Три міфи для одного Криму. Чи є шанс в українського?

С мифом невозможно бороться, как невозможно бороться с мечтой. Возможно, потому, что миф – это и есть мечта. Миф можно победить только при помощи другого мифа.

Миф – это не синоним слову "выдумка". В классическом древнегреческом смысле это слово обозначает концепт представлений человека о мире и о своем месте в этом мире. Условно говоря, это представление об архитектуре окружающей вселенной, о прошлом и будущем, о ценностях и табу. Например, нынешняя война – это битва между российским мифом об Украине и украинским мифом о самой себе.

И с этой точки зрения проблема упирается в Крым. Потому что у полуострова есть русский миф – но до сих пор так и не появилось украинского.

Поэтому Украина использует крымскотатарский.

Кто там шагает правой?

Херсонес, оборона Севастополя, "крымская ривьера", южнобережные дворцы, Пушкин, Врангель, исход армии в Бизерту, трагедия белых офицеров, вторая оборона Севастополя, аджимушкайские каменоломни – все это давно вписано в русский концепт Крыма. Точнее, в ту версию, которой принято оправдывать российский статус полуострова.

Можно сколько угодно разбирать этнический состав полков, воевавших под Севастополем в 1854-1856 годах, доказывать их украинские корни – но само по себе это ситуацию не изменит. Потому что если Крымская война не входит в парадную историографию Украины, если она не приватизировала эту историю, то и миф об этом остается у Москвы.

При этом русский миф о Крыме – инклюзивен. В принципе, его частью может стать кто угодно – этническая составляющая тут второстепенна.

Куда важнее – идеологическая. Примерно как с приемом в казаки у Гоголя: "В 9 мая веруешь? А в Покрышкина с Кожедубом? Ну, раз веруешь, то ступай в сам знаешь какой курень". Кто-то скажет, что крымский русский миф на самом деле "миф советский" – по времени своего создания и по наполнению.

Да, возможно. Однако он существует.

Вещь в себе

Еще есть крымскотатарский миф о Крыме. История про украденную родину. Про растоптанный мусульманский рай. Про три с половиной столетия самостоятельной государственности в рамках Крымского ханства. История про коренное население, которое после депортации было заменено приезжими и привезенными. Про довоенный Крым с общими многонациональными дворами и крымскотатарским языком – как языком рыночного, а, значит, бытового общения.

Слабое место крымскотатарского мифа в том, что он не инклюзивен, а эксклюзивен. Он оборонителен и изначально нацелен на сохранение границ группы, а не на их расширение.

Это закономерно – крымские татары после возвращения из депортации оказались на полуострове в численном меньшинстве. Их задача была в обретении самих себя заново, они пытались не допустить собственной ассимиляции и растворения. И миф, который позволял более-менее четко определить границы "своего" и "чужого", помогал им в этом.

Но в этом же кроется и проблема этого мифа: сложно быть его частью, если ты не крымский татарин. Потому что этот миф предусматривает создание национально-территориальной автономии, квоты во власти и систему преференций. Именно поэтому он помогает отмобилизовать не только своих сторонников, но и своих оппонентов.

Битва за быт

Сегодня Украина все чаще использует именно крымскотатарский миф – акцептируя его для самой себя.

Это можно понять: у Украины за двадцать лет так и не появилось собственного концепта о полуострове. Его власть над ним легальна с точки зрения закона, но до сих пор не легитимизирована с точки зрения мифологии. Потому что легитимность – это история не про право, а про согласие людей с властью, про добровольную подчиненность.

При этом у Украины были все предпосылки для ковки собственного мифа. Просто этот миф мог быть не военно-завоевательным, не историко-религиозным – а вполне себе хозяйственно-бытовым.

Он мог, например, создаваться на базе того, что именно Киев с 1954 года отстраивал полуостров, возводил там коммуникации и обеспечивал всем необходимым. В конце концов, 61 год назад регион передавали в состав Украины с формулировкой "Учитывая общность экономики, территориальную близость и тесные хозяйственные и культурные связи между Крымской областью и Украинской ССР". Исторический повод – 300-летие Переяславской рады – звучал в стенограмме исторического заседания, но в официальные бумаги так и не попал.

Северо-крымский канал, обеспечивший полуостров пресной водой, поставки электроэнергии и продуктов – украинский миф о Крыме мог бы коваться на базе рутинных, но важных каждому деталей быта. Оно звучит вполне по-бюргерски, мещански, обывательски – ему сложно конкурировать с громким пафосом "русского Иерусалима". Но "священная Корсунь" начинает пробуксовывать без налаженного быта.

В "нулевые" в Крыму были попытки это направление развить.

Экономист Андрей Клименко был одним из тех, кто призывал вдохнуть новый смысл в существование полуострова. Призывал его не оглядываться в прошлое, а всматриваться в настоящее. В частности – предлагал переориентировать полуостров на взаимодействие в рамках черноморского региона, превратить регион в хаб, в коммуникационный центр, в территорию новых смыслов и трендов.

И все это тоже вполне вписывалось бы в "украинский миф полуострова" – который мог бы оказаться интегральным и подходящим для всех, вне зависимости от национальности.

Но к нему не прислушались. Инерция оказалась сильней.

Присоединятесь, барон

Крымскотатарский миф о полуострове выгоден Украине, потому что он легитимизирует идею возвращения полуострова Киеву. Русский же миф о Крыме играет в пользу Москвы, особенно на фоне того, что Киев не стремится приватизировать ту часть совместной с Россией истории, которая имеет имперский нарратив.

Характерно, что закон о восстановлении прав лиц, депортированных по национальному признаку, украинский парламент долгие годы держал под сукном, а принял лишь 17 апреля 2014-го – спустя месяц после аннексии.

Россия тоже пробовала приватизировать крымских татар – прописав госстатус крымскотатарского языка в конституции полуострова. Но все это затем было перечеркнуто историей с закрытием телеканала АТР и регулярными допросами активистов.

Кто-то скажет, что все это вторично, что политику определяет экономика и армия – и окажется неправ.

Потому что современный мир – это пространство не только цифр, баррелей и джоулей, но и еще и пространство символического. Восприятие людей формирует общественный запрос, запрос формирует политическое предложение.

И именно в этом, кстати, причина того, что Крым был назначен "русским Иерусалимом", а например, Донбасс – нет.

Подумайте об этом.

Павел Казарин, специально для УП