Борис Бабин: У нас вже більше 500 позовів по Криму і Донбасу в Європейський суд з прав людини

Уполномоченный по делам Европейского суда по правам человека Борис Бабин до недавнего времени работал профессором кафедры административного и уголовного права Одесской национальной морской академии. Параллельно он еще возглавлял Независимый морской профсоюз.

С началом аннексии Крыма доктор юридических наук крымчанин Борис Бабин стал бороться с незаконными заходами иностранных судов в акваторию полуострова. Он фиксировал эти случаи, а затем сообщал в международные организации о незаконном пересечении акватории оккупированного Крыма.

"Так как у России нет своего торгового флота, она вынуждена для обеспечения оккупированных территорий арендовать суда. Наши обращения, по сути, перекрывали такую возможность, с другой – увеличили стоимость фрахта", – поясняет Бабин свою стратегию.

Так ему и его помощникам удалось добиться запрета Евросоюза на заход туристических судов в Крым.

Еще несколько судов были арестованы, и по этим фактам возбуждены уголовные дела.

Логика крымчанина Бориса Бабина проста: "Чем больше государство-агрессор платит в условиях санкций, тем скорее наступит закономерная развязка всей этой интриги".

В конце июня Борис Бабин был назначен правительственным уполномоченным по делам Европейского суда по правам человека.

Теперь его задача – фиксировать нарушения прав украинцев на аннексированной и оккупированной территории, и судиться с Россией в Европейском суде по правам человека.

– Вас пригласили на госслужбу, по результатам вашей по сути волонтерской инициативы по фиксации заходов иностранных судов в акваторию Крыма?

– Думаю, что да. Мой предыдущий опыт – и волонтерский, и в сфере международного права, думаю, поможет на это должности.

Все-таки здесь, на данный момент, я занимаю должность правительственного уполномоченного по делам Европейского суда по правам человека. Это достаточно сложный, ответственный пост в рамках системы Минюста.

Я не политик, мои задачи – пытаться исполнить те сложные функции, которые на эту должность возложены. А они очень сложные. Потому что сегодня это не только, и не столько агрессия – это вообще комплекс исполнения решений Европейского суда в Украине и отстаивание интересов Украины в Страсбурге. Это постоянная ежедневная работа.

– У вас кто-то остался в Крыму из родственников? Как вы оцениваете происходящее на полуострове?

– Режим оккупации в Крыму, если сравнивать со Второй мировой войной, можно назвать достаточно мягким. Можно сравнить с тем, как нацисты оккупировали Голландию или Бельгию.

То есть, вроде бы работают магазины, ходят трамваи, бюргеры пьют пиво, но в то же время где-то душат газами евреев, где-то бьют инакомыслящих. Но все вроде бы чинно и благородно.

Если взять Донбасс, то, конечно, там ситуация больше напоминает нацистов в Польше или даже на постсоветском пространстве.

Там у подручных наших северных соседей руки развязаны, они могут себе позволить все, что захотят.

В Крыму они пытаются соблюсти хоть минимальные какие-то рамки внешней благопристойности. Но это все-таки оккупация. И удручает, что в XXI веке вообще такое возможно.

– А вы как крымчанин, оказавшийся по другую сторону, не обижены на тех, кто ходил на так называемый референдум?

– Если подобную спецоперацию провести где-нибудь в Тернопольской области, и там нашлись бы люди, которые проголосовали за Россию.

Думать о том, что все крымчане – предатели – глупо. Во-вторых, следует все-таки подумать о событиях весны прошлого года. Люди были напуганы, была пропаганда, люди действительно боялись. На этом сыграли.

– Почему в прошлом году государство не собирало заявления о нарушении прав жителей Крыма и Восточной Украины? Почему сбор этих обращений начался только спустя год?

– Информацию о нарушениях собирали и в прошлом году. Просто была несколько другая ситуация. Тогда нарушения были не такими системными, все только начиналось.

Пользуясь врачебными терминами – сейчас мы имеем "хроническое заболевание". И тут уже немножко другой подход и к диагностике, и к лечению, чем, если лечить какой-то приступ. Соответственно тогда были одни меры, сегодня – другие.

А теперь мы собираем "под гребенку", чтобы ничего не упустить. И тут включаются новые механизмы.

– Что вы имеете ввиду под "включаются новые механизмы"?

– Один механизм существовал и в прошлом году – это индивидуальные заявления, это не зависит от нашей межгосударственной позиции.

Частные физические и юридические лица могут подавать иски в ЕСПЧ против государства-агрессора. И мы на данный момент имеем более 500 исков по Крыму и по Донбассу, связанные с конфликтом.

Часть людей подают их против России и Украины. И это позиция ряда правозащитных организаций, которые советуют им делать именно так.

Подача заявления против Украины требует прохождения национальных инстанций, это общеизвестно. Хотите судиться в ЕСПЧ – нужно пройти национальные суды. Хотите судиться с государством-агрессором, вы не можете пройти национальные суды, поскольку они в этой ситуации неприменимы, соответственно можете подаваться напрямую. Выбор за человеком.

– Вы заявляли о том, что украинцы могут подавать заявления анонимно, заполняя анкету на сайте. Как это работает?

– Многие люди не хотят судиться в Страсбурге по ряду причин.

У кого-то есть родственники на оккупированных территориях, кому-то не хочется всю жизнь бояться российских "мстительных агентов".

Мы придумали другой механизм защиты ваших прав.

Вы не судитесь индивидуально. Да, вы не получите компенсацию в материальном эквиваленте. Но вы можете сообщить нам о тех нарушениях ваших прав, которые были. И мы это прикрепляем к межгосударственному заявлению и подаем в Европейский суд. И вот это будет иметь последствия.

Рано или поздно, но нарушители получат по заслугам.

С другой стороны – государство-агрессор знает, что его нарушения документируются. И что любое незаконное действие хотя бы анонимное, будет зафиксировано хотя бы на уровне анкеты, будет отражено в документах, и уйдет в Страсбург, поверьте.

Они могут скрежетать зубами, но многое из того, что они хотят сделать, делать они не будут. Это механизм профилактический.

Мы не только через суд даем оценку нарушений прав человека, мы в какой-то мере уменьшаем количество нарушений прав человека на оккупированных территориях, потому что Россия пока не хочет выходить из Совета Европы, и она не будет делать это в ближайшее время по ряду политических причин.

– Какие инструменты давления на Россию появляются у мирового сообщества в случае вынесения решения?

– Россия, конечно же, обязана их исполнять.

Если Россия не будет их исполнять – ну что ж, каждый делает свой выбор. Что будет дальше? Были государства, которые грубо и массово нарушали международные права и свои международные обязательства. Где они все сейчас?

Рано или поздно настанет судный день и возможны разные ситуации. И в данном случае решение ЕСПЧ будет одним из тех, которые будут приниматься для определения меры ответственности.

Потому что одно дело – позиция Украины как государства потерпевшего. А совсем другое дело – позиция независимого суда, который вынес четкое решение, свидетельствовующее о нарушениях.

Простейший пример. Вы знаете, что Германия после войны платила долгие и долгие годы компенсации родственникам замученных нацистским режимом. Здесь можно проследить очень хорошие параллели. Но поскольку сегодня общество находится на более высоком уровне, для того, чтобы требовать этого от России, либо от государств преемников России, в конце концов, мы должны иметь судебные решения, мы должны иметь четкую практику, которая скажет: "Вот решения судов, они установили нарушения, они установили степень ответственности".

– Сколько уже заполнено анкет, которые могут быть использованы в этом межгосударственном заявлении?

– Около 500. Это по Крыму и по Донбассу. В межгосударственном заявлении мы не разделяем крымчан и жителей Восточной Украины.

Мы считаем нарушение их прав в ходе аннексии и оккупации – единым преступным умыслом, единой системой нарушения прав человека. И данная позиция имеет достаточно аргументов.

Естественно, те граждане, которые подаются индивидуально, описывают те ситуации, которые случились лично с ними.

– Тем не менее, это все-таки анонимные анкеты, достаточно ли доверия у Европейского суда к этому инструменту?

– Если мы видим набор анкет и люди из разных мест или разных источников говорят нам об одних и тех же нарушениях, это для суда будет очень весомым доказательством, даже если анкеты анонимные. Потому что, извините, подделать 10 анкет можно, 100 анкет, наверное, тоже можно. Но тысячи анкет, в которых будут фамилии нарушителей, в которых будут сведения о порядке нарушения этих прав, это практически невозможно сфальсифицировать. И суд это прекрасно понимает.

Это все будет частью доказательной базы в межгосударственных заявлениях и по ситуации в Крыму, и по ситуации на Донбассе.

– Формируется определенный контекст. Как скоро, на ваш взгляд, будет первое решение?

– Достаточно скоро. Я не могу давать сейчас оценку, это будет расценено как давление на суд. Думаю, это будет не десятилетие. Если индивидуальное заявление, то речь не идет о каких-то фантастических сроках.

– Не совсем понятно, как рассказанные в анкетах факты нарушения прав человека будут верифицироваться?

– Для подтверждения релевантности данных анкеты, необходимо, чтобы автор удостоверил свою анкету. Как это делается? Есть разные варианты.

Первое – можно обратиться к общественным организациям, занимающимся защитой прав человека. Человек приходит к ним, рассказывает ситуацию: говорит, что "я из Крыма, вот мои документы, я не вру, но я не хочу писать свою фамилию". Они помогают заполнить документы и подтверждают нам - "принято у внутренне перемещенного или крымчанина, или жителя Донецка, условно говоря, Х".

Также же это можно сделать в отделениях собеса. Человек все равно приходит туда получать справку внутренне перемещенного лица либо обновлять ее, либо решать вопросы со своими выплатами, потому что они получают там выплаты. Заодно он может заполнить анкету.

То же самое – в вузах и школах, где учатся внутренне перемещенные лица.

Такое заявление могут принять пограничники на пунктах пропуска из Крыма, с ними такая договоренность тоже имеется. Если это военнослужащие – то соответственно в госпиталях, где они находятся, они тоже могут писать эти анкеты и анонимно, и не анонимно. И в данном случае эти анкеты передаются нам, мы их отрабатываем.

Если брать индивидуальные иски, то тут другая ситуация. Человек может взять соответствующую форму. У нас на сайте Минюста есть инструкция по заполнению. Либо собственноручно заполнить, если у него есть какие-то знания, либо обратиться к юристу, либо обратиться в бесплатный центр правовой помощи, которые сейчас созданы при Министерстве юстиции. Их сейчас много, по Украине более ста. Они тоже могут дать первичную консультацию.

Но в индивидуальных исках, особенно когда ситуация не такая простая, как кажется, всегда есть какие-то свои нюансы, конечно, стоит обратиться к хорошему юристу.

В Украине около миллиона внутренне перемещенных лиц. Государство будет помогать всем, кто обратится к государству. Но как в любом социуме есть адвокаты бесплатные, есть платные – и к тем, и к другим всегда придут клиенты.

Никто не защитит Украину, кроме украинцев. Глупо надеяться на кого-то за пределами нашей родины. Но данные механизмы необходимо использовать в полной мере и необходимо максимально документировать незаконные действия государства-агрессора.

Потому что в будущем придет судный день, он все равно придет. Это неизбежно. Нельзя так долго нарушать международное право. И тогда это все будет выложено на стол.

– А если Россия, представим, выйдет из Совета Европы, и скажет, что на нее решения Страсбургского суда больше не распространяются?

– По действующей процедуре Россия может выйти из конвенции о правах человека, предварительно уведомив об этом Совет Европы, и только через полгода она будет не связана обязательствами.

На данный момент даже если она завтра скажет "все, я выхожу", у нас будет еще полгода, чтобы продолжать подавать против нее иски.

– Как государство Украина сейчас поддерживает украинцев, которые находятся на оккупированных территориях?

– Это очень сложный вопрос. Могу сказать первое: есть лица, достаточно раскрученные в медиа. Классический пример – Надежда Савченко, Олег Сенцов. Хрестоматийный. Их пленение и удерживание в заложниках является частью агрессии против Украины. Это факт.

Есть ряд украинцев, о которых мало кто знает, о которых не говорят каждый день в прессе, чьи фотографии не печатают на футболках, но они в это время сидят в российских тюрьмах.

Это несколько десятков человек.

В Крыму сейчас оккупационная власть проводит практику политических процессов.

Эти процессы ведутся не столько с целью наказать, по их мнению, виновных, и даже не столько с целью запугивания, сколько с целью доказывания неких политических тезисов.

Например, митинг 26 февраля 2014 года. Нужно показать, что был не митинг, что это были массовые беспорядки.

И делается это для того, чтобы стереть из сознания населения тот факт, что в Симферополе в центр города вышли тысячи людей разных национальностей, разных взглядов – требовать единства Украины. Для них это ужасный факт. И они хотят его отрицать.

Как отрицать? Путем уголовных преследований первых попавшихся под руку.

– У тех, кто сейчас находится в крымских тюрьмах, есть шанс на поддержку украинского государства?

– На оккупированных территориях – только на политическую. Если это тюрьмы, находящиеся в самой России, там консулы могут к ним ходить, там мы имеем более плотные контакты с адвокатами.

В случае с Крымом также возможны контакты с адвокатами, с правозащитными деятелями. Но там все гораздо сложнее. Но я думаю, что госорганы делают все возможное. И поверьте мне – это действительно так, это не пустые слова. Просто возможное достаточно ограничено, но оно делается.

– Почему обществу об этом мало известно?

– Иногда лишний пиар может навредить. Особенно в таких случаях, когда мы меняем наших пленных на задержанных террористов. Публичность не всегда помогает. Я юрист, а не политик. Мое кредо – добиться результата.