Ті, хто втратив дім. Два роки анексії в історіях кримчан

Два года назад на территорию Крыма зашли российские военные.

Тогда их назвали "зелеными человечками": они не носили опознавательных знаков и представлялись "самообороной Крыма". 27 февраля при их содействии было захвачено здание Верховного совета Крыма, и "главой республики" стал Сергей Аксенов.

Аннексия полуострова произошла всего за 20 дней: 18 марта между Аксеновым и президентом РФ Владимиром Путиным был подписан договор "О принятии в Российскую Федерацию Республики Крым и образовании в составе Российской Федерации новых субъектов".

"Украинская правда" попросила крымчан, которые вынуждены были покинуть полуостров из-за российской оккупации, рассказать, как на их глазах происходила аннексия, что случилось с Крымом и крымчанами за два года и что делать дальше.

Катерина Сергацкова, 28 лет

Приморский район Херсонской области – Арабатская стрелка, Чонгар, Чаплынка – невыносимо похож на Крым.

Если доехать до самого края села Стрелковое, где 15 марта 2014-го высадился российский десант, чтобы захватить газовые вышки, можно даже увидеть "зеленых человечков" – тех самых военных без опознавательных знаков, с которых началась аннексия Крыма.

Смотреть на них так же невыносимо, как и вдыхать воздух, точь-в-точь похожий на крымский. Смотреть тяжело, но отвести взгляд невозможно.

Это как если бы у ребенка забрали мать, но давали видеть ее издалека, из-за забора с колючей проволокой. Вот так я смотрю на свой дом уже два года. Но до сих пор не могу найти подходящих слов, чтобы объяснить, каково это, тем, кто не пережил события той весны.

За два года произошло слишком много, чтобы вместить в несколько предложений и даже книг.

Хронологию все знают и так, но главное не в этом, а в том, как каждый лично пережил (и переживает до сих пор) трагедию аннексии, войны и вынужденного переселения. В обществе эта проблема практически не обсуждается, общего понимания травматичности этого опыта нет.

Несколько лет назад я сбежала в Крым из России, чтобы никогда больше не сталкиваться с цензурой и репрессивной системой, нашла свой дом и сделала его таким, каким мне всегда хотелось, представляя, как буду растить там детей и жить счастливой жизнью.

Март 2014-го перечеркнул все планы и мечты. Теперь у меня есть украинское гражданство и есть сын. А дома – того самого, который я создавала ради этого своими руками – нет.

Страшно подумать, что такая судьба постигла несколько тысяч украинцев, в чью жизнь внесла коррективы аннексия Крыма и дальнейшая война на Донбассе. Теперь на пространстве некогда беззаботной страны – тысячи бездомных, раненых, травмированных вынужденным переселенческим одиночеством людей. И вот за эти два года даже воздух в стране поменялся, в нем как будто не осталось былой легкости. Как будто у нас больше нет места для мечтаний, а есть место только для дел. И вместо дома – временная картонная коробка, которую в случае чего не жалко оставить.

За эти два года Крым переместился на материк, и теперь этот параллельный Крым просит, чтобы про него не забывали и чтобы не повторяли ошибок, которые привели к тем печальным событиям. Ведь аннексия началась не с "зеленых человечков", а с наплевательского отношения к закону и правам человека.

Павел Казарин, 32 года

Легко быть украинцем, когда у тебя мама из Житомира, папа из Ровно, а в детстве тебе пели колыбельные на украинском. Когда ты изначально растешь, не задаваясь вопросами о том, где твое место в государстве. Когда ты изначально понимаешь, что вот он – ты, и вот - твоя страна. И значительно сложнее, если у тебя нет всего этого имманентного багажа. Например, если ты не этнический украинец.

Мне кажется, Майдан и все последовавшие за ним события как раз и стали ориентиром для тех, у кого не было этого имманентного. Просто потому, что сам Майдан был и остается историей про ценности, и его принимали – и не принимали – именно из-за этого аспекта. За эти два года я убедился, что "кровь и почва" не являются неким тавром, которое обрекает тебя на некий безусловный выбор. Потому что право на выбор всегда принадлежит только и исключительно тебе самому.

Для меня Майдан был историей про то, как украинский поезд пытается вырваться из постсоветского болота и уйти на запад.

Одним из вагонов в этом самом поезде должен был быть Крым, который может и срывал бы время от времени стоп-кран, но, в конечном счете вслед за остальными вагонами ушел бы в европейское депо. А в феврале 2014-го пришла Россия, отцепила мой родной вагон и присоединила к поезду, который идет даже не на восток, а на всех парах уходит в прошлое.

Проукраинских крымчан на "материке" не так уж и много – до тридцати тысяч. Это капля в море, по сравнению с полутора миллионами переселенцев из Донецка и Луганска. Но при этом у уехавших крымчан есть одна важная особенность.

Мы все уезжали из Крыма по ценностным мотивам – потому что не принимали смену флагов. Мы ехали не от войны и не от бомбежек, а только лишь из политических соображений. Именно это позволяет крымчанам в материковых областях страны ощущать друг друга как единомышленников, потому что пророссийски настроенному жителю полуострова нет никакого резона жить в Киеве, Львове, Николаеве или Одессе.

Наша прописка в паспортах – как маркер. И если в самом Крыму можно найти как тех, кто принял аннексию, так и тех, кто ее не принял, то на материк уехали лишь те, кто воспринимает Украину как свою страну.

А еще я точно знаю, что там, дома, в Крыму осталось много моих единомышленников. Тех, кому не позволили переехать обстоятельства. У кого-то на руках маленькие дети, у кого-то – старые родители.

Кому-то и вовсе кажется кощунственной идея "добровольной депортации". Их голоса сегодня почти не слышны, но точно так же не были слышны в 2013-м году голоса тех ребят, которые в 2014-м уйдут в добровольческие батальоны или волонтерское движение.

Вспоминайте об этом всякий раз, когда будете смотреть на карту.

Ольга Духнич, 34 года

Я покинула Крым 5 марта 2014 года.

За день до того мне позвонил друг и сказал, что нужно уезжать, иначе через пару дней ко мне на работу в университет придут беседовать сотрудники бывшей СБУ. В тот же день я купила билет и выехала в Киев, отчетливо понимая, что если не навсегда, то очень надолго.

Все происходящее уже в те дни напоминало Южную Осетию и Абхазию. В своем узком экспертном кругу мы это часто обсуждали, поэтому вместо неуверенности была странная определенность, что я поступаю правильно. В отличие от многих переселенцев, мне повезло: в Киеве у меня родственники, я часто и много бывала здесь до аннексии и ментально уже давно жила в Киеве, особенно с того времени, когда нас, сторонников Майдана, в Крыму оказалось критическое ощутимое меньшинство.

Уезжать навсегда – странное чувство, и сейчас я удивляюсь тому, как легко это произошло. Долгие годы до этого я часто и гордо отказывалась от жизни в Киеве – в Крыму я видела смысл того, что делаю (в то время мы с коллегами начинали заниматься развитием малых городов Крыма). Спустя неделю после захвата пришлось эти смыслы похоронить. Крым откинуло историей на долгие годы назад.

Я помню две главные мысли того периода: первая - о том, что устраиваться в столице "на время" – большая ловушка, вторая – что никогда и ничто больше не будет как прежде. Возможно, это облегчило первые месяцы пребывания в Киеве. Когда бросаешь все сразу, начинать легче все сразу.

Я решила попробовать себя в качестве журналиста. К тому времени уже около двух лет я писала колонки для украинских и российских оппозиционных изданий и чувствовала, что важно говорить в том числе о том, что происходит в Крыму. Мне повезло, журнал "Новое время" не отказался от авантюры взять меня на работу без опыта и подготовки.

За эти два года в моей частной жизни произошло много хорошего: мы продали квартиру в Симферополе и купили квартиру в Киеве, я поработала с интересными людьми над замечательным журналом, а два месяца назад у нас появилась долгожданная дочь.

Иногда по вечерам мы с мужем думаем о том, что за короткий период в Киеве мы успели больше, чем за 10 лет жизни в Крыму. Аннексия стала для нас обоих глубокой личной встряской, тяжелой, но давшей возможность прорваться к настоящему в нас самих. Мы оба одновременно потеряли родину и обрели ее в гораздо большем формате Украины. Мы впервые выбирали родину и выбирали осознанно.

Я не тоскую о Крыме. Для меня он всегда был связан с будущим, тем, что полезного я могу сделать будучи там, в кругу единомышленников и людей с близкими ценностями. Сегодня и еще долго будущее моего Крыма невозможно, а мои друзья и близкие люди в большинстве своем покинули Крым.

Я не вернусь в Крым после деоккупации. Моя жизнь теперь происходит в Киеве, но это не означает, что я буду меньше переживать, меньше интересоваться или меньше делать для Крыма.

Без Крыма невозможен суверенитет Украины. Для Крыма его нынешний статус контрпродуктивен: ни территория, ни люди не имеют шанса к развитию. Вызов делать что-то для Крыма, который хорошо изучил и знаешь, – а я хорошо знаю Крым, – сильный и достойный вызов.

Я не верю в скорую деоккупацию Крыма и понимаю, что это долгий процесс, минимум на два десятилетия. Чтобы послезавтра вернуть Крым, уже сегодня нужно взрослеть, причем всей страной, не считать, что Крым – это объект заботы исключительно крымчан, покинувших Крым, и крымских татар, которым сегодня в Крыму приходится нелегко. Это наша общая задача.

За последние два года Крым покинули перспективные и талантливые люди. В индивидуальном плане никто из знакомых не проиграл, а наоборот, выиграл. Это очень заметный качественный отбор. Жить и быть продуктивным в Крыму и сохранять при этом принципы и совесть очень сложно.

Это могут немногие влюбленные в Крым, и я знаю, как тяжело этим людям. Процесс оттока человеческого капитала не остановится и спустя два года, поскольку на оккупированных территориях невозможно создавать успешные и масштабные проекты. Крым теперь не для амбициозных и не для молодых.

Жизнь в оккупации меняет людей. Я вижу это по знакомым, которые остались там. Это не только герои и предатели. Двоемыслие, характерное для советских времен, вернулось на полуостров вместе с доносами на коллег и соседей, тотальным недоверием.

Одновременно с этим появились новые наивные люди, живущие пределами маленького мира семьи и не стремящиеся за его пределы, а это небезопасно.

Но считать, что крымчане – какие-то другие люди – не очень оправдано. Три месяца изоляции и "правильный" телевизор могут создавать такие же результаты в любом другом регионе, как бы нам ни хотелось считать себя особенными.

Важно то, что со всем этим придется иметь дело, когда Крым получит шанс освободиться от российской оккупации. И уже сегодня меня пугают истеричные и часто необдуманные заявления публичных людей о том, как они видят будущее региона, оперируя понятиями "месть" и "возмездие".

В вопросе возвращения Крыма я не люблю путать "свободу от" и "свободу для". Для развития полуострова критичнее освободиться от влияния России, чем снова стать частью Украины. А вот для Украины гораздо критичнее вернуть Крым, иначе государственный проект вряд ли состоится. Вопрос в том, кому возвращать, кто способен и куда – уже вопросы к нам самим, тем, кто живет на территории материковой Украины.

Алим Алиев, 27 лет

Когда я переезжал во Львов 7 лет назад, у меня не было ощущения, что Крым остался далеко и что произошел разрыв с родиной: я мог в любое время сесть на поезд и поехать домой, поработать несколько недель оттуда, увидеть друзей и побывать в своих любимых местах.

У нас с друзьями была традиция: мы спонтанно выбирали место, садились в автобус и ехали в разные уголки Крыма – Гурзуф, Балаклаву, Мисхор…

Последний раз в Крыму я был в начале января 2014-го, приезжал к родителям на Новый год. Конечно, я не подозревал, что потом уже не смогу приехать.

С тех пор я осознал, насколько тяжело терять родину. Ощущение, что эта земля хоть и близка, но непостижимо далека. А друзей судьба раскидала по разным странам… Как будто произошло внезапное взросление.

Если бы мы с коллегами в момент аннексии не начали делать "Крым SOS", я бы сошел с ума, потому что постоянно получать такую информацию сюрреалистическую оттуда было невероятно тяжело. Но со временем мы привыкли, и это, наверное, один из самых страшных итогов.

Я привык к сообщениям о том, что очередного моего друга или хорошего знакомого задержали или обыскали, или кто-то пропал. Потом поступила новость о запрете Меджлиса, и она тоже не стала удивлением, потому что все к этому шло. Но к такой новой реальности не хочется привыкать.

И там, в Крыму, тоже привыкают к той реальности. Они уже воспринимают символику оккупационной власти как данность. У них как будто истончились нервы, и в этом смысле время играет против нас.

Нам важно сохранить эту нервную нить, соединяющую Крым и неоккупированную Украину. Один из таких мостиков – переселенцы, поэтому так важно, чтобы они чувствовали себя полноценными гражданами страны. Хоть это и звучит как-то дико.

На сегодня перед нами – теми, кто находится на материке – стоит серьезная задача разработать стратегию по деоккупации полуострова, пошаговой инструкции того, как возвратить в Крым свободу. И важно не дать миру забыть об этом диком нарушении международного права, а в самом Крыму содействовать в запуске постоянной международной мониторинговой миссии по правам человека.

Ольга Скрыпник, 29 лет

Мы с мужем уехали из Крыма в день так называемого референдума, 16 марта 2014-го.

Сборы прошли за два часа: я взяла только то, что сумела затолкать в машину. Нам некуда было уезжать, вся жизнь наша была связана с Ялтой, больше не было ни жилья, ни работы, и мы понимали, что какое-то время придется жить даже в машине.

Собственно, на какое-то время автомобиль и стал нашим домом. К счастью, вскоре нам помог Максим Буткевич (правозащитник – УП) и инициатива "Дом друзей": киевляне, которые не были с нами знакомы раньше, приняли нас, мы несколько недель жили у них, потом у других ребят… Теперь наконец снимаем свою квартиру. Но родной дом и все, что с ним связано, остался в Крыму.

Страшно и больно, когда тебя заставляют бежать из собственного дома. Невозможно простить разрыв с семьей: когда ты не можешь быть рядом с ними в тяжелые и радостные моменты. За эти два года там произошли и свадьба, и похороны. А мою мать унижают буквально каждый день люди вокруг, которые знают, что она воспитала "бандеровку". Невозможно думать о том, через что ей приходится проходить.

Мы с мужем начинали заниматься в Крыму фиксацией нарушения прав человека, и если оглядываться назад, то за два года стало только хуже, но закономерно тому преступлению, которое совершила Россия.

Началось бесконечное преследование людей, несогласных с официальной позицией РФ.

На сегодняшний день создана целая система политически мотивированных преследований, базой которых является т.н. антитеррористическое и антиэкстремистское законодательство России.

За последние 10 лет в самой РФ уже сложилась довольно четкая практика преследования любых оппозиционных взглядов и проявлений несогласия с помощью репрессивного законодательства, а теперь эта практика как по кальке отрабатывается Крыму в ускоренных темпах. И, к сожалению, помочь крымчанам в сложившейся ситуации практически ничем, кроме оперативного информирования о нарушениях их прав, не можем.

Эльмира Мусаева, 53 года

Два года назад, когда только закончился Майдан, а в Крыму появились "зеленые человечки", я зашла в аптеку, а там стояли целые очереди за успокоительными. Происходящее вокруг походило на страшный сон.

Помню, как трудно было заснуть, а когда просыпалась, не верилось, что все это действительно происходит. К страху от реальности примешивался еще и исторический – мою семью, бабушку и ее детей, депортировали, я сама родилась в месте депортации, – и пережить это еще раз было бы настоящим кошмаром. И вот в тот момент пошли слухи, что сейчас нас опять депортируют.

Помню, как 8 марта мы с другими женщинами стояли на трассе с плакатами против агрессии России в Крыму, машины проезжали мимо, кто-то сигналил, а кто-то показывал нам, женщинам, в праздник, средний палец.

Стоял дикий холод, как это бывает порой ранней весной в Крыму. И вот уже два года мы находимся в таком тревожном состоянии, как той жестокой весной.

Самое обидное было – видеть, как твои знакомые превращаются в предателей. Живешь полжизни в одном месте, знаешь всех вокруг, и вдруг оказывается, что человек совсем другой.

Те, кто были более-менее морально устойчивы и имели внутренний стержень, не поддержали аннексию, а те, у кого этого стержня не было, сразу встали на ту сторону. Одна из наших соседок, крымская татарка, агитировала за референдум. Мы с ней перестали здороваться.

Постепенно после тех событий разговоры между людьми стали становиться все тише. Многие боятся говорить о своей позиции открыто и в голос. Не так давно я проходила мимо рынка в Керчи, там спорили дед с бабушкрй. Вдруг дед ей говорит " Чего это ты ругаешь Путина, я сейчас позвоню и с тобой быстро разберутся. При союзе таких, говорит, как ты, сразу бы расстреляли".

Естественно, из-за этого люди перестали возмущаться в открытую. К тому же, начались обыски. Когда это произошло, нам посоветовали закрыть двери на все замки и никому не открывать. Мы просидели в жутком оцепенении целый вечер и поняли, что жить все время в страхе невозможно. Рано или поздно надо этот страх преодолеть. Вскоре после этого мы покинули Крым. Но уверены, что вернемся.

Екатерина Сергацкова, Дмитрий Ларин (фото), УП