Дмитро Шимків: Якщо є зона, де темно, значить туди треба посвітити
Почти год назад секретарь Национального совета реформ и заместитель главы АП Дмитрий Шимкив заметно нервничал во время интервью "Украинской правды".
Тогда украинских реформаторов критиковали все кому не лень.
Напряжение по поводу скорости реформ ощущается и сейчас – критикуют по-прежнему и общество, и западные партнеры.
Бывший топ-менеджер "Майкрософт Украина" Шимкив, который год назад только вживался в роль чиновника, болезненно воспринимал любую критику на свой счет. Сейчас, кажется, он уже адаптировался.
По его мнению, результаты реформ уже есть, но украинское общество не всегда готово видеть изменения, а главное – само меняться.
Год назад пресс-секретарь Шимкива жаловалась "УП" – для того, чтобы оформить ответ прессе, ей приходилось полдня ходить из кабинета в кабинет, согласовывая и подписывая документ. Иногда на оформление нехитрой бумажки приходилось потратить полдня.
Сейчас в АП внедрен электронный документооборот. Теперь в режиме реального времени сотрудники видят, кто, как и когда работает с любым документом.
Эта новация – первое, о чем сообщает Шимкив. Едва ли не с порога своего кабинета.
"Если кому-то кажется, что это легко было внедрить, то поверьте для этой организации – это значительный шаг вперед", – не скрывает он гордости.
Дмитрий Шимкив выглядит значительно лучше, чем год назад. Говорит, что вернулся к бегу, понял, что реформы – это надолго, а критиковать будут всегда.
С секретарем Нацсовета реформ мы поговорили о скорости изменений и о том, почему их не замечает о украинское общество.
ПРАКТИЧЕСКИ ВСЕ РЕФОРМЫ ТЕМ ИЛИ ИНЫМ ОБРАЗОМ БУДУТ СВЯЗАНЫ С ТЕХНОЛОГИЯМИ
– Вы начали разрабатывать систему электронного документа оборота полтора года назад, как только пришли в АП. Сейчас внедрили. Насколько это ускорило процессы обмена информации, принятия решений?
– Мы запустили первую версию в начале прошлого этого года. В течение года модернизировали. Сейчас это полноценный документооборот с отслеживанием всех документов, с разделением прав. Скоро выйдет планшетная версия, чтобы сотрудники имели возможность работать где угодно.
В системе уже находится 19 тысяч документов. У нас появилась статистика и аналитика, цифровая подпись.
Есть определенные категории сотрудников, которые меня просто возненавидели. Ведь теперь все документы прозрачны. Можно найти любой документ по номеру или теме. Посмотреть, кто и сколько работал с документом, посмотреть статистику задержки. Те люди, которым раньше было выгодно держать документы, не могут теперь этого делать. Конечно, скорость работы с документами увеличилась.
– Система электронного документооборота – это решение, которое будет теперь масштабироваться и на другие министерства, правильно?
– Мы готовы ее передавать дальше. Все, что нужно для этого – это желание. Если оно есть, мы передаем систему с полной детальной инсталляционной инструкцией, айтишникам только остается ее развернуть.
Что нам позволяет электронный документооборот? Посмотреть на эффективность процессов и людей. Как только вы видите срез нагрузки, становится понятно, где и в чем потеря эффективности. Это не значит плохо или хорошо, за это не надо казнить. Это значит, что надо исправлять.
Когда мы сюда пришли, сотрудники не пользовались e-mail для работы, сейчас обмениваются документами, они пишут друг другу письма, приглашают на мероприятия. В общем, все происходит как в нормальной организации.
Мы начинаем подтягивать людей к прогрессивному. Это сложно. Поэтому я радуюсь каждой победе, которая обывателю может показаться "ну, и что".
– За внедрением электронного документооборота последовали увольнения или кадровая оптимизация?
– У нас была оптимизация. Какие-то департаменты увеличили, а в некоторых очень сильно подрезали количество сотрудников. Например, департамент документального обеспечения сократили.
А правовой департамент практически не трогали, потому что объем юридических документов, законов и подзаконных актов не уменьшился, а только увеличился.
Практически все реформы тем или иным образом будут связаны с технологиями. Потому мы живем в технологическом мире, переживаем экспоненциальный рост, линейного роста больше не будет.
– Технологии есть, но скорости все же не хватает. С вашей точки зрения, коррупция победима чисто технологически, то есть, перепрограммируя процесс, можно убрать схемы?
– Что такое коррупция? Это когда один человек делает услугу второму человеку за деньги, при том предоставляя услугу, которая входит в его должностную инструкцию.
Если между этими людьми поставить электронную стенку, запрограммировав процесс, таким образом, когда система контролирует выполнение задачи, то вы убираете вот этот коррупционный риск.
Второй важный вопрос – это создать такие условия, когда сам вот этот процесс коммуникации с государством не нужен. То есть, мы говорим о более открытом обществе, о том, чтобы уменьшить количество разрешительных документов.
– В мониторинге процесса реформ есть данные опроса TNS, согласно которым реформу дерегуляции не заметили больше половины опрошенных.
– Мы сейчас пытаемся выйти из леса, в который мы уходили. А уходили в него 23 года очень запутанными тропами.
Например, мы хотим отменить какую-то норму, но выясняется, что она прописана в большом количестве документов. Одна из самых сложных задач, которой занимается Проектный офис, – это работа по дерегуляции, это именно распутать клубок.
Регуляторные акты создавались с целью зарабатывания кому-то денег – первое, второе – убивание конкуренции, как создание монополий, при чем в разных вопросах, от выдачи справки до клеточных технологий.
Это как опухоль. Нельзя отрезать верх.
"КОГДА МНЕ ПРЕДЛАГАЮТ ИНОСТРАНЦЕВ, Я ВСЕГДА ПЫТАЮСЬ ВЕЖЛИВО ОТКАЗАТЬСЯ И ГОВОРЮ ОБЫЧНО: "МЫ ЕЩЕ СВОИХ НЕ ИСКАЛИ"
– Проектный офис реформ подчинен Нацсовету реформ. За что отвечают сотрудники этого офиса?
– Нацсовет – площадка, на которой общаются все ключевые политические стейкхолдеры страны и мы имеем возможность обсуждать любую реформу довольно глубоко.
За счет того, что мы не транслируем посекундно процесс дискуссии, у нас получается довольно откровенный разговор.
В течение года было 17 встреч. Мы погружались в каждую реформу. Были жесткие разговоры, разные точки зрения. Я не представляю Януковича, сидящего и спорящего с представителем гражданского общества. А у нас представители гражданского общества спорят с президентом.
– Интересно, а с кем спорил Порошенко?
– Например, с Валерием Пекарем. Это касалось налоговой реформы. Это была качественная дискуссия, когда тему прошли очень глубоко, где были точки непонимания и люди смогли прояснить для себя вопросы.
В нашем быстром ритме у нас нет времени сесть и обсудить конкретную тему конкретной реформы.
У нас в голове есть какие-то свои представления. Но в результате дискуссии получается всем стейкхолдерам выйти на общий уровень понимания вопроса.
– Нельзя не вспомнить одно из последних заседаний Нацсовета и поведение Михаила Саакашвили и Арсена Авакова. Как вы к этому относитесь? Не пришли к общему уровню понимания?
– Я не буду давать оценки политикам. Я был не очень рад тому, что видео и ситуация вышли в публичное пространство. Сложные дискуссии будут всегда.
– Но такое поведение, к сожалению, очень нивелирует отношение к самому Нацсовету реформ.
– Бывали разные ситуации за год, когда разные политики пытались во время Нацсовета сделать какой-то демарш.
– Давайте вернемся к Проектному офису. Фактически это люди, которые, по сути, координируют реформы? Насколько эта модель эффективно работает?
– На момент старта Нацсовета мы могли себе позволить при поддержке доноров только одного проектного менеджера, например, по дерегуляции. Его задача была организовать работу целевой команды реформ при министерстве.
При этом быть партнером министру и нарабатывать материал, чтобы понимать, куда движется реформа, какими будут основные этапы реформы. Дальше начиналась работать с конкретными законами или подзаконными актами.
То, к чему мы сейчас приходим – это то, что центральный проектный офис под Нацсоветом реформ, возможно, должен перерасти в проектные офисы в министерствах.
Когда мы создали Проектный офис на деньги EБРР, в ряде реформ пошел очень хороший прогресс. Проектные менеджеры стали такими двигателями внутри министерства, которые заставляют заниматься вопросом изменений.
Мы приходим к тому, что такие офисы должны возникать в каждом министерстве. Доноры готовы финансировать, это и НАТО (то, что касается обороны) и USAID, Всемирный банк.
Мы можем привлечь нормальных, профессиональных ребят на рыночную зарплату.
Когда мне предлагают иностранцев, я всегда пытаюсь вежливо отказаться и говорю обычно: "Мы еще своих не искали". У нас есть хороший пласт профессионалов, поработавших в западных компаниях и организациях.
– Сколько сегодня проектных менеджеров?
– Сегодня 15 проектных менеджеров, но у нас же есть еще программы. В целом в командах около 50 человек.
– То есть, скоро у вас будет матрица из проектных офисов в каждом министерстве?
– Да. А офис Нацсовета реформ возьмет на себя функцию поиска финансирования, рекрутинга людей, координации работы.
За прошлый год мы подготовили более тысячи страниц для работы Нацсовета – это детальные презентации по реформам с цифрами, аналитикой.
Например, когда мы говорили о регуляторах, то был подготовлен анализ что и кто регулирует, какие объемы рынков, сколько игроков на рынке, какая динамика отраслей. Потому что часто говорят про какой-то рынок – от энергетики до телекоммуникации, но при этом не понимают структуру рынка.
КОРБАН – ОТДЕЛЬНО. СУДЕБНАЯ РЕФОРМА – ОТДЕЛЬНО
– Год назад президент назвал судебную реформу – ключевой и пообещал, что судьи будут лишены политического давления. К концу прошлого года мы имеем дело Корбана с нарушением судебной процедуры. И как к этому относиться?
– Я понимаю, что мы бы хотели, чтобы скорость движения по судебной реформе была выше.
Поверьте, все хотят. Если говорить об ожиданиях, то у всех очень высокие ожидания – и внутри, и вне системы. Теперь смотрите, что происходит. Одно из первых заседаний Нацсовета, кажется, в феврале, было связано именно с судебной реформой.
Помните, у нас был закон о справедливом суде, был спор двух позиций?
– Алексея Филатов, который представлял версию судебной реформы, написанную в АП, и Оксаны Сыроид, которая защищала законопроект, написанный экспертами РПР.
- Да была жесткая дискуссия. В Нацсовете пришли к консенсусу, что берем за основу именно закон, который готовил Алексей Филатов, но с поправками.
Приняли, он заработал, появилась видеосъемка на судебных заседаниях. То есть вот эта часть запущена.
Дальше работала Конституционная комиссия, она должна была проработать довольно серьезный срок, чтобы наработать закон.
Теперь закон внесен в Верховную Раду по конституционным изменениям касательно судоустройства. Сейчас он проголосован, мы ждем решения Конституционного Суда. И мы надеемся, что в январе ВР за него проголосует.
– Тем временем, судья Царевич до сих пор не наказана
– Знаете, как мне обидно?
Да, я хотел бы их всех по мановению волшебной палочки уволить. Но как только мы их увольняем, они идут в Европейский суд и восстанавливаются на работе. У нас тоже были такие случаи в Администрации президента. Мы их уволили, а они пошли в суд и выиграли дела.
Поверьте, люди, занимающиеся этой реформой, тоже хотели бы, чтобы она двигалась быстрее. Но прочитав отчет Венецианской комиссии, вы поймете, что если начнете всех увольнять, они будут восстанавливаться.
Понимаете уровень дискредитации, который будет получен в результате таких действий?
– Для многих дискредитация судебной реформы – это, в том числе, и суд над Корбаном, который проходит с нарушениями процедур.
– Это не только суд над Корбаном.
Посмотрите вокруг. Есть много других судов, где происходит та же самая ситуация. Я тоже являюсь одной из жертв, потому что по отношению меня тоже есть одно решение суда, бредовое.
Был сотрудник, которого уволили, он хотел восстановиться, я ему сказал, что я не вижу возможности, нет позиции, но если будет, то мы ему сообщим. Он подал в суд на то, что я письменно не продублировал ему, о чем мы говорили на нашей встрече.
"ЗАКОН О ГОССЛУЖБЕ – СЛОЖНЫЙ. У НАС БЫЛА 1300 ПОПРАВОК…"
– Госуправление. Эта реформа у вас обозначена красным цветом, с ней все очень плохо. Хотя законопроект был еще в начале прошлого года, а приняли закон только в конце 2015. Вопрос ведь состоял в том, чтобы внести и проголосовать.
– Я объясню. Закон о госслужбе согласно коалиционному соглашению должен был быть принят в декабре 2014 года. Это не я подписывал коалиционное соглашение.
– Эта реформа должна изменить качество управления государством. Фактически от этой реформы в целом зависит скорость реформирования и модернизации государства. Кто саботировал и продолжает саботировать процесс?
– Если говорить о реформе госуправления, она состоит из трех компонентов. Первое – это организации. Каждая организация должна быть реорганизована и плюс структура центральных органов исполнительной власти, структура Кабинета министров, все это должно быть изменено, оптимизировано, ускорено. Это первое.
Второй компонент – это люди, каких людей мы нанимаем и то, как мы оплачиваем их труд.
Третье – это процессы, то, что мы говорили об электронном документообороте, прозрачность и так далее. Вот эти три компонента являются компонентами реформы управления.
Львиная часть запланированного – это принятие закона о госслужбе.
Когда мы говорим о законе о госслужбе, надо понимать – закон очень сложный. Между первым и вторым чтением у нас было 1300 поправок.
Я молчу уже о том, сколько раз его ставили на голосование в первом чтении – более 20 раз.
– Со стороны это выглядит как саботаж.
– Разные люди смотрят на него по-разному. Да, были внесены изменения и модификации.
Но нужно понимать, что сначала идет принятие закона, а дальше идет имплементация закона. И имплементация тоже непростая задача.
Мы смотрим на наши реформы и думаем, что важно принять закон. А на самом деле самое важное – не закон, а его имплементация, внедрение. И нужно понимать, что прохождение закона – это 6-9 месяцев. То есть, вы понимаете скорость.
– Хорошо, почему внедрение электронных закупок Prozzoro удалось быстрее?
– Когда Prozzoro начиналось – это был пилотный проект, сейчас он выходит на мейнстрим как реформа. Команда Нацрады реформ приложила много усилий, чтобы к системе подключились все министерства. Проверьте, это было непросто. На начальном этапе мы оглашали результаты подключения и статистику системы во время каждого заседания.
– И эта реформа, инициирована по сути, гражданским обществом. Получается, что там, где общественность подключается, есть результаты.
– Prozzoro инициировалась гражданским обществом, но что важно была команда людей, которые поддерживали и продвигали эту реформу. Вот где основная разница. И как раз за этим столом создавалась архитектура системы, обсуждались площадки, выбивалось финансирование на проект, а также планировалась PR-кампания.
Потому что очень много реформ запускаются, например, внутри государства, но люди не всегда понимают, о чем это. Хотя очень часто огромная работа сделана в энергетике, в военных вопросах, в дипломатии. Если посмотреть план, связанный с визовой либерализацией, то там была сделана огромная работа – более 400 задач. Но этот объем не все видят и понимают.
– Итак, по реформе госуправления с задачами, стоящими в прошлом году, правительство и парламент не справились. Какой ваш прогноз на этот год?
– Эта реформа определена в результате внутреннего опроса как одна из самых приоритетных.
Уже обсуждался вопрос, как должны быть реорганизованы центральные органы исполнительной власти, сюда же входит и регламент работы Кабинета министров, и координация, и система принятия решений. Многое будет зависеть от работы парламента. Потому что закон написан.
– Если говорить о приоритетах на 2016 год, то помимо госслужбы, на что еще делается ставка?
– Мы говорим сегодня о том, что наши приоритетные реформы: антикоррупционная, судебная, децентрализация, система госуправления в комплексе. Также все, что связано с экономикой и экономическим развитием. Мы пытаемся под этой шапкой объединить и дерегуляцию, и налоговую, и еще развитие индустрий.
Вопрос, который тоже будет рассматриваться в этом году – это реформа ВСУ. Это, прежде всего, вопрос соответствия наших стандартов стандартам НАТО и выход на эти стандарты.
АНТИКОРРУПЦИЯ И СААКАШВИЛИ
– Создано НАБУ, выбран антикоррупционный прокурор. Вроде бы процесс есть, но говорить о том, что есть результаты, пока рано. Как вы считаете, дело Николая Мартыненко, бывшего главы парламентского комитета ТЭК, – может стать первым громким результатом? Почему бы, наконец, не показать, что реформа работает?
– Насколько я знаю, НАБУ как раз сейчас ведет расследование по Мартыненко, НАБУ даже на своем сайте опубликовало, что они ведут расследование. А когда ведется расследование, то ведется расследование.
– Каков ваш прогноз по антикоррупционной реформе?
– Я вам объясню, чего не было в антикоррупционной реформе.
Или, например, если вы хотите измениться, я хочу измениться, то кроме того, чтобы останавливать плохое поведение, вы должны еще создавать новые привычки. Вопрос в том, что мы настолько сконцентрировались на создании органов, связанных с наказанием, что очень мало уделили внимания превенции.
А превенция – это довольно серьезная тема. И если посмотреть, сколько усилий тратят международные компании и другие страны на превенцию, а это обучение госслужащих, обучение детей в школе, объяснение, что вот эти действия являются коррупционными, а эти не являются коррупционными.
Я с этим сталкивался, когда работал в международной организации. Когда ты работаешь в международной компании, то четко понимаешь, что, прежде всего, нужно менять среду, условия, правила. Да, возможно, вам придется заполнять документы, которые покажутся вам бюрократией, но в первую очередь это документы, которые защищают и гарантируют то, что вас никогда не будут обвинять в коррупционных действиях, потому что вы, таким образом, декларируете конфликт интересов, вы не участвуете в тендерных комитетах, где участвуют ваши друзья. Это формирование внутренней культуры. Она не происходит просто так.
– Чья это ответственность превенция коррупции?
– Например, если говорить о чиновниках, то мы сейчас готовимся к запуску ресурса, который будет ориентирован на формирование этики чиновника. Это тренинг, который каждый год будут проходить чиновники.
– Хорошо, а широкая антикоррупционная коалиция, о которой объявил Саакашвили, соратник Петра Порошенко, это что? Тоже превенция или все-таки подготовка к созданию партии?
– Я хотел бы увидеть, что за этим конкретно стоит.
– То есть вы так же скептически относитесь к этому явлению?
– Я не понимаю механики.
Потому что с коррупцией борются процессами, процедурами, инструментами, прозрачностью, конкретно и пошагово. Если есть зона, где темно, значит туда надо посветить.
Берем любую тему – медицина. Мы смотрим, где возникает то, что называется "коррупционные действия". Как с этим работают в бизнесе? Прежде всего, анализируется процесс, где ты единолично принимаешь решения, и при каких решениях на тебя можно повлиять. И вот эти процессы убираются.
Я каждый год проходил такой аудит.
Кстати, расследования о схемах коррупции в тех или иных госучреждениях – это тоже форма превенции. Потому что видны схемы, модели, которыми пользуются коррупционеры.
– Вам не кажется, что проблема реформ не только в скорости, но и в информационной поддержке. Коммуникации реформ очень слабые.
– К сожалению. Хотелось бы больше. Когда мы говорим о реформах, то очень мало объяснений, цифр, логического сравнения альтернатив.
Общество, на мой взгляд, информировано однобоко. Одна группа, которая быстрее добежала до прессы, рассказала свою историю, вторая – уже противопоставляется.
Дальше начинается общественный антагонизм носителей разных убеждений. На это тратится очень много энергии и сил.
Я модерировал несколько сложных вопросов. Усаживал за стол несколько групп с разными точками зрения. Они готовы были поубивать друг друга. Но в результате дискуссий формировался список разночтений, несогласий.
Очень часто звучит позиция, что это только у нас. Поверьте, такой процесс разного понимания реформ существует в любой стране мира.
Так случилось, что Украина за 24 года зашла в такой тупик, что мы запускаем реформы по всем фронтам. В то время как в ряде других стран правительство делает одну реформу в течение трех лет. И общество имеет возможность выбрать лучший вариант реформы.
ДЕНЬГИ ПОЙДУТ ЗА ПАЦИЕНТОМ
– Поэтому нужна тяжелая реанимация. Смотрите, реформа медицинской отрасли очень непростая. Там колоссальное отставание от графика. Почему?
– Там все плохо.
Сложность в отсутствии компромисса между министерством и парламентом. Опять же – разные точки зрения у министра и главы парламентского комитета. У них там конфликт, при чем, кажется, даже в судебном плане. Одни проводили расследование, другой подал иск против этого. Понимаете, все эти процессы не способствуют синергии.
– И тут вопрос, а что делает проектный менеджер?
– Он пытается их помирить. Плюс на это все еще накладывается процесс децентрализации, потому что точка зрения, например, реформирования здравоохранения не совпадает с видением команды децентрализации.
А децентрализация ушла довольно далеко и по ряду вопросов, а реформа здравоохранения отстает от видения децентрализации.
– То есть децентрализация предполагает, что и больницы будут децентрализованы, а реформа здравоохранения – наоборот?
– Логика реформы здравоохранения в том, что они медучреждения в определенной мере централизованы. Но уже реформой децентрализации запущены механизмы субвенции. Сейчас у команды, работающей над реформой здравоохранения, возникает идея – часть субвенций отменить. Но поезд уже давно пошел в другом направлении.
Сейчас наш диалог по реформе здравоохранения касается того, как система здравоохранения начнет функционировать в рамках самой реформы децентрализации. И тут начинает проявляться связность реформ. Поэтому мы выводим в приоритет децентрализацию, которая потянет за собой много важных изменений, касающихся здравоохранения, образования, социального обеспечения.
Команда децентрализации занимается более масштабной задачей – координированием процесса децентрализации, это отдача полномочий громадам, а громада дальше должна понимать, как она может построить школу или медицинское учреждение.
– Вы считаете, что украинские громады уже подготовлены для децентрализации?
– Смотрите, было несколько районов или сел, они объединились и стали одной единицей. Они получают деньги, и начинают принимать решения, которые касаются не каждой отдельной громады, а сообща.
У нас есть примеры громад, которые, объединившись, начали двигаться вперед.
Но существует ряд регуляторных проблем. К примеру, один из случаев, недавно депутаты, которые являются двигателями децентрализации, рассказывали, что одной объединенной громаде надо похоронить человека, а регуляторных актов от Минюста для объединенных громад нет.
То есть, де-юре они уже объединенная громада, а де-факто, с точки зрения Минюста, они еще не объединенная громада.
Возникает коллизия, что один госорган смотрит на них по-старому, а они уже де-факто новые. Соответственно, Министерства соцполитики, юстиции, образования, здравоохранения должны свои нормативные документы, правила и процедуры менять в соответствии с тем, как работают объединенные громады, а они в этом отстают.
Недавно собирались делегаты 159 громад, пришли представители министерства и практически ни на один вопрос от громад они ответить не смогли.
– Результатом децентрализации будет то, что многие министерства схлопнутся, раздутые штаты окажутся не нужными, особенно если будут имплементированы it-решения. Как вы это видите?
– Я вижу так, что в конечном итоге министерства должны заниматься формированием политик и более стратегическими вещами, а львиная доля операционного управления уйдет на места.
Когда каждая громада сама за себя отвечает, она заботится о своем экономическом развитии, социальном развитии, здравоохранении, образовании, все вместе, потому что тогда она за это отвечает. Вы будете удивлены, насколько есть классные громады, где есть люди-драйверы и у них…
– Давайте теперь еще раз вернемся к медицине. Вы понимаете, какой должна быть медицина, допустим в 2020?
– Конечно. Первое, в 2020 исчезает такое понятие как "койкоместо", деньги ходят за пациентом. Что это означает? Финансирование медицинских услуг приходит там, куда человек обратился. То есть чем лучше в клинике лечат, тем больше зарабатывают.
Второй момент – внедрение it- учета – мы должны понимать, что у нас в стране с больницами, с медикаментами, с оборудованием.
Например, львовянину нужен аппарат МРТ, но в его городе очередь.
Он смотрит, где в ближайших городах очередь меньше и обращается туда. Дальше благодаря технологиям, мы понимаем, какое у нас потребление медикаментов, какая статистика заболевших, какой тренд? Когда у нас начинается любая эпидемия гриппа, мы должны быть в состоянии ее видеть. Врач, к которому обращается пациент, фиксирует пациента в электронной базе, и мы в онлайн режиме видим тренд и можем его просчитать.
Дальше если мы посмотрим по здравоохранению, от чего у нас больше всего сокращается продолжительность жизни. А отсюда идет вопрос образования, подготовки, социальных кампаний.
– В прошлом году украинскую команду реформаторов критиковали на украинском мероприятии Давосского форума. Как думаете, что вас ожидает в этом году?
– Когда я смотрю на этот год, я смотрю, что было в начале прошлого У нас не было очень многого. У нас не было электронных закупок, не было антикоррупционного бюро, не было всех элементов, которые связаны с борьбой с коррупцией. Было очень много скептики по визовой либерализации. У нас были риски курса доллара, была угроза дефолта. Нам рассказывали о невозможности реструктуризации. У нас не было объединенных громад. Если посмотреть на те вещи, которые имеют место, то, в общем-то реально сделано много.
Хотелось бы больше? Конечно. Мы всегда хотим больше. Моя оценка – стакан наполовину полон. Я остаюсь оптимистом. Во многих вопросах можно было бы быстрее, но…
– Обычно говорят: "но нет политической воли"…
– Мы – большая страна, молодая демократия. Демократия предполагает диалог, умение слышать. Мы имеем сложную систему управления государством: президент, Кабинет министров, парламент.
В этой структуре нужно все время находить компромисс и диалог. К сожалению, это так, это правила игры и это данность того, как мы работаем сегодня.
Анастасия Рингис, УП