Чому немає сенсу боротися з "Маршем рівності"
Одни – это обобщенные традиционалисты. У которых повестка состоит из "духовных скреп", "содомитов" и "угроз традиционной семье". С ними все понятно – это классические гомофобы, которого хлебом не корми – дай побегать в высоких берцах за девушками с радужными плакатами. Этически и эстетически они мало чем отличаются от своих российских коллег, мечтающих о "новороссии": те ведь тоже мечтают об архаичном укладе, в рамках которого идеальное будущее потеряно где-то в прошлом.
А есть еще те, кто лукаво пишут в соцсетях нечто вроде "пусть любят кого хотят, но занимаются этим дома". Мол, "ничего не имею против, но я не устраиваю марши натуралов, вот и они пусть не высовываются". Эти ребята вызывают куда больше вопросов. Хотя бы потому, что они претендуют на роль "прогрессивных умеренных", которые не чужды образованию и прогрессу, но при этом на деле продуцируют глупость и предрассудки.
Если с традиционного гомофоба взятки гладки – он в своей косности цельный и без заусениц – то вторая группа достаточно умна, чтобы понять логику происходящего. Но старательно этого не делает из опаски повредить репутации, карьере или же попросту от лени.
А особенность происходящего состоит как раз в том, что история уже все за всех решила. И вопрос уравнивания ГБТ-сообщества в гражданских правах со всеми остальными – это лишь вопрос времени.
Читайте також:
КиївПрайд і війна. Українські інтелектуали про те, чи варто йти на марш
Сто лет назад точно такие же споры велись о том, наделять ли гражданскими правами женщин. Тех самых, что не могли голосовать на выборах в Дании до 1915 года, в Британии до 1928, в Греции до 1952, а, например, в Испании – аж до 1977 года. И роль ЛГБТ-активистов выполняли женские движения, требовавшие уравнять их в правах наряду с мужчинами.
И сто лет назад аргументы поборников "традиционного уклада" были точно такие же, как у сегодняшних гомофобов. О том, что удел женщины - Kinder, Küche, Kirche. Что за пределами детской, кухни и церкви решения должны принимать мужчины. Что "вековая традиция" не должна подвергаться эрозии, иначе мир полетит в бездну, а устои канут в небытие.
Но мир как-то устоял.
Более того – сегодня любой диспут о том, могут ли женщины избирать и быть избранными, звучит как ересь. Любой, кто поднимает эту тему, выглядит как ископаемое, которое прячет свою несостоятельность в желании гордиться половыми признаками. А вопрос равенства полов исчез из повестки абсолютного большинства стран.
То же самое будет и с ЛГБТ.
Потому что как только вопрос о равенстве прав выносится на уровень общей повестки – это значит лишь то, что очень скоро он будет решен в сторону либерализации. Феминистки не могли появиться в 18 веке – они появились в конце 19-го. И спустя несколько десятилетий все их требования были удовлетворены. Точно так же было и с правами темнокожих американцев – Мартина Лютера Кинга с его "I have a dream" (1963) от инаугурации Барака Обамы (2009) отделяет 46 лет. Всего-навсего два с хвостиком поколения.
Отрицание, гнев, торги, депрессия, принятие. В каждом случае общество проходит через эти четыре классические стадии адаптации к новой реальности. Так было с гендерным вопросом, затем с расовым. А сегодня через эти же стадии мир проходит в вопросах прав ЛГБТ.
Разница между странами лишь в том, что они живут в разных укладах. В каких-то государствах – как, например, США, речь идет о последней стадии – "принятии". В каких-то – как Украина – речь о промежуточном этапе "гнева". Кто-то и вовсе застрял на стартовом уровне, предпочитая отрицать неизбежное.
Но с каждым следующим годом общество обречено перешагивать от этапа к этапу. До тех пор, пока вопрос о том, как совершеннолетние люди устраивают свою личную жизнь, перестанет кого-либо волновать.
Вдобавок, мы продолжаем оставаться во власти стереотипов. С легкой руки спекулянтов мы считаем, что "Марш равенства" - это некое карнавальное шествие по образцу бразильских карнавалов: с нарочито разодетыми в пух и перья людьми, которые публично дают пощечину общественному вкусу. Хотя, на самом деле, речь идет об обычной демонстрации – в рамках которой рядовые налогоплательщики требуют для себя равных со всеми прав.
Например, права заключать договоры о гражданском партнерстве. Которые нужны, чтобы урегулировать вопросы о наследстве в случае несчастного случая. Без которых право принимать решение о проведении рискованной медицинской операции для другого человека имеют только ближайшие родственники. В конце концов, такой договор попросту облегчает имущественные взаимоотношения с банками при получении кредитов или ипотеки.
Самое забавное в том, что еще при нашей жизни этот вопрос будет решен и уйдет в небытие. И повестка завтрашнего дня будет упираться в ожесточенные споры о том, внедрять ли нашим внукам при рождении чип для непосредственной связи с компьютерными сетями или повременить с этим до их четырнадцатилетия. И точно так же архаичные ребята будут кричать о том, что "деды без чипов жили, и мы проживем".
А спустя еще одно поколение мы будем оглядывать на эти споры с легким недоумением, не понимая, как можно было быть такими косными и замшелыми.
В нашем прошлом нет никаких универсальных рецептов. Нет никакого "золотого века", к опыту которого нужно прибегать.
В этом нашем прошлом – непобежденная оспа и плоская земля, стоящая на слонах и черепахе. Сожженный Бруно и средняя продолжительность жизни в тридцать лет.
Все то, что мы считаем "традиционной ценностью" – порождение уклада. Многодетные семьи – ответ на высокую детскую смертность.
Культ мускулинности – реакция на отсутствие правоохранительных институтов. Любой, кто ищет в прошлом "город золотой" обречен его не находить. Потому что его в этот самом прошлом никогда не существовало.
И потому Марш равенства – это история не про "европейские ценности".
Это битва между прошлым и будущим.
Между предрассудками и знанием. Между мракобесием и логикой развития человечества.
По одну сторону этих баррикад стоит "партия прошлого", а по другую – "партия будущего".
И мы все понимаем, какой из этих двух лагерей обречен победить.
