Легендарний Адам. Герой України Євген Межевікін про танкову справу, бої і життя на фронті

"Адам спас мне жизнь". Таких признаний военных о Евгении Межевикине десятки. Кто-то называет его ангелом-хранителем, кто-то бесстрашным киборгом, а противник – "летчиком": так быстро, неожиданно и четко работал танк Адама.

Позывной "первого человека" товарищи дали ему еще в самом начале войны. Евгений везде был впереди – разведать ситуацию, прикрыть позиции, отремонтировать танк и выйти в бой.

Говорят, военные черствые и скупые на похвалу. Но, если послушать их рассказы об Адаме, сразу становится понятно, почему кроме Героя Украины и орденов Богдана Хмельницкого, у него есть еще одна, особенная – "Народного героя".

Ее присуждают военные совместно с волонтерами и экспертами. Здесь сложно заподозрить чьи-либо интересы – это признание в любви и уважения к конкретному бойцу. В данном случае – легендарному Адаму.

Мы встречаемся в Киеве сразу после указа президента о присуждении ему наивысшей государственной награды – "Золотой звезды" героя. За время АТО такой награды удостоились 23 бойца, 12 из них – посмертно.

Телефон танкиста постоянно звонит, военный смущается, отвечает что-то про зарплату, которую придется истратить на угощение позвонившим – а потом спокойно, не теряя нити разговора, возвращается к интервью.

Адам сосредоточено рассказывает историю своей войны. Так, будто собирает карту из отдельных листов, с которыми он ходил в бой в самом начале АТО.

Вот первый блокпост и первый урок, который преподнесла война: машины на марше нельзя ставить одна за другой, только "елочкой".

Вот первые конфликты с местными, которые закончились заваливанием военных угощениями и консервами.

Вот первые потери и бойцы, готовые все бросить и бежать поскорей домой.

Вот аэропорт и простреливаемая взлетка, по которой не боялся ездить "железный Адам".

Сейчас он говорит, что, и вправду, в какой-то момент перестал бояться – от усталости, желания защитить своих бойцов и "сделать работу". Танкист так и говорит – "отработал". Без пафоса.

Майору Евгению Межевикину 33 года. Родился в России в шахтерской семье, в начале 90-х семья переехала в Днепропетровскую область. Он и представить не мог, что придется воевать с русскими – они ведь "друзья и братья".

Все поменялось после первых обстрелов. Друзья – не убивают.

Но и теперь Евгений говорит, что некоторые знакомые звонят его поздравить с наградами – человеческие отношения важнее политики.

Для Межевикина военное дело было мечтой со школьной скамьи. Рассказывает, что выискивал в библиотеке всё о сражениях. "Войну и мир" прочитал очень быстро – концентрировался на описании баталий, а вот любовные сцены пропускал.

В разговоре это заметно – он описывает все в подробностях, будто вырисовывая детали и схемы боя, минуя свои переживания. И лишь вскользь упоминает о том, почему не давал имен своей машине, и о том, как прожил год без семьи.

За 1,5 года он прошел множество горячих точек в составе 93-й бригады, командовал батальоном в 1-й танковой бригаде. Хотя по образованию он – инженер-механик, специализируется на ремонте техники.

Но Адам – способный самоучка. Все его знания о ведении боя – из опыта и книг, которые он штудировал между боями. Теперь некоторые его сослуживцы говорят, что "тактику Межевикина" можно вписывать в учебники. Cейчас Адам сам сел за парту в Национальной академии обороны.

А еще вспоминают его выносливость. Как пример, приводят тот факт, что с ним работали двое механиков – один не выдерживал его темп. Но сам Евгений говорит: "Да у нас просто танков не хватало. Механиков, и правда, было двое, я хотел, чтобы они отдыхали".

В течение нескольких часов Адам вспоминает товарищей, шутит над самим собой и другими. Но после разговора, взяв очередную сигарету, улыбчивый и добродушный Адам грустнеет и задумывается.

"Мы тебя утомили?" – спрашиваем, заметив резкое изменение.

"Просто вспомнил ребят, которые остались там..."

У НАС ТОГДА БРИГАДА НА 90-95% БЫЛА ПРОРОССИЙСКИ НАСТРОЕНА. НО ПОСЛЕ ПЕРВЫХ ОБСТРЕЛОВ ВСЕ ПОМЕНЯЛОСЬ

Саша Олійник "Олень" (зліва) з "Адамом" Евген Межевікін (справа) 24 липня 2014 року у Пісках. Фото: Oleksandr Klymenko

Насмотревшись патриотических фильмов о Великой отечественной, я еще в детстве решил стать военным. Мечтал поехать куда-нибудь повоевать, но только не на своей земле. А потом вернуться с орденами – ну, как в фильмах. Такая глупая детская мечта.

Родителям о своем решении стать военным ничего не говорил – я же взрослый. Решил поступать в Харьковское летное, но меня забраковали из-за небольших проблем со здоровьем.

Пришел в военкомат, а мне говорят: "Дураков много везде, а в танковых войсках их немало, в танкисты не хочешь?"

Так я оказался в Харьковском институте танковых войск. А после него попал в 93-ю бригаду как заместитель по вооружению. Я хорошо разбирался в технике, за первые месяцы мы отремонтировали два БМП.

Со временем мне дали командовать танковым взводом. Но как зампотех, я не умел стрелять, решил учиться. "Доставал" замкомандира батальона, постоянно старался сесть с ним в офицерский экипаж, – все впитывал, запоминал.

Потом я принял вторую танковую роту. Привели в порядок все машины – они были готовы идти в бой в любой момент. Когда после Майдана всех впервые подняли по тревоге – моя рота была единственная, которая могла выйти.

3 марта 2014 года мы уже погрузились на эшелон и выехали на украинско-российскую границу. Сначала в Станицу-Луганскую. Но местные не дали нам разгрузиться на платформе – заблокировали пути, начали шуметь, кричать, ругаться, зачем мы, такие нехорошие, сюда приехали.

Я тогда вышел в толпу и говорю: "Вы на кого кричите? Это - солдаты, срочники, это не наемники. Вы лучше посмотрите, как они одеты, и спросите, может, голодные?" Они бросились тащить консервы.

Так вот, один вагон забрасывали камнями, а в другой несли продукты. Но разгрузиться не дали.

В начале войны я не понимал: с русскими воевать? Со своими? Это же все друзья. У нас тогда бригада на 90-95% была пророссийски настроена. Все знали, что когда придут россияне, никто стрелять не будет.

С такими мыслями мы принимали в апреле мобилизованных. Но после первых обстрелов все поменялось. Ведь друг не убивает.

Какая разница, кто стрелял – шахтер или сепар? Если это человек с незаконным оружием, он – бандит. Когда в аэропорту взяли в плен несколько россиян, все уже было понятно.

В мае меня отправили со сводной механизированной ротой на БТРах. Тогда еще танкистов не трогали, выдернули меня и замкомбата. Нас кинули на донецкое направление.

Поставили задачу – выдвигаться вперед, занять блокпост в Лысовке. Не объяснили ничего, сказали: "Езжайте сюда, займите брошенный несколько дней назад блокпост, по дороге обеспечьте себе охрану". Мы и поперли.

Остановились возле переезда посмотреть, куда дальше ехать. Смотрю – в воздухе поднялась белая ракета. Все стоят, глядят на нее, ничего не понимаем.

Потом пошла красная. Все присели, началась стрельба. Мы не знали, что это наши. Мы должны были в ответ тоже запустить белую ракету, но нас никто не предупредил.

Да и сигнальных ракет никто не дал. Ведь красная – это уже сигнал к бою.

Мы рассеялись, началась хаотичная стрельба, все испугались. Это я теперь понимаю, что на марше даже на коротких остановках машины надо ставить елочкой, чтобы все БТРы могли работать, а мы ведь все вряд стали.

В какой-то момент я крикнул: "Не стрелять!" Смотрю, с той стороны тоже затихли. Говорю: "Давай, кричим: "93-я!" И оттуда ответ – "93-я", мы ведь в метрах 100-150 стояли. А они уже беху завели, собирались по нам влупить.

У нас трехсотый. Живот в крови, ноги в крови, и все стоят, смотрят… Подбежал с той стороны медик. У нашего парня пули в ноги вошли. Ну, и кого ругать?

Мы у них переночевали. Помогли охрану выставить, да и поехали.

Наш блокпост был крайним. За нами – сепары. В то время мы постоянно учились на собственном опыте –  при нападениях я брал механика, наводчика, выезжали ночью, маневрировали.

Охрану лагеря взял на себя, никому не доверял. Сколько мы стояли, я ни одну ночь не спал – постоянно с бойцами. Ложился утром часа на три-четыре – и дальше занимаемся.

Потом нас переместили на Розовку, ближе к Донецку.

Чтобы сбить противника с толку, мы брали БТРы, выкатывались где-то на километр-два от нашей позиции и делали временные блокпосты. Встали – и начинаем проверять: оружие-боеприпасы-документы. Здесь постояли – переместились чуть дальше, там постояли – передвинулись. Но, видимо, мы кого-то разозлили – нас потом крепко накрыли минометами.

Помню, начинается обстрел. Паника, все бегут в ближайший блиндаж. Одеваю броник, каску, беру автомат, думаю прыгнуть в окоп. А там уже солдаты, поднимают на меня голову, говорят: "Командир, делай что-нибудь". Я понял, что в окопе мне делать уже нечего. Скажут ведь – трус.

Разворачиваюсь. Бегу к минометчикам. Но по Розовке отвечать нельзя – там же мирные жители. Бегу к танкистам через все поле. Слышу свист – разрыв. Чик – присел. Рядом. Я вновь – тык-тык-тык. Подбегаю к танку. Кричу: "Заводи! Видишь, посадка? Там чуть левее, метров 200 за ней, дай четыре снаряда".

Отбегаю, танк завелся, вижу, хорошо отработал. Я вновь к минометчикам. Слышу, летит. А там единственная яма – туалет. Думаю, если что, перекачусь в яму, и уже хрен с ним.

Эти все снаряды легли по окраине Розовки, чтобы не задеть мирных, но мы напугали сепаров, они уехали.

Уже потом по видео в интернете нашли, что они стреляли из машины в центре Розовки.

С тех пор солдаты меня уже слушались беспрекословно. Если раньше я бегал с палкой и всех заставлял "копай окоп", то после этого они начали драться за лопаты и бензопилы.

Мы тогда были без воды. Теперь я точно знаю, что три литра хватает, чтобы полностью покупаться с шампунем. 

БОЙ ПОКАЗАЛ, ЧТО ПЕРВОЕ – СВЯЗЬ, ВТОРОЕ – ВСЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ЗАПРАВЛЕНО И ОТРЕМОНТИРОВАНО. ПОЭТОМУ МЫ ЗАНЯЛИСЬ МАШИНАМИ

"Я не считал, сколько у меня на счету подбитых машин. Я знаю – две бэхи, один БТР. Но проверять-то никто не ходил – куча машин с боеприпасами, минометы, детонаций много было"

При первой попытке взять Пески мы потеряли два танка – погибших ребят сепары вернули нам через пару дней.

После ранения комбата "Кощея" мне пришлось принимать танковый батальон вместо БТРов, на которых мы воевали до того.

Сразу ставят задачу – ты заходишь с батальоном, занимаешь оборону, и с одной стороны удерживаешь Пески. Я слушаю, и думаю, о том, что вот, наши парни погибли. Сколько их погибло, я не знаю, для меня даже один человек – это много.

Страшно. Тяжело. Иду к батальону и понимаю, что в таком состоянии к нему идти нельзя. Выкурил 5 сигарет, успокоился.

Вижу, в батальоне начинается массовая паника, что их бросили. Подошел, слышу – кто-то кричит: "Да нахер оно вам надо!" Меня передернуло, я пришел в чувство. Построил всех.

Вспомнил, как мы стояли на блокпостах. Что некоторые местные и правда нам пальцы тыкали, дебилами называли, но большая часть привозила еду, просила идти дальше. Женщины плакали, говорили: "Вы не представляете, что они с нами делают".

Потому пацанам сказал: "Вы что, это забыли? Это ваша земля!"

Уговаривать никого не хотел. Сказал просто: "Кто готов идти в бой, отомстить за погибших пацанов, становись на левый фланг, кто нет – на правый".

Смотрю, один экипаж перешел, потом еще. Кто налево, кто – направо. Было где-то 50 на 50.

Первый же бой показал, что первое – связь, второе – все должно быть заправлено и отремонтировано. Поэтому мы занялись машинами.

Ночью рванули на задание тремя танками, плюс пехота – "Днепр".

Я ребятам обрисовал тактику. "Идем елочкой". Первого прикрывает вторая машина, третья идет сзади. И работаем: первая делает выстрел, тогда идет вторая и отходит, а третья в резерве. Ведется беспрерывная стрельба, противник не успевает поднять голову.

Я ехал первым, но у меня была задержка – пушка перестала стрелять. Вышел, вытаскиваю заряд, смотрю, а он целый, накола нет. Засовываю руку, а там ржавчина. Почистить нечем.

И вот в Песках я выезжаю на перекресток. Идет бой, а я ищу наждачку. На меня смотрят, как на дурака. Нашел что-то быстро, почистил, заряд достал, поехали.

Мы долго так колошматились. Жара, в машине духотища. Бой идет, в машине курю.

Батальонам ТРО дали команду уходить. Но куда уходить, если надо удержать Пески?

"Днепр" молодцы, сказали: "Мы танкистов не бросим". И вот как они заняли оборону на перекрестке с нашими танками, так они и стояли.

Потом начался обстрел. Я запрыгнул на машину, думаю, возьму бронежилет и каску, которые на броне лежали. Рядом разорвалась мина. Меня сбросило с башни взрывной волной.

Лежу, не понимаю, что случилось, вдохнуть не могу, ног не чувствую. Руками гребу вперед, чтобы выползти. Слышу, как ребята кричат: "Командира ранило!"

Парни из машины начали выпрыгивать. Я кричу: "В машину! Работать".

Тут правосеки подбежали, меня вытаскивают, взяли под плечи, потащили, забросили в джип и поехали. Обстрел такой, что выехать невозможно. Мы остановились. Сидим и ждем.

Мне тяжело вдохнуть. Укол сделали, я смог дышать. Потом оказалось, что была трещина в ребре, а сбоку свисала гематома 15 на 17 см.

Вижу, как пехота скучковалась в ямке возле забора: "Нас бросили, нас кинули, мы сейчас все здесь сдохнем!"

Подхожу к пехоте, спрашиваю: "Кто старший?" – "Та старший ранен, его увезли".

"Как оборону организовали?" – "Какую оборону? Нас, нас… Мы сейчас уходим отсюда, мы убегаем".

Я говорю: "Там сейчас находятся два взвода. Если вы бросаете этот участок, то их берут в кольцо и убивают. Вот этот танк видите? Почему его никто не прикрывает? Если его сожгут, это будет на вашей совести".

...В общем, сказал, что они нехорошие люди. Говорю: "Кто готов со мной вперед идти? Сейчас будем выставлять там посты". Двое вызвались. Мы пошли вперед, расставил их на позиции.

Потом подхожу к правосекам и говорю: "Везите меня обратно к танкистам". Отвезли. Залезаю в машину. Каждый выстрел – как будто тебе внутрь вставили арматуру…

В итоге Пески мы взяли.

Потом пошло наступление на Авдеевку. Комбриг звонит: "Твои боевые поедут дальше воевать. Они не очкуют".

Я к медикам подошел, взял еще пять уколов. Не помню, что за уколы, но послабее, чем у правосеков.

Спать не могу, лежать не могу. Встал, думаю, похожу. Я в трусах, а справа такая гематома висит. Подхожу к "Дозору", они не очень хотели идти на задание. Мы просто поговорили. А когда я ушел, его бойцы сказали: "Если даже он побитый пойдет, мы тоже готовы". Это мне Дозор потом через год рассказал.

После боя меня сменил командир роты, я отправился в госпиталь. Приехал и говорю: "Давайте, полечусь амбулаторно". Дома не смог усидеть, а тут еще и пацаны звонят: "Никто в бой идти не хочет". Так что я через неделю вернулся.

В ДОНЕЦКОМ АЭРОПОРТУ  МЫ СОЗДАЛИ МАЛЕНЬКИЕ МОБИЛЬНЫЕ ГРУППЫ. ТАКОГО ПРИКАЗА НЕ БЫЛО – ЭТО ВСЕ ИЗ ОПЫТА

В конце ноября было очередное наступление. Мы отработали, старый терминал оставили, перешли в новый. Планировалось снова отбить старый терминал. Мы завалили половину здания, там еще много спецназеров русских внутри погибло.

На очередной выход я взял с собой две машины. Перед тем просил отправить вечером саперов на дорогу, по который мы будем идти, ведь там до этого была вражеская ДРГ.

Никто ничего не сделал.

Я плюнул, решил ехать. Я – первым, а за мной две машины. На улице дубарина, снег. Слышу взрыв сзади. Машина, которая ехала за мной, сошла с моего следа и попала на мину. Я по страдиостанции спрашиваю: все нормально? "Да-да-да, механик чуток контужен".

Говорю третьему экипажу – давай оттягивай машину, а я пошел самостоятельно работать.

Выскочил на взлетку, пошел вдоль нее. Получил ПТУРом в крайнюю "шоколадку" - это мы так динамическую защиту называем. Повезло, что в динамику попало и машину не пробило. Но она остановилась и заглохла – на открытом участке, который простреливается.

Смотрю – еще несколько птуров попало в забор, а целили в нас. Завестись не получается. Говорю экипажу, выходите и ползите к нашим, а я остаюсь. Но пацаны: "Мы с тобой". После боя, смеясь, поясняли: "Он нам говорит, выходите! Куда выходить, там валят! Уж лучше в машине".

Стоим, ждем танки. Штурман по связи говорит: "Адам, мы идем к тебе". А тогда в аэропорт, кроме меня, самостоятельно никто не заходил. Я еще подумал: "О, мужиками стали".

Подкатываются ко мне. Я вылез, смотрю на свою машину – а у меня нет ни одного троса. Приезжает танк – у них тоже только один, второй потеряли по дороге, когда тянули первую машину.

И вот они меня тянут этим одним тросом, а я еще по сепарам ударил.

Но тогда четко артиллерия сработала. Они как услышали: "Адам подбит на взлетке", – всё вокруг меня закрыли, и никто не подошел. После этого я проверил машину, завел ее и поехал дальше под ДАП.

Мы тогда доработали хорошо. Старый терминал не отбили, но они понесли большие потери.

Есть ли проблема в армии с трусостью танкистов? Иногда да. Но мне до сих пор обидно такое слышать.

Вот смотрите, мне ставят задачу: "Адам, надо выйти и поработать мишенью. Пусть по тебе повалят, а мы будем знать, откуда – и потом по ним поработаем". То есть, мне задачу обрисовывают.

А был случай, когда якобы танкисты не пошли. Им сказали, что нужно выйти, развалить терминал, пострелять, потом выйти на взлетку, снова пострелять.

Есть задача, ее нужно выполнить, но ты подумай, как ее выполнить. Они подумали и говорят: "А зачем нам именно заезжать, куда указывают? Мы отработаем по тем точкам".

Поехали, отработали и ушли. А их вновь гонят на взлетку: "Зачем? Мы отработали. Можем еще раз выехать и отработать по тем точкам, которые вы сказали".

В конечном счете, их назвали трусами. Если бы им сказали: "Ребята, вы должны поработать наживкой, чтобы выманить их танки", – то они бы вышли, зная полную картину.

Это армия – и задачи, даже дурные, нужно выполнять. Но с головой.

Например, мы загнали танки в аэропорт. Артиллерия кроет день и ночь, ранило экипажи. Я начинаю думать, что надо что-то менять. Никто же ничего не говорит, как и что делать.

Вспоминаю, что когда территория аэропорта была большая, машины стояли внутри, сепары не знали, где именно, поэтому крыли везде. Но если шло наступление, танкисты занимали места и выходили на нужную точку. Теперь территория уменьшилась, все просматривалось – и сепары уже валили прямой наводкой.

Тогда я забрал танкистов из аэропорта на "подлетное" расстояние.

Дальше мы работали так: пехота на своих объектах принимает удар на себя и отвлекает противника. А в это время выходят танки. Экипажи уже знают, где противник, какие позиции лучше занять, чтобы по нему отработать. Идет спокойная работа: увидел, попал, уничтожил.

Это получилось случайно, но создалась маленькая мобильная группа.

Танки целые, пехота все равно нахрапом не пойдет. Пока они идут, прощупывают, начинают выходить, мы уже об этом знаем – машины заводятся, и в течение 10 минут мы уже на месте, начинаем работать.

Дальше, когда мне привели подкрепление, я создал мобильные группы и придумывал тактику. Выходит один танк, делает 5-6 выстрелов, разворачивается и уходит. Пока делает первый выстрел, противник наводит артиллерию, но танка там уже нет. А им, чтобы перенавестись, нужно время. В этот момент выходит еще одна группа из другой точки и начинает работать. Третья группа заходит с фланга и разбивает.

Это даже не то, чтоб я сам придумал. Ночью или же во время затиший я перечитал все о чеченской кампании, потому что там бои велись в городе.

Потом вместо отдыха объездил точки, новые рубежи, маршруты, все пути отхода, выхода, продумал все варианты наступлений противника – и у меня были заготовки, как действовать.

Неожиданностей не будет, и они получат по шее. Получали ли они? Наверное, да, раз они меня ловили (смеется).

Когда не хватало машин, мы с экипажем постоянно одни катались, никто с нами не хотел. Как-то слышим по перехвату: "Летчик, летчик идет, с**бываемся". Они меня летчиком называли. Иногда пытались меня поймать. Мои мне передают: "Адам, Адам, тебя ловят, меняй маршрут!"

А куда менять? Там засада, там ловят, а здесь их штатные позиции. Я говорю механику: "Давай прямо пойдем". Мы решили внаглую через поле на их базу. Выскакиваем на асфальт, мчим на Авдеевку. Они не ожидали, поэтому ни одного выстрела не сделали. И таких случаев много. 

МНЕ ДАЖЕ СЛОЖНО ПОНЯТЬ, ЗА КАКОЙ ИМЕННО БОЙ МЕНЯ НАГРАДИЛИ. ПОТОМУ ЧТО БОИ БЫЛИ ПОСТОЯННО

Cейчас Адам сам сел за парту в Национальной академии обороны

Те пацаны, которые там остались после первых обстрелов в августе – самые боевые, это семья. Но были и такие, которые при первом обстреле "Градами" вызывали такси. Оно приезжало из Красноармейска по тройному тарифу.

Почему трусов не наказывали? После первого обстрела у нас и кое-кто уехал, не говоря уже о комендатуре. А в Пески вообще никто не заглядывал.

Однажды мы вытаскивали пехоту в аэропорту. Тогда бэха зашла и навернулась на взлетке. Мне говорят: "Адам, надо вытащить". Мы приехали туда, на их машине тросов не оказалось.

Говорю командиру бехи: "Давай своих бойцов, цепляем машину". Вокруг разрывы, свист. Смотрю, его бойцы, которые занимали круговую оборону, ныряют в беху и закрывают за собой двери.

А мы вдвоем с командиром, цепляем БМП на танковые тросы. На пути из аэропорта, двигатель бехи начинает работать, снова глохнет, и так несколько раз. Короче, я не знаю, как нас не расстреляли.

Когда беха снова заглохла, говорю механику: "Включай термодымовую аппаратуру" (ТДА). Это на разогретую турбину с очень высокой температурой, впрыскивается топливо. Оно не загорается, но получается густой дым, который задымляет большой участок местности.

Сепары потом у нас научились дымы закидывать и пользоваться ТДА при выходе, раньше они такого не делали.

В общем, мы задымили всю взлетку. Беха вновь заглохла – запустили. Смотрю, задымилась, начинает гореть. Десант внутри сидит, не открывает.

В общем, еле вытащили мы беху в Пески. Выбежали, открываем люк, а там пламя. Снегом его затушили. Десант сдуло опять, даже спасибо не сказали. Командиру потом пожал руку: "Молодец, мужик".

Страх пропал, когда уже морально устал. Без ротации тяжело, то есть, ты привыкаешь, перестаешь думать об этом. Бывало даже, что я засыпал в танке во время боя – пацаны будили. Я знал, что они со мной, и все будет хорошо.

Поступила как-то задача два отделения сопроводить в старый терминал. Они загрузились в БТРы и поперли туда. В аэропорту, чтоб пешком не ходить, я решил на танке заехать к Редуту поздороваться и уточнить обстановку.

Залез на броню, смотрю влево – танк идет. У меня даже не было никакой мысли, что это сепарский. Этот танк увидел наши БТР-ы и влупил по ним. Это все у меня на глазах. Мы ныряем в машину, я поворачиваю башню и вижу, как первый БТР взрывается.

Начинаем двигаться вперед, этот БТР перекрывает нам сектор стрельбы. Пошел наш второй БТР, в него тоже попали, и он тоже заградил нам сектор стрельбы.

Мы немного откатились назад, а в это время сепары сделали следующий выстрел по рукаву аэропорта прямо над нами. Я ответил – прямое попадание. За 8 секунд, пока я перезаряжался, командир и наводчик из подбитой сепарской машины выпрыгнули. Их уже наша пехота добила.

Потом я увидел еще один их танк, он начал отходить, спрятался за "КамАЗ". Двумя выстрелами подбили и то, и другое. Сепары после этого сразу отошли. Атака была отбита.

Смотрю в прицелы – к нам бежит Редут. Я вышел ему навстречу. Он за плечи так меня схватил, встряхнул, но ничего не сказал. Хотя видно было, что хотел поблагодарить.

В ноябре-декабре мы отбили наступление сепаров в аэропорту. Мне даже сложно понять, за какой именно бой меня наградили. Потому что они были постоянно.

Однажды было наступление. Мне кричат: "Адам, выходи!" – а я понимаю, что не успеваю. На улице ночь, но я знаю местность. Заехал с Опытного и вдалеке увидел фонарик где-то в Донецке.

Навелся на этот фонарик, взял чуть-чуть правее и чуть-чуть ниже, дальность знаю, и сделал первый выстрел. Выхожу: "Шалаш, помогай. Куда попал?".

Они говорят: "Пока тишина". Я ж начинаю волноваться: "Блин, по своим еще лупанул, приехал, называется, помочь".

Потом слышу: "Давай, давай, отлично! 50 м правее и насыпай!" Говорю: "Принял, хорошо, продолжаю". И я туда высыпал. Ночное наступление остановили.

Я не считал, сколько у меня на счету подбитых машин. Я знаю – две бэхи, один БТР. Но проверять-то никто не ходил – куча машин с боеприпасами, минометы, детонаций много было. Валили и не спрашивали, что мы там у них взорвали. 

Я МОГУ ПОЦЕЛОВАТЬ МАШИНУ, КОГДА САЖУСЬ В НЕЕ

"У меня было правило – по гражданским не стрелять. Сомневаешься, есть гражданский в доме или нет, – не стреляй, пока не увидишь, откуда атакуют". Фото: Валерий Логинов Позывной Аскольд

Я учу ребят, что надо любить машину, обслуживать ее. Я могу поцеловать машину, когда сажусь в нее (смеется). Разговариваю и прошу, чтобы не подвела.

Я ее никак не называл и не подписывал, никакие эмблемы не рисовал. Почему? Бывает, едешь и видишь чей-то подписанный автомат, и все знают, кто его владелец и что он погиб. А так, железяка валяется – ну, пусть и валяется.

Я учу, что должна идти беспрерывная стрельба: пушка – пулемет на башне – пушка – пулемет на башне. Если так работают две или три машины, то вообще никто головы не поднимет. Но этому меня никто не учил.

Вообще я инженер-механик по специальности. Поэтому я не изучал то, чему учат  командиров. У меня все знания из практики и книжек. Потом уже я учил новеньких.

Танкиста, который может работать, можно подготовить за три дня. А танкиста, который будет работать хорошо, – за пять. У меня так получалось. Но чтобы у него это все закрепилось, ему нужно после этих пяти дней постоянно работать.

Хотя начинать приходится с того, что выводишь многих из состояния запоя, а потом начинаешь учить. Как?

В первую очередь, человека надо заинтересовать. Конечно, после полугода ведения боевых действий люди уже приблизительно знали, кто я такой. Давал им максимальную нагрузку. Люди постоянно работали, им нравилось, желания пить уже не было.

Все говорят, что без артиллерии было бы невозможно, а без танков было бы туго. Танк – это бронированная машина, предназначенная для уничтожения техники, бронированных целей, дотов, дзотов и живой силы противника.

Из опыта все поняли, что пехота без танков никуда не пойдет и не будет держать оборону. Поэтому они всегда кричат: "Дайте танк!" Но если ты даешь танк, и танк подбивают, то они тоже кричат: "Мы не будем стоять, танк подбит".

Поэтому я всегда пехоту учил и танкистам говорил: "Ребята, если вы хотите остаться живыми, и чтобы танк вас прикрывал и работал, танк должен стоять где-нибудь в сторонке, не под огнем артиллерии. Даже не обязательно, чтобы вы его видели.

Вы знайте, что он – есть. Но когда будет наступление, этот танк выйдет, отработает и вас прикроет".

В зависимости от вида боя танк может выполнять разные функции и задачи.

В оборонном бою это очень хорошее средство для поддержки пехоты. Мы же почти не наступали, чаще всего танк использовался для обороны. Сейчас машин стало больше. Да и боевых подразделений больше, опыта, офицеров.

Перейдя в марте в первую танковую, я стал бороться с пьянством – серьезных боев уже не было. Сначала в ямы сажали, по шее давали. Не помогает. В Волновахе комендант помог. Если нужно было, мы аватаров отвозили к нему на день-два.

Дальше наказывали рублем. Первый залет – лишение половины процентов и домой семье письмо с объяснением, почему он не получил полную зарплату.

Следующий залет – лишаем полной премии и отправляем письмо всем: на работу, в школу, садик, сельсовет. Чтобы знали, что это не герой, который их защищает, а алкаш.

Так мы результатов добились. Остались единицы, которые не понимали. Но, откровенно говоря, мы так никому ни одного письма и не отправили – жалко их было.

Но премий лишали. А этими деньгами, по разрешению, начали отдавать премии другим бойцам. Работаешь хорошо – вот тебе премия, если бухаешь – поделись премией с товарищем.

СИЛЬНЫЙ ЛИ ВРАГ? ЭТО ПРОТИВНИК, С КОТОРЫМ МОЖНО БОРОТЬСЯ, МОЖНО ПО НЕМУ РАБОТАТЬ

"Я могу поцеловать машину, когда сажусь в нее. Разговариваю и прошу, чтобы не подвела". Фото: Иван Начовный

Уровень противника чувствуется по работе, по тому, как ведется артиллерийский обстрел, охота на танки, наступление.

Раньше они шли тупо, в полный рост, обколотые, обкуренные. А потом начали думать, использовать профессиональных снайперов с хорошими винтовками, хорошие противотанковые средства, правильно их расставлять.

В августе нам было проще, в сентябре – сложнее, в октябре – еще сложнее. В ноябре-декабре вообще не знаю, как мы удержали позиции – работали по максимуму.

В феврале уже было видно, как профессионально работают их танки. Это не "бывшие шахтеры", которые из подвала достали машины и научились за полгода на них ездить.

Сильный ли враг? Это противник, с которым можно бороться, можно по нему работать.

У меня было правило – по гражданским не стрелять. Сомневаешься, есть гражданский в доме или нет, – не стреляй, пока не увидишь, откуда атакуют.

Это наша земля, это наш дом, это наши люди. Если по тебе откроют огонь, тогда ты откроешь.

Наша сила в правде. Это наша земля.

Что еще мне давало силы?.. Да ничего, за ребят там был. С первого блокпоста я понял, что моя цель – сохранить их жизни.

О доме не думал. Такие мысли тормозят. Отсекаешь от себя все, думаешь только о работе – и тогда спокойно и хорошо.

Оксана Коваленко, Галина Тытыш, УП