем "в телевизоре", совсем ничего нельзя было скрыть. Ну и, министр обороны и Верховный главнокомандующий были такими, которые считали, что скрывать это не надо.

Медведев (Дмитро Медведєв, президент РФ у 2008-2012 роках, – УП) и Сердюков (Анатолій Сердюков, мінистр оборони РФ у 2007-2012 роках, – УП) это совсем не то, что Шойгу и Путин. Это две принципиально разные системы отношения к своим военнослужащим.

Отличие войны в Украине

От войн в Чечне и Афганистане война с Украиной отличается тем, что это военное преступление. Государство отправляет своих военнослужащих обезличенными. На них не распространяются международные пакты, не распространяется Женевская конвенция (Женевські конвенції були прийняті в 1949 році, вони захищають поранених солдатів і військовополонених, – УП).

Так унизить своих военнослужащих – такого у нас не было. В принципе, все войны были легальные. Даже когда отправляли в Испанию, с Франко воевать (війна в Іспанії 1936-1939 років, – УП) – у них хоть что-то было, хоть чужие документы. И когда они возвращались, был хоть какой-то статус.

В Украине Путин втянул армию в действия, которые могут выполняться только диверсионными спецподразделениями, военнослужащие которых сознательно идут на это, у них такие обязанности. Если диверсанты возвращаются живыми, от них начальники не открещиваются, потому что это другой статус.

А когда бросают армию – получается, что это заведомо преступные действия военного командования.

Примеры обращения

В комитеты солдатских матерей сейчас обращаются только единицы. И это настораживает.

Пример. Июль 2014 года. Мальчишки-новобранцы, три месяца отслужили. Их отправили в лагерь под Ростовом. Там какой-то подполковник собрал их всех, около 250 человек, и сказал: вы у меня сейчас все подпишите контракты, мы вас отправим в Украину, а кто не подпишет, тому мы что-то устроим.

5 ребят смогли позвонить домой. Их родственники к нам обратились: что делать? Я говорю: поезжайте, забирайте – в Чечню на войну ехали, забирали. "Ой, а как же я поеду, а как же я это сделаю?.."

Я просто остолбенела от таких разговоров. Это говорили люди, живущие недалеко от Ростовской области. Я была просто ошарашена.

Мы, конечно, шум подняли, эту группу ребят прикрыли.

Еще случай. Солдат на контракте, служил в Таджикистане, поехал в Тобольск на месяц в отпуск. После отпуска поехал не в воинскую часть, а на Донбасс, где примерно через год погиб.

Матери позвонили, встретили ее в Ростове люди в военной российской форме, отвезли под Новоазовск (українське місто за 30 км від Маріуполя, на окупованій території, на кордоні з РФ, – УП). Там парня похоронили. А теперь мать хочет похоронить его дома. Судя по ее словам, на кладбище в Новоазовске достаточно много могил – значит, это достаточно большие потери.

На этого парня с Тобольска еще уголовное дело завели – за самовольное оставление части.

Когда он погиб, его матери сказали: ступайте, мамаша, он не военнослужащий, он военный преступник. И никто тебе ничего не должен, никаких выплат.

Когда к нам обращаются контрактники, я всегда предупреждаю: ребята, будут вас отправлять в Украину, – имейте в виду, что вы будете никто и звать вас никак, никто за вас не отвечает, и вообще вы будете военными преступниками.

Вести какую-то пропаганду бесполезно. Эти люди не предвидят плохого. Только когда что-то произошло, они начинают беспокоиться.

К нам обратился парень. Написал: я воевал на Донбассе, у меня есть георгиевский крест "Донецкой республики", прислал фото с сопроводительной бумажкой. И пишет: "На меня завели уголовное дело и присудили год колонии. Когда я сказал, что у меня георгиевский крест, то прокурор ответил судье: "Вот, вы же видите, он воевал там как наемник, он же опасен для общества, надо посадить его в тюрьму".

Вот такие истории. Этим людям что-то обещали, у них есть ложное понимание, что они что-то "важное" делали.

Путину, как КГБшнику удалось настолько законсервировать эту историю, и народ так легко на эту консервацию поддался, – что получаются совершенно немыслимые истории.

Правовые рекомендации

Когда мы консультируем кого-то, мы объясняем: Россия воюет в двух государствах – Украине и Сирии.

Какая может быть рекомендация российским парням, чтоб они не попадали на войну в Украину?

Рекомендация может быть дана человеку, у которого есть мозги. А если у человека мозгов нет, то никаких рекомендаций ему дать нельзя.

Они все под каким-то гипнозом. Когда их вербуют военкоматы, им обещают, что можно деньги заработать. Никто им не говорит, что они будут военными преступниками. Никто не говорит, что они уходят туда безличными, анонимными, и что всем будет потом плевать на них, на их семьи.

Некоторым и советов не надо. Нормальный человек с нормальной головой понимает, что он не может, не должен и не имеет права ехать в Украину.

Как это, без формы, без документов, без жетона смертника?

К кому обращаться по пленным

С 2014-го года у нас ни в одной организации – ни единого обращения по поводу пленных. Их родственникам не к кому обратиться.

Может, они к кому-то обращаются, а их "посылают", и они уходят. Вместо того чтоб прийти в комитет солдатских матерей.

Это очень тяжелая история. Это какое-то тяжелое психическое отклонение людей. Никакие инстинкты не работают: ни родительские, ни супружеские. Всем абсолютно безразлично. Ужасно. Мы к такому не привыкли.

Вот еще история. Одного пленного, 19-летнего Петра Хохлова (рядовий 9-ї окремої мотострілкової бригади РФ, – УП) начал искать брат. Он увидел в 2014 году ролик на ютубе, как Петя в плену дает показания.

Брат не побоялся, обратился к ФСБшникам. Они его послали. Обратился к военным. Они его послали. Тогда он нашел журналистов, а журналисты уже нашли нас. И вот, мы долго-долго выковыривали Петю и еще одного парня.

Россия их не забрала. Их 19 сентября 2015-го обменяли и оставили в Луганске. Документов нет, имени нет, никаких позывных нет. Как они вернутся домой?

Если они сами не засуетились, если их никто не ищет – то их оставляют на Донбассе. Эти два парня хотели вернуться. Мы их вернули.

Обращения к власти

В Запорожье есть одна из наших первых организаций, которая создавалась еще в 1989 году. Там в комитете пожилые женщины, у которых дети погибли еще в советской армии.

Звонят эти женщины мне, говорят: "Давай проведем Марш мира". Я отвечаю: "Хорошо, и кого мы с тобой будем просить о мире?" Она говорит: "Порошенко". – "Нет, ребята, Порошенко и так войны не хочет.

А Путина я просить не буду, потому что это совершенно бессмысленное занятие".

Каждый раз, когда у нас в комитете появляется история с участием в войне в Украине, мы всегда пишем письма, пытаемся чего-то добиться от власти. Но...

Понимаете, я так давно работаю в комитете солдатских матерей, так много прожила сначала в Союзе, потом в России, что я понимаю, когда имеет смысл что-то делать. Зная Путина и зная его советников, понимаю, что сейчас обращаться с этим политически и систематически бесполезно.

Заявления – это не тот способ влияния, который сейчас работает.

Инфантилизм

Для нашего комитета первая война была – это Нагорный Карабах.

Все ездили. И депутаты ездили, и родители ездили, и наши женщины комитетские ездили. Все волновались, что там делается. Я уже не говорю про Чечню. До 2002 года народ ездил туда, искал, чеченцы сами сообщали. Все понимали, что происходит.

А с войной в Украине такого нет.

За время, прошедшее после Чеченских войн, сменилось поколение. Родители тех, кто был в Чечне – это поколение старше. Им тогда было около 40 лет. У нас был драйв, мотивация. Поскольку люди начали обращаться к нам в комитет, и мы смогли помочь их организовать – они понимали, что это возможно: найти парня, что-то сделать.

Мы им помогали – но они сами приходили к нам, что-то спрашивали.

А эти, нынешнее поколение матерей российских военнослужащих, – даже не приходят...

Может, те, кто уезжает воевать, своим матерям ничего не говорят? С другой стороны, у офицеров есть жены, дети. И что, они жене тоже не говорят, что поехали воевать в Украину? Такого у нас не было никогда.

У нас даже по Афгану пытались что-то сделать, кого-то уберечь от армии.

У меня такое ощущение, что это такой инфантилизм. Мягко говоря. Психиатрический диагноз. Психиатры согласны со мной, что это действительно какое-то социальное слабоумие. И об этом писали, и пишут.

Более того, эта тема возникала лет 15 назад в педагогическом сообществе – что родители ведут себя как подростки, они не берут на себя ответственности никакой. Они не предвидят последствий.

Вот сейчас ко мне приходит призывник с родителями. Приносят документы: больной, по закону не годен. А мама говорит: да ладно уже, год как-то послужит. Я говорю: у него дыра в сердце, как он у тебя послужит?!..

Кроме как дебильностью, я это не могу назвать.

Я не знаю, как украинская власть относится к своим военным. Но меня очень тронуло, что когда люди начали погибать, то гибель каждого как-то отмечается. Вот эти портреты, которые висят в церкви... Это очень трогает.

У вас понятно, что люди воюют и погибают за свою страну.

А у нас за 25-летнюю историю нашего комитета такого ни разу не было. Войны неправильные ведем.

Олексій Братущак, УП