Безкомпромісне минуле
11 июля 1943 в Польше считают кульминацией трагических событий на Волыни.
Нет ничего сложнее разговора об историческом компромиссе. Особенно, если речь идет о компромиссе между странами. Просто потому, что исторический миф обречен быть необъективным.
Вместо этого он обречен на субъективность.
И при столкновении нескольких мифов неизбежен конфликт. Особенно если речь идет о странах-соседках, которые в разное время были на положении метрополии и провинции.
Потому что борьба за эмансипацию в одной из них обязательно будет восприниматься в соседней как сепаратизм. Освободительные движения – как бандитские формирования. Объединение – как оккупация.
Читайте такожМы это все наблюдаем прямо сейчас в прямом эфире на примере России и Украины. Вся нынешняя война – это борьба Украины за право на суверенитет, за право быть, а не считаться независимым государством.
"Распятые мальчики", "хунта", "неонацистские батальоны" - это лишь реакция Москвы на попытки бывшей союзной республики уйти с постсоветской орбиты. Словарный боезапас, который неизбежно сопутствует оружейному.
Впрочем, не Москвой единой – Варшава на правах другой соседки и другой бывшей метрополии точно так же обречена иметь свое собственное minority report по поводу украинской истории. Просто потому, что вся история последних столетий состоит из взаимной резни.
Самое наивное в подобный момент – это пытаться выписать своим историческим героям индульгенцию на ошибки и заявить об их принципиальной непогрешимости. Потому что любой опыт государственного или национального строительства во все времена никогда не имел ничего общего с практикой "белых перчаток".
Украина не первая и не последняя страна, которая в конструировании национального мифа обращается к сложным периодам собственной истории. С этим в последнее время активно экспериментирует та же Турция. Официальная Анкара четыре года назад даже выделяла немалые по местным меркам 18 миллионов бюджетных долларов на создание ленты "1453. Завоевание".
Фильм посвящен событиям двухмесячной осады Константинополя в мае 1453 года, после взятия которого Византия перестала существовать, а на карте мира появился Стамбул.
150 минут режиссер и сценарист пытаются убедить зрителя в том, что падение Константинополя было обусловлено недальновидной жадностью последнего императора Византии, на фоне которого турецкий султан Мехмет II выделялся выдающимися морально-волевыми качествами. Наверное, для избирателя Реджепа Тайипа Эрдогана, который ностальгирует по имперскому величию, в этой ленте нет никаких противоречий.
Но если смотреть на фильм со стороны – возникают вопросы.
И дело даже не в исторических нестыковках.
Кого волнует, что легендарный командир отряда генуэзских солдат Джованни Лонго, помогавший оборонять Константинополь, вырвался из осажденного города и умер на острове Хиос, а не был убит накачанным соратником турецкого султана по имени Хасан в разгар штурма?
Кому какое дело, что византийский император был готов заплатить любую дань туркам, лишь бы те сняли осаду?
Кого интересует, что описанный режиссером в качестве героя штурма Константинополя пушечных дел мастер по имени Урбан, отливший султану легендарное орудие "Базилика", погиб во время взрыва собственной бомбарды, а по второй версии – был казнен Мехметом II, узнавшим, что тот предлагал свои услуги Византии до перехода на турецкую службу?
Наверное никому. Равно как и то, что соотношение защитников Константинополя к нападающим было 1 к 10.
В конце концов, это национальный кинематограф – и Стамбул создавал вполне конкретное историческое полотно с агитационно-коммерческими целями, но отнюдь не с историко-бытописательскими. Наивность графики и сценарные нестыковки можно простить – куда сложнее понять попытку авторов ленты вписать исторические фигуры в логику современного восприятия "хорошего и плохого", "прогрессивного и отсталого".
Потому что турецкий султан не мог добродушно трепать по плечу разнорабочего на строительстве крепости Румелихисар, как в этом пытается убедить зрителя сценарист фильма. Потому что между ними лежала социальная пропасть, через которую не в силах была перебросить мостик даже военная кампания.
Да и мирное население Констанинополя не глядело бы с обожанием на Мехмета II, сразу после взятия города пообещавшего сохранить свободу вероисповедания, – потому что еще не остыли на улицах тела защитников крепости.
Давно пора признать: все, что происходило даже 200 лет назад, лежало в абсолютно иной социально-исторической парадигме.
Нельзя выдернуть героя из прошлого, в надежде перенести его в современную шкалу координат. Не поместится он в "плюсовой" зоне – из-за того, что с течением столетий оси добродетельных абсцисс и ординат постоянно дрейфовали вправо.
Исторического персонажа не получится вытащить из контекста, сдуть с него груз ошибок и вложить в уста политкорректную речь. То, что было непредосудительным даже в 19-м веке, вряд ли разминется с конкретной статьей современного уголовного кодекса. А раз так, то глупо обманывать самих себя.
Сравнительно безболезненно перенести в современный контекст можно лишь те исторические фигуры, что были чудовищно маргинальны в своем историческом окружении. Просветители, ученые, писатели – все те, кто жили "против ветра". Со всеми остальными так уже не получится – слишком разное понимание нормы у прошлого и настоящего.
Византийцы рубили головы взятым в плен турецким солдатам на крепостных стенах Константинополя. Армия Мехмета II казнила христианских моряков, взятых в плен после морских сражений. Нам со стороны очевидна наивность Анкары, пытающейся раскрасить историю в черно-белые цвета.
Но как только речь заходит о собственной истории, мы начинаем верить в то, что можно быть нацией с кристально чистой совестью.
Павел Казарин, для УП
